Женщина в мире мужчин (СИ) - Рай Анастасия. Страница 15
- Хорошо. Думаю, в теперешней твоей ситуации мы обе правы. Но как врач, не впервые сталкивающийся с подобным и наблюдая жизнь тех, кто "побывал на том свете", могу тебе сказать: рано или поздно им всё равно приходилось менять свою жизнь. А зачастую… и своё окружение. Полагаю, дело в том, что в момент клинической смерти (а я детально изучила этот вопрос) происходит как бы перезагрузка человеческого мозга из-за гипоксии, то есть нехватки кислорода, и человеческий мозг заново и набело создаёт абсолютно новые нейронные сети по каким-то другим шаблонам, неведомым большинству людей. И, думаю, именно благодаря этим новым программам и шаблонам, у людей, переживших "путешествие Души в другой мир", появляются и новые способности, не существовавшие до перестройки мозга, и совсем иное отношение к жизни и к смерти. Вопрос лишь в том, сколько ты сама выдержишь жить так, как все, понимая больше, чем все?
В этот момент я вдруг остро почувствовала: а как же ей самой непросто жить, зная о том, что рассказывают её пациентки после некоторых "специфических" операций, будучи врачом, обязанным придерживаться определённых догм и норм в медицинской науке? Ещё никогда ранее я так тонко не ощущала других людей и, кажется, начала понимать кое-что об "изменениях", упомянутых Светланой Ивановной ранее. Но, тем не менее, решила я, мне сейчас ничего не остаётся, как попробовать жить… как раньше. И ответила ей с благодарностью:
- Спасибо вам огромное за участие, понимание и предупреждение! И особенно за то, что поверили мне, а не назвали сумасшедшей! Но в данной моей ситуации вы абсолютно правы: необходимо время, дабы разобраться и адаптироваться в социуме, ничего не теряя и никого не напрягая. А в будущем, вероятнее всего, мне всё же придётся многое менять – ведь я сама себе запланировала определённые обязательства на Земле.
Брови Светланы Ивановны "взлетели вверх", но она тактично промолчала, а я пояснила:
- Рано или поздно, но мне придётся рассказывать людям о том, что видела, и о том, что ещё буду, по всей вероятности, знать и видеть. Кто это сделает, если не такие, как я? Ведь мы – очевидцы того, что смерти не существует! Дряхлеет и умирает только физическая оболочка, жизнь которой даёт Душа. А люди вокруг нас так боятся смерти, что и живут в страхе всю свою жизнь? Разве это не так? И разве сие хорошо?
- Да, я понимаю, что ты права, и уже пришло время что-то менять. Могу лишь искренне пожелать тебе мужества и терпения на выбранном Пути. А пока, зная семью твоего супруга, буду вместе с тобой скрывать произошедшее. И также понимаю: когда ты "встанешь на ноги", ты всё равно сделаешь то, что должно… Только не спеши, чтобы не наломать дров. Удачи тебе, и не будем больше об этом говорить. С сынулей всё в порядке, поэтому поспи.
Она прижала указательный палец к своим губам, как знак солидарности в нашем молчании о случившемся со мной, улыбнулась и вышла. Я снова мысленно её поблагодарила и, когда "бешеная тряска" тела после наркоза окончательно улеглась, снова заснула, отчётливо понимая: мне, как актрисе на сцене, теперь и в жизни надо будет играть, дабы чего лишнего не сказать...
Но я не ожидала, что придётся вживаться в какие-то роли вот так сразу. Потому что, когда я открыла глаза, в палату входил Алекс – в маске и халате. Улыбнувшись ему, я заметила: глаза у него злые и холодные, а я ожидала радостных и счастливых. Но того, что он сказал, я не представляла даже в своих самых страшных кошмарах:
- ...Твою мать! Что ты, на хрен, творишь? Ты зачем позвонила своим родным? Похвалиться? Мы же договаривались: я сам всех обзвоню завтра, когда мы точно убедимся, что с сыном всё в порядке, чтобы не получилось, как в первый раз!
Не могу сказать, что я ждала цветов и подарков, как вручали другим роженицам, – у нас давно как-то этого не стало. Но было бы неплохо получить (хотя бы!) поцелуй в щёчку или слова благодарности за сына, на худой конец. Уж слова благодарности точно были мной ожидаемы. А тут такое... И слёзы сами градом покатились из глаз, скатываясь на подушку. Я подумала: как же он стал ко мне относиться, если не захотел задуматься (или спросить врачей, в конце концов) о том, что я никак не могла после операции, находясь в реанимации с разрезанным животом, спуститься на первый этаж, где был телефон (ведь о сотовых у нас тогда ещё и не слышал никто). И он сказал – похвастаться? Чем? Тем, что после долгих мучений, нервных переживаний и безсонных ночей родила (наконец!) здорового ребёнка? Было бы смешно, если бы не было так грустно... Потому что я отчётливо поняла: Алекс меня не любит. Любил ли? Да, безусловно. Правда, как мог. Но это теперь я могу сравнивать, а тогда мне и той его любви, казалось, хватает. Себя ведь не любила и не ценила, вот и довольствовалась малым, как и многие другие женщины.
И вот я лежу, тихо реву и осмеливаюсь себе задать второй вопрос: "А люблю ли я его? Или уже нет?"… Сразу на него ответить у меня не получилось, просто очень захотелось остаться одной, без Алекса, – и я сказала ему:
- Пошёл вон! Я этого не делала. Видеть тебя сейчас не могу!
Алекс хотел ещё мне что-то сказать, но, уперевшись взглядом в мои глаза, полные на тот момент презрения, молча вышел.
Уже потом – от Светланы Ивановны – я узнала: это она, на радостях, позвонила и моей матери, и моей сестре, которые очень переживали за меня. И она же отругала моего супруга за то, что тот предположил, будто я могла вообще встать после операции, а не то, чтобы ходить и звонить. Ха, это она ещё не слышала все "матерные" слова, которыми Алекс "отблагодарил" меня за сына... Но если вы думаете, что, узнав о моей непричастности к срыву его "хвастанья" новорожденным, супруг передо мной извинился, то вы – глубокий идеалист, "оторванный" от реальности. Ничего подобного не произошло. Им не было сказано ни словечка, хотя Алекс и знал: Светлана Ивановна рассказала мне об их беседе. А зачем? Ведь этот мир, как полагают мужчины, подобные Алексу, принадлежит им – и они считают ниже своего достоинства унижаться перед женщиной, особенно перед своей женой. Слава Всевышнему, что не все так думают! И это и сейчас во мне говорит та боль, которая в тот момент была настолько сильной, что у меня сразу пропало молоко, как говорят, "перегорело". И даже позже, когда мне пришлось кормить сына смесями, Алекс не преминул съязвить: "Все женщины грудью кормят, а ты искусственника растишь!". Как будто не он был причиной этого. Мне захотелось его ударить. Вот тогда-то я и ответила себе осознанно на вопрос о том, а люблю ли я его.
И подумала: "Хорошо, что у родителей (после смерти бабушки и дедушки и продажи их дома) сейчас большая пятикомнатная квартира, где две комнаты – мои. Будет где нам с сыном жить". Эта мысль неожиданно проскочила в моей голове, но я уже чётко поняла: рано или поздно так и будет. Вот только как это сделать? И кто меня поймёт? Ведь муж не курит, не пьёт, не гуляет (во всяком случае об этом ни разу никто не слышал), не беден, а скорее наоборот. Так что, с точки зрения обывателя, дамочка неизвестно чего хочет и блажит в послеродовой депрессии.
Короче, я совсем не знала, что же мне делать, но понимала: меня так просто – во всяком случае с ребёнком – не отпустят здесь и не примут дома у родителей. Потому как я однажды попробовала приехать к ним с сыном после ссоры с Алексом по поводу того, что он иногда тоже должен вставать к ребёнку ночью. Алекс категорически отказался это делать, заявив: он – мужчина (великий аргумент!), он работает, а я дома сижу, ничего не делая. Без комментариев, как говорится... Но позже я, увы, не раз слышала такую же формулировку от мужей своих клиенток.