Капля света - Егорова Ольга И.. Страница 19

Только однажды это случилось. Спустя почти год после смерти мамы…

В ту ночь Настя рассказывала сказку про черную /сошку с белыми пятнами, заблудившуюся в странной деревне, в которой живут люди, не способные видеть и слышать животных. Сказка закончилась в тот момент, когда кошка спрыгнула со стола, зажав в зубах кусок мяса, который тоже становился в этот момент невидимым. Забавная, очень смешная сказка. Настя заснула, а спустя несколько минут заснула и я.

Мне приснился кошмар. Приснилось самое страшное, что могло только произойти теперь в моей жизни. Я увидела во сне нашу комнату, в которой мы теперь спали и которая раньше была гостиной. Сон был цветным: я видела желтые лучи солнца, пробивающиеся в комнату сквозь щели в темных шторах. Видела зеленый кактус на подоконнике, синие цветочки на белых обоях и розовую наволочку на подушке. На этой розовой подушке спала Настя. Помню, я удивилась и встревожилась даже от того, что Настя спит поздно. Ведь она обычно вставала раньше меня. Я подошла к Насте и попыталась ее разбудить. Но Настя не просыпалась…

Я уже знала, что Настя никогда не проснется. И все равно продолжала теребить ее за плечо, шептать:

— Вставай, ну вставай же, Настя.

А потом я стала кричать на нее, ругать ее за то, что она тоже — как и отец, как мама — бросила меня. Она не имела права этого делать — оставлять меня одну на всей земле. Она ведь знала, что теперь некому будет рассказывать мне сказки. А без сказок я на свете не проживу… И еще что-то я кричала, до тех пор пока не проснулась от своего крика.

Когда я наконец поняла, что это был всего лишь сон, то сразу вскочила с кровати и бросилась к Насте. Сперва я не смогла расслышать ее дыхания, и от этого мне стало еще страшнее, потому что теперь я точно знала, что это не сон. Но потом, прислушавшись, все же расслышала едва различимые в ночной тишине звуки и даже увидела отчетливо, как поднимается и опускается ее грудь.

Я успокоилась немного, снова легла к себе на кровать. Но страх, который до сих пор безуспешно пытался прорваться в нашу комнату с синими цветочками на обоях, теперь господствовал в ней безраздельно. Страх перед будущим, которое теперь показалось вдруг таким темным. Даже завтрашний день, который вот-вот уже должен был наступить, внушал чудовищный ужас. Я панически боялась снова заснуть и, проснувшись, снова увидеть свой сон — теперь уже наяву. Я не могла молиться ни Богу, ни черту, потому что от страха потеряла веру в них обоих. Лежала почти час с открытыми глазами, затаив дыхание — до тех пор, пока не поняла вдруг, что мне нужно делать.

Мне нужно продолжать рассказывать сказку. Ту самую сказку про заблудившуюся кошку черную, с белыми пятнами… Эта кошка спасет меня9 ~она выгонит страх из комнаты, из души моей…

— Настя, — прошептала я тихо, — ты спишь?

Настя ничего не ответила — конечно, она спала. И тогда я стала рассказывать сказку для себя. Для себя одной и еще, может быть, для рыжего льва с мохнатой гривой, который сидел в дальнем углу возле телевизора и смотрел на меня своими пластмассовыми глазами с огромным любопытством.

Неплохая, кажется, сказка получилась у меня в ту ночь. Каких только приключений не случилось с моей кошкой, пока она наконец, не выбралась из той заколдованной деревни! Часа два я лежала и настойчиво бормотала себе под нос всю эту абракадабру, изо всех сил заставляя себя не думать ни о чем, кроме кошки. И у меня получалось…

Утром, когда Настя проснулись, я хотела рассказать ей о кошкиных приключениях. Но не решилась, опасаясь того, что Насте удастся выяснить, с чего это вдруг я вздумала потешить себя сказкой в три часа ночи. Я не хотела, чтобы она узнала о том, какой страшный сон мне приснился.

Но это был единственный случай, когда мне пришлось самой рассказывать сказку. Все остальное время, все эти два года, пока сказки былинам необходимы, их рассказывала Настя.

Она его услышала. И обернулась. Он увидел ее глаза — совершенно незнакомые, чуткие, светло-карие глаза, обведенные ярко-фиолетовыми тенями, зеленая тушь на ресницах толщиной в палец, красная помада. Губы ее нерешительно дрогнули и расплылись в глупой улыбке. Девушка, кажется, успела уже прилично накачаться джин — тоником, которого в бутылке, одиноко стоящей на столе, оставалось гораздо меньше половины. «Вот тебе, — зло усмехнулся он про себя. — На, получай. Бери от жизни то, что заслужил, и не вороти морду. Ведь тебе всегда именно такие девицы и нравились. Вперед!»

Он отодвинул стул и молча опустился напротив. Она продолжала смотреть на него вполне дружелюбно, с лица не сходила нарисованная улыбка.

— Меня не Светой зовут. Ты, кажется, обознался, приятель.

— Я уже понял, что обознался. Вы, блондинки, так похожи друг на друга.

— Чем же мы похожи?

— Не знаю. Цветом волос, может быть? Он у вас одинаковый.

Она хихикнула, оценив его шутку. Неприятная была девица, Сергей погорячился слишком, поспешив отнести ее к числу тех, которые ему раньше нравились. Так и хотелось подняться и уйти прочь, не видеть больше ее разрисованного лица, не слышать глупого смеха. Но он нарочно сдерживал себя. Словно в наказание за то, что посмел поверить в чудо. В сказку, придуманную Барбарой Картленд… Далась ведь эта Барбара Картленд! Привязалась, с языка не сходит.

— Ты читала когда-нибудь Барбару Картленд?

— Нет, а кто это?

— Это писательница такая. Любовные романы пишет.

— Не люблю читать. Утомительное занятие.

— Да, ты права. Утомительное и вредное к тому же.

— Для зрения? — уточнила она.

— Для зрения. И для головы тоже. Голова засоряется всякими ненужными вещами… Тебя, кстати, как зовут?

— Меня Вероникой. А тебя?

Он вздохнул, с трудом подавляя настойчивое желание сказать ей: меня тоже — Вероникой. И, поднявшись, быстро уйти из этого душного зала, не дожидаясь, пока она оценит очередную его глупую шутку и снова начнет смеяться.

— Сергей. Тебе что-нибудь заказать?

— Да, пожалуй… Еще один джин-тоник и фруктовый салат.

— Не много будет джин-тоника? Может, тебе сок взять?

Она скривила губы в презрительной усмешке. Сергей решил не вступать в дискуссию. В конце концов ее дело. Хочет — пускай напивается, только пусть не рассчитывает, что он на своем горбу потащит ее домой. Не на того напала… Он подозвал официантку и продиктовал заказ.

— Любишь пиво? — поинтересовалась девушка.

— Видимо, люблю… Послушай… — Сергей хотел обратиться к ней по имени, но понял, что имя ее уже успело вылететь из головы. — Виолетта?

— Вероника, я же сказала.

— Вероника, — согласился он. — Ты вообще тут просто так сидишь? Или ждешь кого-то?

— Ждала. Кого-то… Ты вполне подходишь.

— Вот как. Польщен, — усмехнулся Сергей и принялся разглядывать ее пристально, не смущаясь и не думая о том, что может смутить девушку своим взглядом.

У него не было склонности судить людей строго, в том числе и таких, как она, раскрашенных во все цвета радуги девушек, одиноко поджидающих в кафе «кого-то». Никогда он не осуждал и не позволял себе относиться с презрением к тем, которые мелькали в его жизни, как бабочки-однодневки, не оставляя после себя даже воспоминания, не затрагивая душу. Он и ценил их именно за это — за то, что в душу не лезли, не пытались усложнить отношения, а просто жили одним днем, одним вечером. Точно так же, как он. Встречались, расставались, забывали друг о друге и шли дальше своей дорогой. Эта Вероника, которая сидела сейчас напротив, была, видимо, из таких. Не ломается, не кокетничает. Вся как на ладони. Знает и принимает заранее то, что завтра утром он уже не будет помнить ее имени…

Хотя, возможно, в глубине души все же надеется. Только теперь он понял, что и сам каждый раз, встречая очередную девушку в своей жизни, надеялся. А провожая ее, испытывал разочарование. Оттого, что снова не откликнулась душа на голос, на взгляд, на прикосновение… Хотя никогда себе в этом не признавался. И только теперь понял и уже не смог отрицать того, что всю свою сознательную жизнь Казановы только ради того и прожил, чтобы однажды остановиться, замереть и увидеть наконец свет в конце туннеля…