Проблема Спинозы - Ялом Ирвин. Страница 22

Альфред задумался.

– Фридрих, это потрясающая беседа. Вы дали мне массу пищи для размышлений. Но позвольте заметить, что отчасти головокружение у меня появилось до начала нашего разговора.

Фридрих прихлебывал пиво и молчал – спокойно, выжидающе. Похоже, он хорошо умел ждать.

Альфред помедлил.

– Я обычно ни с одним человеком стольким не делюсь. На самом-то деле, я едва ли вообще с кем-то о себе говорю, но в вас есть нечто такое, очень… как бы это сказать… вызывающее доверие. Нечто очень дружелюбное.

– Ну, в некотором смысле я же вам не чужой. И, конечно, вы понимаете, что невозможно только что сойтись с человеком и сразу стать его старым другом.

– Сразу стать старым другом… – Альфред на мгновение задумался, потом заулыбался: – Я понимаю! Очень тонко подмечено… Что ж, день у меня начался с чувства отчуждения – я только вчера прибыл из Москвы. Я сейчас совсем один. Был женат – очень недолго: у моей жены чахотка, и отец несколько недель назад услал ее в санаторий в Швейцарии. Правда, дело не только в чахотке: ее состоятельная семья относится ко мне и моей бедности с чрезвычайным неодобрением, и я уверен, что наш крайне короткий брак на этом закончен. Мы слишком мало были вместе, а теперь даже перестали часто писать друг другу… – Альфред торопливо глотнул пива и продолжал: – По приезде, вчера, мне казалось, что мои тетки с дядьями и племянницы с племянниками рады видеть меня, и мне была приятна их радость. Я чувствовал себя своим среди своих. Однако хватило этого ненадолго. К утру, проснувшись, я вновь ощутил отчужденность и бездомность – и пошел бродить по городу, оглядываясь в поисках… чего? Наверное – ощущения родного дома, друзей или хотя бы знакомых лиц. А встречал лишь незнакомцев. Даже в своем училище я не встретил никого из тех, кого знал, кроме моего любимого учителя – учителя рисования. Но, увы, и он только притворялся, что узнал меня! А потом, менее часа назад, меня настиг последний удар. Я решился отправиться туда, где мое настоящее место – перестать жить изгнанником, воссоединиться со своей расой и вернуться в фатерлянд. Намереваясь вступить в германскую армию, я зашел в штаб-квартиру немецких войск, что прямо через улицу отсюда. И что вы думаете? Сержант-вербовщик, еврей по фамилии Гольдберг, отмахнулся от меня, как от надоедливой мухи! Он выгнал меня со словами, что германская армия предназначена для немцев, а не для граждан враждебных стран!

Фридрих сочувственно покивал:

– Может быть, этот последний удар был вашей удачей. Скорее всего, вам повезло, что вы получили отсрочку приговора – избавление от бессмысленной, грязной гибели в окопах.

– Вы говорили, что я был необыкновенно серьезным ребенком? Полагаю, таким я и остался. Например, всерьез воспринимаю Канта: я считаю нравственным императивом вступление в армию. На что был бы похож наш мир, если бы все покинули в беде смертельно раненное отечество?! Когда оно зовет, его сыновья должны отвечать на зов.

– Странно, правда? – заметил Фридрих. – Странно, что в нас, балтийских немцах, больше германского духа, чем в самих коренных немцах. Вероятно, у всех нас, переселенцев, есть это могущественное стремление, о котором вы говорите, – стремление к дому, к месту, которому мы действительно принадлежим. Мы, балтийские немцы, находимся в самом сердце эпидемии оторванности от корней. Я сейчас особенно остро чувствую ее, потому что на прошлой неделе умер мой отец. Из-за этого, собственно, я и оказался в Ревеле. Теперь я тоже не знаю, где мое место. Мои бабка и дед по матери – швейцарцы, и все же Швейцария мне тоже не родина.

– Мои соболезнования, – склонил голову Альфред.

– Благодарю вас. Во многих отношениях от судьбы мне досталось меньше, чем вам: моему отцу было почти восемьдесят, и я ощущал его здоровое присутствие всю свою жизнь. А мать по-прежнему жива. Я здесь помогаю ей переехать в дом ее сестры… На самом деле, я оставил ее только потому, что она прилегла подремать, и вскорости должен вернуться обратно. Однако прежде чем уйти, хочу сказать вам вот что: на мой взгляд, проблема дома для вас – проблема серьезная и не терпящая отлагательств. Я могу немного задержаться, если вы хотите поглубже ее исследовать.

– Я не знаю, как ее исследовать. Признаться, ваша способность беседовать о глубоко личных вещах с такой легкостью меня изумляет. Я никогда не слышал, чтобы кто-то выражал свои сокровенные мысли так открыто, как вы.

– Хотелось бы вам, чтобы я помог вам сделать это?

– Что вы имеете в виду?

– Я имею в виду – помочь вам идентифицировать и понять ваши чувства по отношению к дому.

Альфред опасливо глянул на собеседника, но, подумав и сделав долгий медленный глоток латышского пива, согласился.

– Тогда попробуйте одно упражнение. Сделайте то же самое, что делал я, когда извлекал свои воспоминания о вас в детстве. Вот что я вам предлагаю: подумайте об этой фразе – «не дома» – и произнесите ее про себя несколько раз: не дома, не дома, не дома…

Губы Альфреда молча шевелились, выговаривая эти слова минуту или две, а потом он покачал головой:

– Ничего не выходит. Моя психика бастует.

– Психика никогда не устраивает полных забастовок. Она всегда работает, но часто что-то блокирует наше знание о ее работе. Обычно это бывает самосознание или самопредставление. В данном случае, полагаю, это самопредставление связано со мной. Попробуйте снова. Предлагаю вам закрыть глаза и забыть обо мне, забыть обо всем, что я о вас думаю, забыть о том, как я могу судить о том, что вы скажете. Помните, что я пытаюсь вам помочь, помните: я даю вам слово, что этот разговор останется строго между нами. Я не поделюсь им даже с Эйгеном… А теперь закройте глаза, позвольте всплыть вашим мыслям на тему «не дома», а потом дайте им право голоса. Просто говорите то, что приходит в голову, – это не обязательно должно быть осмысленно.

Альфред снова закрыл глаза, но не издал ни звука.

– Я не слышу вас. Громче, думайте вслух.

Альфред тихо заговорил:

– Не дома. Нигде. Ни с тетей Цецилией, ни с тетей Лидией… мне нет места ни в школе, ни с другими мальчиками, ни в семье моей жены, ни в архитектуре, ни в инженерном искусстве, ни в Эстонии, ни в России… матушка-Россия, какая злая шутка!..

– Хорошо, хорошо, продолжайте, – подбодрил его Фридрих.

– Всегда снаружи, заглядывая внутрь, желая показать им… – Альфред умолк, открыл глаза. – Больше ничего не приходит…

– Вы сказали, что хотите «показать им». Показать кому, Альфред?

– Всем тем, кто высмеивал меня. В окру́ге, в училище, в Политехническом – везде.

– И что же вы им покажете, Альфред? Оставайтесь в расслабленном состоянии. Вам не обязательно излагать рационально.

– Не знаю. Я как-нибудь заставлю их заметить меня.

– А если они заметят вас, вы тогда будете дома?

– Дома не существует… Вы это пытаетесь мне доказать?

– У меня не было заранее составленного плана, но теперь действительно появилась идея. Это только догадка, но я задумался: сможете ли вы хоть когда-нибудь оказаться «дома», поскольку дом – это не место, это состояние души. По-настоящему чувствовать себя дома – значит чувствовать себя дома в собственном теле, собственной оболочке… И, Альфред, я не думаю, что вы чувствуете себя дома в собственной оболочке. Вероятно, никогда не чувствовали. Вероятно, вы всю жизнь искали свой дом не в том месте.

Альфред был словно громом поражен. Приоткрыв рот, он впился взглядом в лицо Фридриха.

– Ваши слова попадают прямо в душу! Откуда вы знаете такие вещи, такие чудесные вещи?! Вы сказали, что вы – философ. Это из философии вы их почерпнули? Тогда я должен прочесть эту философию!

– Я просто любитель. Точно так же, как и вы, я бы с удовольствием провел свою жизнь, занимаясь философией, но мне приходится зарабатывать на жизнь. Я поступил в медицинскую школу в Цюрихе и многое узнал о том, как помогать другим высказывать свои трудные мысли… А теперь, – Фридрих поднялся со своего места, – я должен вас покинуть. Меня ждет матушка, а послезавтра я должен вернуться в Цюрих.