Жизнь и творения Зигмунда Фрейда - Джонс Эрнест. Страница 43
Фрейд был очень обрадован, когда получил приглашение на вечерний прием в дом Шарко. Он надеялся, что это поможет ему поближе познакомиться с Шарко. Надлежало явиться при полном параде, то есть во фраке. Долго промучившись со специально купленным для этой цели белым галстуком и так и не сумев его завязать, Фрейд надел свой старый, черный, который привез с собой из Гамбурга. Позднее он не без удовольствия услышал, что и Шарко не справился с подобной процедурой и что ему пришлось призвать на помощь свою жену. Перед этим вечерним приемом Фрейд испытывал значительный страх. Он боялся, что допустит какой-либо промах. Но все прошло хорошо, и он остался доволен.
Следующая встреча с Шарко состоялась 2 февраля также в его доме. На ней присутствовали 40 или 50 человек, о которых Фрейд едва ли что-либо знал. Вечер был утомительным. Но третий вечер более чем вознаградил за неудавшийся второй. Он был самым приятным из всех, которые Фрейд провел в Париже. Это был званый обед. Среди видных гостей находился Альфонс Доде. «Выдающаяся внешность. Небольшая фигура, узкая голова с кипой черных вьющихся волос, длинная борода, приятные черты лица, сильный голос и чрезмерная живость в движениях».
Перед отъездом из Парижа Фрейд попросил Шарко подписать купленную им фотографию, но Шарко подарил ему другую со своим автографом. Он также дал Фрейду два рекомендательных письма в Берлин. 23 февраля 1886 года [68] Фрейд уехал из Парижа. Больше он никогда не видел Шарко. В июле 1889 года Фрейд вновь приехал в Париж, но Шарко в это время находился в отъезде. А в августе 1891 года, возвращаясь из Москвы, где он проводил консультации, Шарко остановился в Вене, но на этот раз Фрейда в городе не было.
Ранвье, знаменитый гистолог, также удостоил Фрейда своим вниманием, пригласив на званый обед. Вне больницы Фрейд встречался с немногими людьми. Он зашел к Максу Нордау с рекомендательным письмом, но нашел последнего самовлюбленным тупицей и отказался от мысли продолжать это знакомство. В это время в Париже находились два кузена Марты, и Фрейд несколько раз встречался с ними. Но там также находились два его закадычных друга. Первым был русский дворянин Даркшевич, с которым он познакомился в Вене и с которым сотрудничал в своем исследовании спинного мозга. Другим был его венский знакомый Рикетги, который успешно практиковал в Венеции. Он любезно предложил Фрейду свой дом, в котором молодые после свадьбы могли бы провести свой медовый месяц (но, когда пришло это время, повторного приглашения не последовало). Он приехал в середине ноября и также посещал демонстрации Шарко. Чете Рикетги Фрейд понравился, и, так как у них не было собственных детей, он чувствовал себя в их доме Schnorrer'oм [69], предаваясь фантазиям о наследовании части их состояния. Они были довольно забавной парой, и Фрейд позже рассказывал о них различные истории. Например, однажды они зашли пообедать, как им казалось, в ресторан, а затем обнаружили, что это публичный дом высшей категории.
Фрейд был одержим мыслью о богатстве, отсюда и многочисленные его фантазии на эту тему. Так, он мечтал, что когда-нибудь остановит несущуюся лошадь, после чего из экипажа выйдет высокопоставленная особа со словами: «Вы мой спаситель, я обязана вам жизнью! Что я могу для вас сделать?» В то время он сразу вытеснил эти мысли, но много лет спустя вновь их вспомнил, любопытным путем обнаружив, что ошибочно приписывал эти мысли персонажу из «Набоба» Альфонса Доде. Это воспоминание было раздражающим, так как из-за него ему пришлось снова вспомнить свою раннюю потребность в покровителе, которую он яростно отвергал. «Досадно в этой истории то, что вряд ли есть еще другой круг представлений, к которому я относился бы столь же враждебно, как к представлениям о протекции. То, что приходится в этой области видеть у нас на родине, отбивает всякую охоту к этому, и вообще с моим характером плохо вяжется положение протеже. Я всегда ощущал склонность к тому, чтобы быть самому дельным человеком».
Стоит рассказать еще один эпизод, происшедший с ним в Париже. Родные попросили его навестить жену их семейного врача, проживавшую в Париже на улице Бло (в квартале торговцев рыбой), что он и сделал. «У этой несчастной женщины есть десятилетний сын, который после двух лет учебы в венской консерватории завоевал там высший приз и был признан крайне одаренным. Затем, вместо того, чтобы скрытно подавить эту инфантильную необыкновенную одаренность, его несчастный отец, который работал как вол и дом которого полон детей, посылает мальчика с матерью в Париж обучаться в консерватории и завоевать еще один приз. Только подумай о расходах, разлуке, крушении семьи». Имя этого ребенка, который избежал подобной пред назначаемой ему судьбы, было Фриц Крейслер!
Фрейд уехал из Парижа 28 февраля 1886 года. Ему предстояло еще дважды побывать в нем снова, в 1889 и 1938 годах.
О Берлине было сказано много меньше. В этом городе, конечно, Фрейд ощущал себя в более привычной обстановке, но его разочаровала работа местных неврологов. «In meinem Frankreich war's dochschoner» [70]. «Среди невропатологов я вздыхаю также, как в свое время Мария Стюарт». Они были далеко позади Шарко, и сами признавали это. «Сравнение с ними показывает мне величие этого человека». Мендель был единственным, кого он как-то выделял, но Мендель сожалел, что Шарко направил свое внимание на такую трудную, бессодержательную и ненадежную тему, как истерия. «Вы понимаете, почему следует сожалеть, что самые выдающиеся умы должны биться над разрешением самых сложных проблем? Я не понимаю этого». Однако Фрейд установил с Менделем хорошие отношения и начал делать извлечения из венской неврологической литературы для его журнала «Neurologisches Centralblatt».
Посещение берлинского Королевского музея возбудило в нем ностальгические воспоминания о Лувре. «Самыми интересными экспонатами там, несомненно, являются (точно соответствующие оригиналу) пергаментные скульптуры, фрагменты, представляющие битву богов и гигантов, — очень живые сцены. Но дети, которых я вижу в клинике, значат для меня больше, чем камни; я считаю их, и вследствие их размеров, и по тому, что они большей частью хорошо вымыты, более привлекательными, чем их взрослые экземпляры — пациенты».
Время от времени Фрейд описывает внешние события, и некоторые из них представляют значительный интерес. Летом 1883 года в Венгрии состоялся суд по поводу позорного «ритуального убийства», за которым с напряженным вниманием следил еврейский мир. Фрейд обсуждал психиатрический диагноз главного свидетеля. Естественно, он был обрадован успешным разрешением этого дела, но не питал надежды, что это в значительной мере поможет ослаблению преобладающего антисемитизма.
У Фрейда неоднократно было что сказать на тему народа (das Volk). Однажды он серьезно задумался на этот счет во время представления «Кармен».
Чернь дает выход своим импульсам, а мы обкрадываем себя. Мы делаем это для того, чтобы сохранить свою целостность. Мы экономим свое здоровье, свою способность к наслаждению, свои силы: мы бережем их для чего-то, сами не зная зачем. И эта привычка постоянного подавления природных инстинктов придает нам характер изысканности. Мы также более глубоко чувствуем и поэтому не осмеливаемся многого от себя требовать. Почему мы не напиваемся? Так как неудобство и стыд похмелья доставляют нам большее «неудовольствие», чем удовольствие от того, чтобы напиться. Почему мы не влюбляемся вновь каждый месяц? Так как при каждом расставании от нашего сердца отрывают кусок. Почему мы не заводим дружбу с каждым встречным? Так как потеря этой дружбы или любая неудача, случившаяся с другом, больно на нас отразится. То есть мы стремимся скорее к тому, чтобы отвести от себя страдания, нежели к тому, чтобы получать удовольствие. Когда эта попытка удается, те, кто ограничивает себя подобным образом, сродни нам, навечно связавшим себя друг с другом, которые терпят лишения и стремятся друг к другу, сохраняя данное ими слово, и которые, несомненно, не перенесут тяжелого удара судьбы, лишившего их самого дорогого: людей, которые могут любить лишь однажды. Все наше жизненное поведение предполагает, что мы будем защищены от явной нищеты, что для нас всегда имеется возможность все более освобождать себя от бед нашей социальной структуры. Бедняки, простые люди, не могут существовать без своей толстой кожи и своего беззаботного поведения. Почему бы им и не обладать такими сильными желаниями, когда все беды и несчастья, которые имеются в природе и обществе, направлены против тех, кого они любят: почему должны они презирать минутное удовольствие, когда их не ждет ничего другого? Бедные слишком бессильны, слишком уязвимы, чтобы у нас возникло желание подражать им. Когда я вижу людей, доставляющих себе удовольствие, отбрасывающих в сторону всякую серьезность, мне кажется, что это является их компенсацией за полнейшую беззащитность против всевозможных налогов, эпидемий, болезней и плохих условий нашей социальной организации. Я не буду далее развивать эти мысли, однако можно представить, что народ совершенно иначе любит, рассуждает и работает, чем мы. Психология простого человека до некоторой степени отличается от нашей. У бедных гораздо больше естественных чувств, чему нас. И только в них еще не погибли страсти, которые продолжают изменять бытие, жизнь, которая для каждого из нас завершается смертью, то есть небытием.