Родительская суббота (рассказы разных лет) - Екимов Борис Петрович. Страница 5

А вот малое дитя в колыбели. Еще несмышленое, что-то лепечет. Тянет руки к тебе, а глаза такие счастливые… Когда это было, Господи… Как давно.

Или – желтые листья у тополя, их мягкий ковер. Это – осень. Цветущий вербовый куст по весне. Чей-то светлый лик…

Есть рассказ ли, притча о ночном далеком огне, который впереди. Он зовет, он скрашивает, сокращает путь, особенно во тьме.

Для меня и, думаю, для всех нас одного лишь огонька впереди, конечно, мало. Их много на нашем пути, добрых знаков, теплых дней и минут, которые помогают жить, раздвигая порой сумеречные, ненастные дни.

Так и живем, так и плывем – от огня к огню.

Голос неба

Долгие дни и ночи стояла изнуряющая летняя жара; и вот наконец августовской ночью пришла гроза с ветром, молнией, громом, спасительным ливнем. В ночи отгремело, отсверкало, пролилось, и в новом дне встало над землей чистое, глубокой синевы небо. Глядеть на него – отрада.

Лето теперь быстро пойдет на убыль. Дело к осени.

Ночью я вышел во двор: августовская тьма, яркие звезды. Над головой – светлый дым Млечного Пути; по его обочинам, словно цветы придорожные, крупные звезды. Но виден лишь клок ночного неба. Мешают дома, деревья. А хочется все небо увидеть, от края до края.

Тогда же ночью я решил: надо ехать куда-нибудь на простор, с ночевкой.

Назавтра уехали на Голубинские пески – место славное и безлюдное. Разбили палатку на берегу Дона и несколько дней прожили. У меня была одна лишь забота – небо глядеть.

Здесь, в степи, небо просторное. А если взберешься на песчаный холм, то и вовсе – немереное: с далеким поднебесьем, пологими небосклонами, конца и края которым нет. Уже не небо, а небеса.

Над головой – густая сочная синь, бездонная глубь. Чуть далее, стекая по небосклону, синева светлеет, переходя в нежную голубизну, в бирюзу, а потом и вовсе в лазурь. Сияющая белизна облаков – кучевых, плывущих нескончаемым караваном, или далеких, перистых, их морозный узор оттеняет небесную синь.

Ранним утром, перед восходом солнца, облака недолго полыхают, горят, переливаясь алым и розовым. Зрелище сказочное. Его не описать.

Заря вечерняя величавей, царственней. В ней больше красок тяжелых: багрец, золото, пурпур. Но есть в закатном полыхании какая-то печаль, тревога. Это – свет уходящий, он гаснет не скоро. Сторона закатная плавится желтизной и зеленью, долго не угасая. На западе сгустилась темная синь ночи ли, ненастья; тонкие нити молнии беззвучно нижут далекую тьму. В северной стороне – просторная полынья светлой, промытой дождем лазури, в сизых, с багровостью берегах. Над головой – высоко и далеко – сказочные золотые плесы, золотистые же гряды летучих облаков и фиолетовые громады тучевых утесов с сияющими вершинами.

Ночью небесный купол вовсе огромен. Он прекрасен, порой жутковат, а иной раз и страшен.

Стоишь, вокруг тебя – звездный океан в огнях, полыханье. В ночном покое, в тиши небесные огни множатся, сияют ярче и ярче. Сужается земная твердь. Звездный прибой плещет возле ног твоих. Шатнулась земля – ковчег ненадежный, – и вот уже плывешь ты путями небесными.

Так бывает, когда ты не в тесном городе, а где-нибудь на просторе.

Но порой даже в обыденной жизни – в городской толчее, домашних заботах – случайно поднимешь глаза и замрешь, обо всем забывая. Виной тому – далекое небо, облако или вечерняя звезда: глазам – отдых, сердцу – покой, душе – великое утешенье. Это – высокий голос, который порою зовет нас, поднимая от хлябей земных, чтобы помнили: на белом свете живем под белым небом.

2000 г.

На хуторе

Приезд

Обычно, когда летней порой я приезжаю на хутор к своему товарищу на короткое ли, долгое гостевание, в первый день, с вечера, мы ставим сетчонку. Это – обряд. Конечно, и рыбкой надо побаловаться. А еще – для удовольствия. Это самое «удовольствие»» объявилось несколько лет назад. Приехал я, припозднившись, уже в сумерках, товарищ мой был немного навеселе. Он тут же скомандовал: «Пошли сетку ставить».

Мне было, признаться, не до рыбалки: с раннего утра весь долгий жаркий день провел я в дороге, мыкаясь по округе пыльными избитыми проселками. Хотелось обмыться – и скорее в постель. Жена моего приятеля, добрая Валентина, это поняла и стала мужа корить:

– Куда ты тащишь? Человек устал… Сетки твои…

Товарищ мой произнес веское:

– Я ему удовольствие хочу предоставить. Поняла?

Валентина лишь руками развела.

Снарядились мы вмиг. В железном корыте – рыболовная сеть, уже «набранная», то есть аккуратно уложенная: поплавки – к поплавкам, грузила – к грузилам. Всю эту снасть – на самоделочный просторный багажник велосипеда. И подались. До речного залива, до лодки рукой подать.

И я скоро понял, что это и впрямь – удовольствие.

Тихая река, большая луна над холмами. Дух пресной воды, чакана, камыша; от холмов – еле слышный пахучий вей терпких степных трав. Ночная река темна и просторна, берега – молчаливы. Луна серебрит маковки высоких тополей, верб, золотит зыбкую дорожку поперек реки. Ночное безмолвие напоминает о том, какие далекие версты – воды, леса, поля, безлюдные и молчаливые, – стерегут эту густую тишину, в которой даже падающая звезда еле слышимо, но звучит, словно рвется что-то далекое, легкое. Вот она – белым огнем прочертив небосвод, погасла в темной реке.

Все ушло: дневная усталость, заботы. Осталась лишь ночь, парное тепло воды, близкой земли, терпкий и пресный дух. И бередящее душу: вот она – жизнь.

Сетку мы поставили, вернулись домой и долго еще не ложились спать, вечеряя с разговорами и новостями, как и бывает при встрече:

Вечером сетку поставили. Рано утром пошли ее снимать. Тоже удовольствие: алая заря, местами розовый туман над водой, в заливе, возле камышей, рыба играет, там и здесь круги на воде, а на глуби, на реке, нет-нет да и вывернется что-то большое. Бывает, вот так поутру плывешь на лодке – и вдруг возле борта начинают выпрыгивать из воды могучие толстолобики, один за одним. По пуду и больше. Вылетит золотистое чудище, изогнется и так хлестанет, что брызги – фонтаном. И в лодку запрыгивали. Бывало такое. Это не рыбацкие байки, а толстолобик. Из невода он уйдет легко, перепрыгнув через верхнюю обору. И в лодку сдуру заскочит. Лишь сумей удержать.

Нынче толстолобик не играл. Но улов оказался неплохим: пара лещей, сазанчик, хорошие красноперки, щурята, подлещики и конечно же новые поселенцы: «гибрид», или «душман», «Гайдар», «демократ» – как хочешь его именуй – плодущая, прожористая, живучая помесь карася, карпа и черт-те кого. Ученые люди пускай расскажут, какого оккупанта они вывели и поселили, на нашу беду.

Рыбу мы принесли, представили хозяйке, жене приятеля.

– Сазанчика пожарю, по-нашенски, как вы любите. Ухи сами наварите… – постановила Валентина. – А все остальное – куда хотите девайте. Не нужна рыба.

– Как «не нужна»! – возмутился хозяин. – Курам, с комбикормом… Жрут вовсю! Цыплятам, утятам…

– Куры не жрут. Заварила, наклала – не глядят. А цыплята по жаре еще запоносят, не дай бог, с твоей рыбы. Разнесть надо по людям. Дед Федор пускай возьмет, у него дочка приехала. Баба Катя щербы похлебает, она любитель. Хомовне я сама отнесу. Может, из беженцев кого углядите… А вот Шура идет, – увидела она входящую во двор с коромыслом да пустыми ведрами маломерку Шуру по прозвищу Мормышка – бабочку телом крепкую, но ростом с вершок.

– Можно водички набрать? – здороваясь, спросила гостья.

– Бери, бери… – ответила хозяйка. – Тебе на полив, так черпай прямо из бака. А потом принеси сумку, рыбки покладу. Едите рыбу?

– Мы всё едим! – весело отозвалась Мормышка.

Когда она с полными ведрами вышла со двора, хозяин спросил:

– Огород поливает?

– Посадила, говорит, кой-чего. И правильно. Своя зелень. А водокачка не работает какой день.

– Огородники… – осуждающе процедил Тимофей.