Как все начиналось - Ефиминюк Марина Владимировна. Страница 30

– Напилась? – ехидно спросил он, а потом спрыгнул с повозки и задёрнул полог. Раздался его довольный свист, виртуозно исполняемой скабрёзной песенки, а через некоторое время: «Пошла!» и повозка тронулась с места. Я снова затряслась среди мешков, глотая ставшую тягучей слюну и глядя на то, как по доскам растекаются тонкие ручейки.

Когда-то давно, когда вурдалаки ступили на тропу войны за независимость, они устраивали показательные захваты зданий с мирными горожанами. Тогда в Стольном граде в обязательном порядке всех одаривали книженцией, отпечатанной на дешёвой газетной бумаге, «Как вести себя, если вы попали в плен к вурдалакам», и я прочитала её забавы ради. Главная мысль которую несла книга: доказать самому похитителю, что ты несчастная жертва и единственный друг у тебя твой же мучитель. Я долго теребила толстые верёвки, разодрала кожу в кровь, поцарапала локти и колени, а потом заорала:

– Развяжи хотя бы ноги, уже в кровь стёрла!

Повозка сразу же остановилась, парень заглянул через отогнутый брезент, поставил на пол ведро воды, а потом залез сам. «Ага, – подумала я со злорадством, – совесть замучила! Думал, нет её, пропил всю, так нет же, заговорила внутри!»

Он молча подошёл ко мне, грубо развернул и начал развязывать верёвки, внезапно его руки застыли:

– Ты что ведьма? – раздался напряжённый голос.

Я прикусила губу, ну, как же не вовремя эти звёздочки загорелись!

– Нет, – пролепетала я, – я ничего не умею, горят себе и горят, – я запнулась, когда увидела его хмурый взгляд. Вы себе можете представить озлобленного косоглазого мужика? Поверьте, зрелище не для слабонервных!

– Знаю я вас магов, – прорычал он, – все покалечить норовите! Сиди так!

– Ах, так! – снова сорвалась я. – Тогда я покалечу себя, и ты не сможешь меня дорого продать!

Верзила хмыкнул:

– Да, я тебя и так дорого не продам! Ты худая, как палка, одно хорошо, колдовать умеешь!

– Ты сам захотел! – зло крикнула я, а потом приложилась лбом к полу. Раздался гулкий звук, словно упал пустой бочонок, в глазах у меня потемнело, шум в голове переродился в звон, а по лицу потекла красная струйка из рассечённой брови. Похититель развеселился:

– Дура!

Мы снова тронулись в путь. Мои мучения продолжались, усугубляясь тем, что теперь вода стояла рядом и расплёскивалась из ведра на пол. Я подползла к помятой жестянке, опустила туда лицо и с жадностью втянула прохладную струйку, влага попала не в то горло, я зашлась кашлем, мужик расхохотался:

– Ты там живая или все калечишь себя?

– Да пошёл ты! – буркнула я себе под нос, стараясь хлебнуть воду так, чтобы не подавиться.

Казалось, мы ехали целую вечность, с каждым часом становилось все жарче. Свежего воздуха под брезент практически не попадало, он раскалился, а мне пришло в голову, что мой персональный ад за все грешки настиг меня раньше смерти. Все тело покрылось липким потом, разодранные руки горели огнём. Через маленькую дырочку в пологе извне тянулась тонкая прохладная струйка, я подставила под неё разгорячённые щеки, спасаясь тем самым от духоты.

В голове крутились страшные мысли: а что если Пантелей и Иван не догадаются, что со мной случилось? Если не поймут, где меня искать? Мне надо отсюда бежать!

Через четыре тысячи лет мы остановились, полог приоткрылся и мне в лицо ударил прохладный воздух. Я жадно вдохнула, и с облегчением почувствовала лёгкий ветерок, обдувающий лицо. Громила развязал мне ноги, на которых остались красные кровавые рубцы, и выволок за шкирку из повозки.

Мы стояли посреди крохотного захламлённого двора; здесь сваленные в одну кучу гнили старые колёса от бричек и повозок, сломленные клинки, какие-то ящики, тряпки, сундуки с вывернутыми петлями. Рядом с домом-избушкой из голой вытоптанной почвы торчало кривое засохшее дерево. Сама избушка маленькая, вросшая в землю почти до грязных окошек, крыша застелена потемневшей, давно не перестланной, соломой.

Я с омерзением рассматривала сие убожество и не могла придти в себя. Перед глазами вставали картины одна страшнее другой: окровавленные пальцы под столом в домике, заспиртованная печёнка в баночке на полке, я привязанная к тому самому столу и абориген, похитивший меня, с занесённым надо мной топором. Я мелко затряслась, а затёкшие ноги отказались слушаться, колени подогнулись, и я рухнула на землю.

Парень удивился, схватил меня за шкирку и потащил к двери. Я хотела заорать, но от страха пропал голос, поэтому только тихо поскуливала. Верзила втолкнул меня в сени. После яркого солнечного света в глазах потемнело; мой мучитель бросил меня в угол на домотканый половичок, а сам принялся стягивать сапоги и разворачивать портянки, потом привязал меня к ножке прибитой к полу скамейки и вошёл в дом.

Я попыталась вырваться, но верёвка надёжно держала на одном месте, шансы на спасение приближались к нулю. Я сидела в своём углу и дрожала от страха. С другой стороны, если бы он хотел надо мной надругаться, то сделал бы это ещё в лесу ночью, а не вёз в собственный дом на удобную постель. А может он получает удовольствие от расчленения молодых девок? Перед глазами снова проплыла размытая картинка отрезанных пальцев, я прикусила губу, стараясь не захлебнуться собственными слезами. Тут дверь отворилась, в сени вошла высокая худая, как жердь, женщина. Лицо её в мелких морщинках, взгляд острый, как иголка, пробирающий до костей, волосы с проседью гладко зачёсаны назад.

Она окинула меня тем взглядом, каким тогда в «Райском блаженстве» рассматривала Эллиада, и поджала губы.

– Авдотий! – крикнула она скрипучим громким голосом. – Да, мы эту замарашку и за сотню не сбудем! Ты посмотри на неё!

Верзила высунул голову в дверной проем и виновато посмотрел на женщину.

– Люсь, зато она колдовать умеет!

– А у неё это что на лбу написано! – взъелась та.

– Нет, у неё звезды у пальца горят!

– Какие звезды? – насторожилась женщина.

– Да мелкие такие, семь штук!

Я слушала их перебранку, так, словно, они обсуждали не меня, а кого-то находящегося за много миль от избушки.

– Ведьма, значит, – уже задумчиво протянула Люся, внимательно рассматривая моё чумазое лицо, – тогда отправим-ка её к Графу, он, пожалуй, на неё раскошелится.

Они ушли обратно в дом, а у меня закружилась голова. Значит, убивать меня точно никто не собирается, но и отпускать тоже не будут, а отвезут на продажу к самому известному разбойнику Словении. Пантелей, спаси меня!

Я слышала о целых семейных кланах, промышляющих похищением и продажей в рабство людей, но никогда не думала, что мне не посчастливиться столкнуться с ними.

Только я решила поплакать о судьбе своей горькой, как Авдотий вышел в сени, схватил меня за загривок и потащил во двор.

– Куда тащишь? – прохрипела я, разорванный ворот давил на горло.

– Мыться! – кротко бросил он.

Понятие о мытьё он имел самое странное. Облил меня четырьмя вёдрами ледяной воды из колодца и потащил обратно в дом. Я не могла идти, а потому волочилась за ним, оставляя мокрый след на земле. Я провела ужасную ночь в сенях, связанная по рукам и ногам, кроме того, привязанная к ножке лавки. Каждый раз, когда я пыталась пошевелиться, верёвка, опутанная вокруг шеи, впивалась в нежную кожу, оставляя рубцы.

Утром Авдотий взвалил меня на плечо, как поклажу, и перенёс в повозку, куда предварительно постелили старое одеяло, дабы я не испачкалась после ледяного «душа». Не было сил, ни сопротивляться, ни плакать, ни бежать. К тому же, при всей моей изобретательности и изворотливости, в обнимку с лавкой далеко не убежишь.

Ехали мы долго, я даже успела прикорнуть, после холодного пола сеней, тёплое одеяло, разложенное в повозке, показалось королевским ложем. Очевидно, спала я очень крепко, потому что открыла глаза только тогда, когда кто-то грубо схватил меня за плечо и выволок на свет божий. Солнечный свет ослепил, я близоруко прищурилась и невольно сладко зевнула, ничего не понимая со сна.