Слёзы мира и еврейская духовность (философская месса) - Грузман Генрих Густавович. Страница 15

Духовный конфликт между пророками и священнослужителями (левитами) возник в связи с притязаниями левитов на политическую власть в еврейском сообществе, которая по Божьему заповедованию была отдана Моисеем пророкам, и свои претензии они стали предъявлять с момента приобретения сынами Израилевыми освобождения от египетского плена (см. библейскую притчу о «золотом тельце»). Библейская Книга Пророков насыщена страстными разоблачениями пророков, клеймящих левитов, погрязших в беззакониях (как образец: «Вы между тем суд превращаете в яд и плод правды в горечь» (Ам. 6:12), лжи и корысти и ради политической власти пренебрегающих Божескими повелениями и уложениями, — последний в славной когорте пророков Малахия обличает: "Вы говорите: «тщетно служение Богу, и что пользы, что мы соблюдали постановления Его и ходили в печальной одежде пред лицем Господа Саваофа? И ныне мы считаем надменных счастливыми: лучше устраивают себя делающие беззакония, и хотя искушают Бога, но остаются целы» (Мал. , 3:14-15). Накал пророческих нареканий достигал столь высокого градуса, что удивил даже мастера политического диспута К. Каутского: «Счастливы пророки, что они не жили в Пруссии или Саксонии! Иначе не миновать бы им процессов за оскорбление, за возбуждение и по обвинению в государственной измене!». Искрометное столкновение Иисуса Христа с первосвященниками, законниками, фарисеями, — одна из ярких деталей Нового Завета, — есть не нечто подобное, а та же самая линия порицания политизированного священничества и та же коллизия пророк-левиты. Так что общественное развитие еврейства в изначальные древние времена осуществлялось на базе духовного противоречия, по отношению к которому социально-классовое противостояние, если и имело место, то в качестве вторичного и наложенного казуса. Притязания левитов или раввинов со временем оформились в грандиозную логию, называемую Талмудом, и приобрели свои опоры в виде фарисейского учения и коллективного органа (Синедриона). Талмуд создавался за счет новых законов, коллегиально принимаемых Синедрионом и опирающихся на положения фарисейского учения (М. Бубер, представитель европейского еврейства, а потому сторонник фарисейства, называл его «лишмах» — учение о самом себе), хотя официально провозглашается, что Талмуд происходит из истолкования заветов Торы (так называемое Устное Учение). А. Неер точно назвал Талмуд «огромным зеркалом фарисейского мира», а К. Каутский также верно опознал механику талмудистского истолкования: «На основании нового „закона“ можно было все доказать, надо было только обладать достаточным остроумием и памятью, чтобы знать наизусть все законы и уметь их цитировать. К этому, в сущности, сводилась вся раввинская премудрость. Она не ставила себе задачей исследование жизни, а, напротив, старалась вдолбить в голову своим ученикам точное знакомство со священными книгами и довести до высокой степени совершенства их способности к казуистике и рабулистике при истолковании этих книг. Конечно, бессознательно для себя, она поддавалась влиянию окружающей жизни, бившей вокруг нее ключом, но чем дальше развивалась эта раввинская школьная мудрость, тем скорее она переставала являться средством понять эту жизнь, а, следовательно, и влиять на нее. С одной стороны, она превращалась в искусство путем изумительной юридической казуистики и крючкотворства перехитрить весь мир и даже самого бога, а с другой стороны, она приучала во всяком затруднительном случае утешаться и поучаться при помощи какой-нибудь благочестимой цитаты. Познанию мира она не способствовала ни на йоту. Наоборот, она погружалась во все более глубокое невежество относительно внешнего мира» (1990, с. с. 259, 210, 271).

Если для доказательства неоднозначности и разносторонности еврейского быта, учения и традиции необходим какой-либо реальный предмет, то более выразительного примера, чем Талмуд, не существует. Со всех сторон, — с рациональной, к которой в Талмуде наблюдается явная склонность, либо с вдохновенной, откуда по определению исходит фарисейское учение «лишмах», — Талмуд содержит как позитивные, так и негативные еврейские качества. Поэтому вопрос о Талмуде в свете еврейской духовности не решается так просто, как отношение последней к Торе, которая по требованию выступает прародительницей еврейской духовности. Потому так часты противоречивые оценки Талмуда даже у одних и тех же аналитиков и даже в одном и том же исследовании, как это случилось с незаурядным американским историком Максом Даймонтом. Говоря о времени зарождения Талмуда Даймонт заходится в эминентном вещании: «Талмуд стал той силой, которая спасла еврейство. Он оказал решающее влияние на весь ход еврейской истории в ее запутанном блуждании в недрах сасанидской, мусульманской и феодальной цивилизаций. Он стал тем мостом, который соединил востонное еврейское прошлое с западным еврейским будущим». А, подойдя к ХV веку, устало констатировал: «Талмуд, раньше проникавший во все области человеческого знания, теперь стал сужаться до рамок руководства для повседневного существования. Почва еврейской учености больше не питала корни талмудического дерева. Его крона стала обнаруживать первые следы увядания. Новым идеям становилось все труднее циркулировать по его склеротическим артериям». И тем не менее с полным прилежанием следует отнестись к пониманию этим исследователем исторического назначения Талмуда: «Задачей его было сплотить евреев в единую религиозную общину и сохранить основу социальной общности» (1994, с. с. 213, 236, 227), ибо здесь выражены духовностные тенденции Талмуда, но тут отмечен социальный, а не духовный аспект этих тенденций, что является характерным для исследователей еврейского Талмуда, тогда как при изучении еврейской Торы целиком превалирует духовный концепт.

Новшеством, внесенным в эту проблему профессором А. Неером, служит то, что социальный фактор он определил как «плебейское общество» и «плебейским», таким образом, является фарисейское учение, а также внутреннее содержание Талмуда, ибо, по мнению А. Неера и его раввинских сподвижников, «плебей» есть основное действующее лицо в фарисейском постулате и талмудистской доктрине. Это означает, что плебейское фарисейское учение вносит в Талмуд то, что отсутствует в Торе и что, естественно, должно соответствующим образом сказаться на характере духовностных потребностей Талмуда. С. М. Дубнов, оценивая с исторической стороны духовное достояние фарисеев, писал: «Фарисеи были преемниками хасидеев, или благочестивцев. Они думали, что религиозные законы должны управлять жизнью каждого еврея в отдельности и всего еврейского народа в целом. Фарисеи строго соблюдали не только все писаные библейские законы, но также все обычаи и правила, сохранившиеся путем устного предания. Сверх того, их вероучители создавали новые законы, которые дополняли или исправляли старое законодательство согласно требованиям жизни. Они утвердили в народе некоторые основы религии (догматы), которые не были достаточно ясно изложены в библии. Фарисеи особенно укрепили в народе веру, что Бог воздает каждому человеку по его заслугам после смерти, ибо душа человека не умирает вместе с телом, а продолжает жить в высших мирах. Души хороших людей там блаженствуют, а души дурных людей мучаются за грехи, совершенные на земле. Таков закон высшей справедливости, установленный Богом» (1997, с. 251). Фарисейское новшество запеленговал (!) и Иосиф Флавий: «Они приписывают все судьбе или Богу; хотя выбор между праведными и неправедными поступками по большей части зависит от человека, тем не менее судьба присутствует в каждом человеческом действии. Душа не подвержена гибели, но лишь души добродетельных входят в тело человека, тогда как души порочных подвержены вечному наказанию» (1996, с. 127-128). Итак, постулат воскрешения душ, рок судьбы, принцип потусторонней справедливости, а в совокупности мистическую мотивацию, какой Тора лишена по своей природе, вносят фарисеи в еврейское мировоззрение и заполняют внутреннюю емкость Талмуда. Это и есть то плебейское содержание, каким Тора отличается от Талмуда, и оно не дополняет либо углубляет первородную суть Торы, а напротив, — создано в качестве противовеса этой последней, формируя плебейскую противоположность аристократической. Особенность фарисейской идеологии, которую А. Неер и согласные с ним раввины называют плебейской, заключена не столько в мистическом ее свойстве, от которого сильно пахнет язычеством, а в коллективистском качестве всей фарисейской духовной композиции, которая смонтирована на полном отсутствии какой-либо значимости индивидуальной личности, а потому за Талмудом социальные функции признаются в качестве основных признаков.