Криптография и свобода - Масленников Михаил. Страница 25

– Так, Дальневосточный военный округ. Ну, тут все ясно.

– А это что? Мурманское морское пароходство? Ну-ка, разберитесь, кто это там так шибко заинтересовался криптографией, что они лезут, куда не следует!

Как мотыльки на ночной свет, полетели на анонсированную книгу все подпольные и полуподпольные криптографы. А в 8 ГУ КГБ СССР только и оставалось, что наладить их учет и контроль.

Почти такая же история, только уже с несколько другим сценарием, повторилась почти 10 лет спустя. В 1995 году был принят Указ Президента России № 334, в котором на любое использование криптографических средств требовалась лицензия ФАПСИ. К тому времени в России уже было множество коммерческих банков, использовавших различные системы шифрования и электронной подписи. Дальнейшее продолжение этой истории слишком тривиально, чтобы уделять ей здесь внимание, система и через 10 лет осталась практически той же.

Но вернемся к DES. Взломать DES предлагали всем желающим, и уж Теоретический отдел не мог остаться от этого в стороне. «Если вы найдете способы взлома DES, то я сразу же буду докладывать об этом на очень высоком уровне» – так выступал перед нами генерал, заместитель начальника Главка. Но, к чести 5 отдела, сильно напрягаться над попытками взлома DES никто не стал. Ломовая и тупая схема, которой не коснулись ни красота, ни изящество, ни оптимальность выбранных параметров, ни простота реализации. Но к ней было приковано высочайшее внимание! Получить какие-то красивые результаты и написать диссертацию на анализе DES было очень трудно, а завоевать внимание начальства – очень легко. И вот с конца 70-х годов в 5 отделе стали заниматься «криптографической теологией»: как малость приукрасить DES, чтобы немного скрыть его уродства, но в то же время (не дай бог!) не раскрыть при этом каких-то своих криптографических тайн.

В те времена – начало 80-х годов – расклад «криптографических сил» в 5 отделе был примерно следующим:

1 отделение – «криптографические законотворцы», те, кто занимался разработкой новых требований к перспективной шифраппаратуре (об этом речь пойдет впереди), а также разработкой советского стандарта шифрования, основанного на схеме типа DES. Кузница кадров для будущих криптографических чиновников.

2 отделение – вероятностники, то есть те, кто, в основном, специализировался на статистических методах анализа шифров. Их любимыми объектами были «балалайки», традиционные электронные шифраторы, работающие с битами на элементной базе 60-х годов, состоящей из типовых логических элементов.

3 отделение – алгебраисты, те кто специализировался на алгебраических методах криптографического анализа. Здесь, помимо анализа традиционных «балалаек», были люди, занимавшиеся разработкой шифров на новой элементной базе, а также, те, кто изучал и анализировал появившиеся новые американские идеи открытых ключей.

Мне посчастливилось попасть к алгебраистам.

Между алгебраистами и вероятностниками всегда шли острые дискуссии на тему, чья же вера более истинная, и кто приносит больше пользы в криптографии. К «криптографическому законотворчеству» отношение во 2 и 3 отделениях было примерно такое же, как к политинформациям: спущено сверху, значит кому-то надо. Никто не верил, что разрабатывая новые требования или приукрашивая DES, можно получать какие-то красивые и полезные научные результаты, но приказ начальства – закон для подчиненных.

«Криптографическое законотворчество» не было доминирующим в Теоретическом отделе. Большинство людей стремилось к самостоятельной научной работе, писали и защищали диссертации, искали новые, оригинальные решения. Мне кажется, что Степанов был более расположен к таким людям, поскольку его собственный интеллект и кругозор был необычайно широк. Он досконально вникал во все отчеты, выполненные в отделе, поэтому все написанное, прежде чем попасть к Степанову, проходило через неоднократные обсуждения, проверки, споры. Наверное, любой другой подход неизбежно привел бы к фикции, к имитации бурной деятельности, к обесцениванию криптографического анализа, ведь даже если американцы и нашли какую-то слабость в наших шифрах, то вряд ли об этом станет известно. Вопрос о «критерии истинности» выполненных в 5 отделе работ, как правило, решался окончательным мнением Степанова, а придумать тут что-либо другое было невозможно. С другой стороны, наличие сильного лидера всегда благоприятно влияет на коллектив, вызывает естественное желание подтягиваться до его уровня, нацеливает на более трудные задачи. Сколько подобных примеров известно в нашей истории: С.П.Королев, И.В.Курчатов, А.П.Александров, М.В.Келдыш и многие другие. А если взять не науку, а, к примеру, спорт, то и здесь влияние одного человека, неординарной личности, трудно переоценить. Как не вспомнить советскую хоккейную сборную времен А.В.Тарасова, редко знавшую поражения, а все больше победы, добываемые тяжелым трудом.

И начальник Теоретического отдела тоже был из тех людей, кто явно выделялся из общей массы, кто был на голову выше своих подчиненных, причем выше именно в силу своего интеллекта, образованности, знаний, а не административного положения.

Мой приход в 5 отдел очень символично совпал с одним событием: в здании, где располагался отдел, в это время начали ломать советскую ЭВМ «Весна». Весь двор был заставлен мусорными контейнерами с платами и схемами (которые не микро), составлявшими раньше hardware этого очередного чуда техники. Увлекаясь в детстве сборкой транзисторных радиоприемников, я с ужасом прикидывал количество выкинутых транзисторов, диодов, конденсаторов и сопротивлений, которые всегда были дефицитом и предметом моего неутомимого поиска по разным радиомагазинам. Здесь же были совершенно иные единицы измерения, не штуки, а ящики, контейнеры, кубометры. Душа не выдержала, и не только у меня одного. Около этих сокровищ стали появляться и другие люди с плоскогубцами и кусачками и одна из последних моделей чисто советских ЭВМ приняла чисто советскую смерть.

Примерно через год какими-то неведомыми путями Спецуправление умудрилось закупить американский компьютер (тогда еще не персональный, а многопользовательский) Hewlett-Packard и установить его в стекляшке. И сразу все почувствовали разницу! Цивилизованные клавиатура и монитор, диалоговый режим работы, нет никаких перфолент и перфокарт, простой язык программирования BASIC, вместо машинных кодов и примитивного ассемблера, с которыми мы имели дело на «Руте-110» на 4 факультете. Этот компьютер сразу же стал центром всеобщего притяжения, а уж в 5 отделе – тем более, ибо располагался в стекляшке, где не было своего «отдельского» начальства. Фраза «Я пошел на машину» стала любимой для многих сотрудников, желающих обрести некоторую свободу творчества, особенно после обеда.

Но все же основная работа в Теоретическом отделе была с карандашом и бумагой. Строгие математические факты, доказанные теоремы и вытекающие из них оценки стойкости шифров – вот та продукция, которая требовалась от теоретиков. Разобраться с криптосхемой, вникнуть во все ее особенности, сильные и слабые стороны, а затем попытаться взглянуть на нее по-новому, свежим взглядом, с другой стороны. Этого уже нельзя прописать ни в каких инструкциях и приказах, это процесс творческий, решение может прийти неожиданно и внезапно, а можно и «зациклиться», гонять взад-вперед одни и те же идеи, не двигаясь с места. И вот тут важна обстановка, та атмосфера, в которой приходится работать теоретику. «Сидя все время на рабочем месте, работать по-настоящему невозможно» – такими словами меня встретили в отделе. Собрав полсотни математиков в одном месте, установив жесткий режим работы: с 9 до 6 вечера, невозможно добиться от них свежих идей. Очень часто самые красивые результаты получались не благодаря, а вопреки такому режиму: кто-то приноровился работать дома вечерами и ночами, отсыпаясь днем на работе, кто-то старался почаще брать больничный, библиотечные дни или аспирантский отпуск. Степанов все прекрасно понимал, но ничего поделать не мог или не хотел. Не мог он объявить во всем отделе свободный график работы, потому что все мы были действующие офицеры КГБ и подчинялись общему распорядку, установленному в Конторе.