Слёзы мира и еврейская духовность (философская месса) - Грузман Генрих Густавович. Страница 60

Аналогично тому, как русская аналитическая мысль просмотрела зарождение русской духовной философии, она не узрела столь же знаменательную акцию того, что в недрах русского материалистического естествознания, безоговорочно исповедующего правоверный дарвинизм, гнездится мысль, отвергающая фатализм борьбы за существования за счет утверждения приоритета совеем другого уложения — закона о взаимной помощи (К. Ф. Кесслер, князь П. А. Кропоткин, В. В. Докучаев). Соответственно непонятым осталось, что в духе этого закона ученик Докучаева академик В. И. Вернадский создал теорию биосферы Земли, где решительно отверг общепринятое понимание ассимиляции, а собственную новацию воплотил в закон живой жизни: «Жизнь создает в окружающей ее среде условия, благоприятные для своего существования» (1987, с. 47). Заменяя трубный зов борьбы за существование на дух взаимной помощи, Вернадский своим законом живой жизни убеждает, что жизнь не борется за свое существование с внешними обстоятельствами) а сама сотворяет из этих внешних обстоятельств свои обстоятельства жизни — «условия, благоприятные для своего существования», демонстрируя тем приоритет внутренних факторов над внешними. Этим последним удостоверяется философский статус закона живой жизни — закона взаимной помощи, не согласующийся с категорическим императивом марксистско-ленинской философии о «бытие определяет сознание». Не вдаваясь в излишние тут подробности, необходимо знать, что философское содержание теории биосферы Земли, созданной В. И. Вернадским, не просто раскрывается или коррелируется с концептуальными основами русской духовной философии, а оно несет в себе особую миссию, являясь естественнонаучным ликом русской духовной философии, а, по другому сказать, теория Вернадского есть природное решение русской идеи.

Философская содержательность теории Вернадского, несовмещаемая с советской философской доктриной, была проигнорирована в отечественной науке и его закон живой жизни не был принят к сведению и эпохальный труд академика В. И. Вернадского до ныне не понят в его принципиальных основах, ибо осталась за скобками главная суть его: живой организм, включая человека, не приспосабливается к условиям внешней среды, а эти последние приспосабливает к своим обстоятельствам жизни. Но то, что не было понято и принято академической наукой, оказалось доступным еврейскому познанию и за восемь столетий до того эта еретическая для современной науки мысль была озвучена гениальным еврейским поэтом Йегудой Галеви. В принятой на то время манере он поведал притчу о зерне: "Зерно попадает в землю, подвергается изменениям, и, казалось бы, обращается в прах, воду и грязь, и будто не осталось и следа от прежнего зернышка. Но затем оказывается, что зерно это изменило прах и воду так, что они стали его собственным естеством. Оно изменяет их ступень за ступенью, пока не утончатся элементы и не станут подобными ему, и тогда оно воспроизведет кожицу, листья и прочее, и, наконец, зерно очищается и может принять б-жественное действие и форму первого зерна, и оно становится деревом, дающим плоды, подобные тем, из которых оно выросло. Таково учение Моисея" (1980, с. 252). Данная идея была воплощена Торой в сказание об Иосифе — главнейшем документе еврейства по проблеме ассимиляции, о чем будет сказано далее.

«Закон живой жизни» имеет особое значение для еврейства, ибо в соединении с традиционной мудростью Торы, он в полной мере раскрывает природу еврейского деструктивизма вне связи с пугалом ассимиляции. Все негативные, — по отношению к внутренним еврейским критериям, — проявления еврейского бытия (меркантилизм, ростовщичество, революционность) порождаются внешними причинами и происходят от действующих форм, данных евреям в качестве сторонних обстоятельств жизни. Евреи не изобретали пьянства в славянском быте, но вынужденные таким способом употреблять его для удовлетворения своих приниженных условий существования (обогащая при этом подлинного виновника порока — польского пана, русского князя, германского маркграфа), что становились объективными возбудителями пьянства; казнокрадство есть неизбавимая черта русского общежития и испокон веков было излюбленным занятием русского сановничества и служивого люда, а евреи использовали эту черту для воздаяния условиям своего существования, более ущербным, чем условия коренного населения. Обвинять евреев а негативных явлениях русского реального бытия нелепо, как нелепо обвинять дождевых червей в солнечном затмении: во всех деструктивных действиях евреи выступают не творцами, но исполнителями, а творят евреи не в реальной, а в идеальной сфере, даже когда творчество совершается реально. Пребывая в среде с ущербной и деформированной структурой, евреи, в полном согласии с «законом живой жизни» Вернадского или, лучше сказать для евреев, законом зерна Галеви, приспосабливают эту структуру к собственному деструктивизму. Революционность резко выделяется из последнего в силу того, что евреи — служители и исполнители революционной идеи — принесли с собой особый дух своих предков — библейских воителей за веру.

Итак, «закон живой жизни» Вернадского (вкупе с древнееврейской притчей о зерне) отвергает принцип борьбы за существование и тем самым ставит более чем под сомнение, принципиальные основы талмудистского уложения об ассимиляции. Сохранность еврейского достояния, таким образом, зависит не от изоляции и отстранения от внешнего окружения, а совсем напротив от открытости еврейской системы, от умения использовать внешние активы для собственного существования, при котором духовная деспотия Талмуда играет свою, вовсе не руководящую роль. Если подобные обороты мысли не проясняют ситуацию с загадочностью еврейского пребывания во враждебной среде, то, по крайней мере, избавляют от талмудистской мистики в этом вопросе. В еврейском миропредставлении истина в последней инстанции принадлежит Святому Писанию — еврейской Торе, тексты и смыслы Которой пользуются высшим авторитетом для погруженного в традицию еврея. Именно на тему ассимиляции в Торе содержится повествование об Иосифе, одно из наиболее впечатляющих библейских преданий, и рассказ Торы послужил сюжетом для самого сильного философского романа XX столетия — дилогии Томаса Манна «Иосиф и его братья».

Жизненные судьбы всех героев и персонажей Торы исключительно драматичны, но даже на этом фоне доля Иосифа, сына праотца Иакова (Израиля) поражает трагичностью, какая на порядок превосходит творческое воображение Шекспира: кажется, нет человеческого зла, которое не испытал бы на себе этот человек, и нет человеческой беды, какой не вынес бы на себе этот человек. Тора повествует, как иудейский пастух Иосиф, будучи продан злобными братьями в египетское рабство, сумел стать фактической главой Египетского царства. При этом Иосиф исполнял все египетские (языческие) ритуалы, законы и обычаи; Тора говорит: "И нарек фараон Иосифу имя: Цаф-панеах; и дал ему в жену Асенефу, дочь Потифера, жреца Илиопольского. И пошел Иосиф по земле Египетской (Быт. 41:45). Итак, в лице Иосифа Тора представляет законченного ассимилянта во всем ореоле признаков, какими в Талмуде клеймятся вероотступники. Однако в Торе и намека нет на какое-либо осуждение Иосифа, а даже напротив: во всех жизненных перипетиях, через которые пришлось пройти Иосифу, ему сопутствовал достаточно неожиданный рефрен: «Господь был с Иосифом, и во всем, что он делал. Господь давал успех». Даже более того: свое восхищение Иосифом Тора доводит до апофеоза и показывает Иосифа спасителем Израиля, — в голодные годы ассимилянт Иосиф предоставил сынам Израиля пропитание и место проживания в Египте и по воле этого «вероотступника» совершился исторический поворот в еврейской судьбе — иудейское племя поселилось на египетской земле, где Иосиф силой своего авторитета обеспечивал ему благоденствие. В Торе Иосиф назван «пастырем и твердыней Израилевой» (Быт. 49:24), а Моисей, выводя сынов Израиля из египетского рабства, забрал с собой кости Иосифа как величайшую реликвию.