Слёзы мира и еврейская духовность (философская месса) - Грузман Генрих Густавович. Страница 51

Но не только, и даже не столько в культуру увлекали русские народники еврейские души, которые оказались зараженными также народнической идеологией с ее вульгарно понятой социальной справедливостью. Как пишет один из самых скрупулезных архивариусов русского еврейства С. Г. Сватиков: «Идеи Добролюбова, Писарева, Чернышевского, с одной стороны, страстные призывы Лассаля, проповедь Лаврова, воззвания Бакунина, с другой стороны, — все это опрокидывало старые авторитеты, на место религии ставило разум, на место национального — общечеловеческое, на место узкой среды прошлого — широкий мир общечеловеческой борьбы за будущее… Это движение дало революции ряд видных участников-евреев» (1999, с. 51). В дальнейшем тексте будет показано, что данное обстоятельство составило одну, но вовсе не главную, причину появления евреев в русской революции, а в целом тема народничества в среде русского еврейства благодаря стараниями Солженицына приобрела аналитически незнаемый трагический оттенок. Солженицын неоднократно выставляет мысль о революционной деятельности как первовозбудителе антиеврейской злобы и ненависти и правоту Солженицына доказывает факт признания революционными организациями еврейских погромов, — так, «Народная Воля», в числе организаторов и деятелей которой были (парадоксально!) евреи и, особенно, великомученица русской революции Геся Гельфман, написала в своей прокламации: «Нет никакого основания относиться к погромам не только отрицательно, но и безразлично. Это чисто народное движение. Народ громит евреев вовсе не как евреев, а как жидов, эксплуататоров народа. Напомним читателю, что и Великая французская революция началась с еврейского погрома. Это какой-то печальный рок, которого избегнуть нельзя» (Сборник «Еврейская старина», вып. IV, 1909г. ). В отличие от всех прочих аналитиков в революционности русских евреев Солженицын видит не просто фактическую данность, а глубокую трагическую проблему, о чем речь пойдет в соответствующем разделе.

Взяв за основу культурный критерий, Солженицын получает новое знание о со-дружестве евреев, пришедших в русскую культуру, не с русским народом, а с русской интеллигенцией, и о глубокой трагичности для евреев, что повлек за собой народнический оборот этого содружества. Однако на этом пункте русский писатель застывает и отнюдь не случайно он упускает из вида целое историческое явление, которое заключено в том, что русская культурная команда не приняла еврейского порыва и русская интеллигенция отвергла еврейское содружество. В официальной историографии не существует упоминания об этом событии и не может существовать, ибо в его основе находится чисто духовный механизм, который доступен для понимания А. И. Солженицыну, но он прошел мимо этого само по себе загадочного и многозначительного исторического финта. В еврейских свидетельствах на сей счет сквозит разочарование, обида и отчаяние, — еврейский критик Аким Волынский пишет: «Что должен почувствовать человек, всю жизнь посвятивший себя служению отечеству, русскому обществу, когда он вдруг столкнется лицом к лицу со страшной неблагодарностью, когда внезапно, точно по мановению чьей-то предательской руки, это общество набросится на него с дикими и нелепыми обвинениями, с гневно сжатыми кулаками?» (1999, с. I57). А тот же E. Хисин горько восклицает: «Но безумец, неужели ты не видишь, что на всю горячую любовь тебе отвечают самым обидным и холодным презрением? Нас везде чуждаются, отовсюду выталкивают; нас признают не членами государственной семьи, а чуждым, пришлым элементом. Нет, прежде всего, и поневоле я — еврей» (1999, с. 117. ). Досадной болью насыщены строки Хаима Бялика:

Тяжелый мрак главу облек,

погас мой луч, мой яркий свет.

Я встретил здесь позор и стыд,

передо мной закрыли дверь,

и слово Божие звучит

насмешкой горькою теперь.

(перевод С. Маршака)

При этом существенно, что в горьких еврейских стенаниях нет упрека и укора в адрес русской культуры, понимаемой в качестве идеологической целокупности — общего достояния всего народа, а их порицания в большинстве конкретны и персональны, осуждающие русских деятелей культуры за копирование европейского стандарта, ибо в глубинах еврейского возмущения затаилось понимание, более глубокое, чем в самом русском лагере, общего состояния русской культуры на тот момент, а потому вместе с нотками обиды в еврейском плаче нередко можно расслышать отзвуки сочувствия.

А состояние русского гражданского общества и, соответственно, русской культуры на то время было весьма специфическим, и духовным регулятором выступали доктрины культурно-исторических типов Н. Я. Данилевского и панславизма К. Н. Леонтьева — идеологические теории изощренного славянофильства. Еврейская культура помещалась Данилевским в разряд наиболее примитивного и одностороннего типа, по поводу которой он отмечал: «Только религиозная деятельность еврейского народа осталась заветом его потомству. Религия эта была беспримесная, а только сама налагала на все свою печать, и все остальные стороны деятельности оставались в пренебрежении, и в них евреями не произведено ничего, заслуживающего внимания их современников и потомства. В науке они даже не заимствовали ничего от своих соседей — вавилонян и египтян, из искусств процветала у них одна лишь религиозная поэзия; в других отраслях художественной деятельности, так как и в технике, они были столь слабы, что даже для постройки и украшения храма Иеговы — центра их народной жизни — должны были прибегнуть к помощи финикян. Политическое устройство еврейского народа было до того несовершенно, что он не мог даже и охранять своей независимости не только против мелких ханаанских народов, и вся политическая их деятельность, так же как и самое общественное экономическое устройство, составляли полное отражение их религиозных воззрений» (2001, c. 412). Понятно, что в эпоху ускоряющегося просвещения, наступившей после реформ I861 года, подобное понимание еврейских ценностей не только не было полезно для культурного усиления русского общества, но даже вредным и ненужным. Культура, согласно Данилевскому, подобна биологическому организму и переживает стадии зарождения, расцвета и упадка, а еврейская культура, будучи древней, аналогично ассирийской и египетской, давно похоронена в прошлом, тогда как для настоящего культурного расцвета русского общества лозунгом стал позыв еще одного идеолога К. Н. Леонтьева, — "Для существования славян необходима мощь России, для силы России необходим византизм.

В итоге определяются совсем иные приоритеты и во главу угла ставится византийская цивилизация с традиционным для нее антисемитизмом. Леонтьев вещает: «А славизм отвлеченный, так или иначе, но с византизмом должен сопрячься. Другого крепкого дисциплинирующего начала у славян разбросанных мы не видим. Нравится ли нам это или нет, худо ли это византийское начало или хорошо оно, но оно единственный надежный якорь нашего не только русского, но и всеславянского охранения» (2001, с. 68). Ослепление славянофильством было настолько сильным и всеобщим, что даже высокообразованный Алексей Суворин допускал в редактируемом журнале «Новое время» грязные антисемитские оттиски как-то: «Необходимо сделать евреям жизнь в России невыносимой», «По отношению к евреям все дозволено», «Жид идет!», «Бить или не бить?». Это обстоятельство, взятое в качестве факта, то есть закона реальности, было положено материалистической школой Эттингера основополаганием максимы о «врожденном» антисемитизме русских.

Русское еврейство очень чутко ощутило, — и это было, пожалуй, первым его духовным продуктом, — индивидуалистическую природу русской культурной сферы в частности, русской литературы. Это означало, что смысл имеет только личность per se (само по себе) с ее индивидуальными особенностями и, следовательно, еврей тут может быть значимым только как еврей, то есть как культурная величина еврейского качества. А культурный потенциал еврея заложен в его исторических корнях и материнских традициях, что необходимо предопределило еще больший, чем интерес к русской культуре, позыв к собственным культурным началам. Русское еврейство вовсе не возвращалось к своим генетическим истокам, как блудный сын к отеческому очагу, — излюбленная метафора многих еврейских комментаторов, — ибо, уходя из затхлого талмудистского мирка, оно захватило с собой все еврейское достояние, и двигалось вперед. Отстали как раз те евреи, что в порыве к русской культуре пожертвовали своим еврейским естеством, — они-то и составили костяк русской революции. Если именовать этот процесс русификацией, то следующей после добровольности чертой еврейской русификации является процедура национализации просвещения, то есть укоренения в еврейской почве русских культурных параметров при попутном встречном стремлении внедрения в русский субстрат еврейского качества. В отличие от европейской эмансипации русско-еврейский альянс осуществлялся при соблюдении автономности еврейского элемента, что само по себе должно считаться парадоксальным явлением, имея в виду антиеврейские (славянофильские) выпады в русском обществе, и даже в своем усеченном виде эта самостоятельность смогла заявить о себе вознесением знака Сиона (появился даже журнал на русском языке «Сион»). Еврейское участие в русской культуре, избранные образцы которого будут показаны в последующем изложении, характеризуются не только высоким качеством исполнения, но и не скрываемыми еврейскими признаками автора, какое последствие это не имело бы. Особая роль пионера и первопроходца в этом процессе принадлежит Перецу Смоленскину (1842-I885), талантливейшему публицисту, литератору и издателю, который первый в русском еврействе во весь голос заговорил, по сути дела, о культурной содержательности национального самосознания на еврейском материале и его усилиями до настоящего времени малооцененными, Сион стал еврейской культурной константой. Если открытием о национальном лице как первейшем условии культурной сублимации, русско-еврейский симбиоз обязан еврейской стороне, то знание этой идеи последняя получила у Перца Смоленскина.