Президентский марафон - Ельцин Борис Николаевич. Страница 28

Сейчас, спустя два года, ясно, что мы уже тогда по-разному подходили к самой задаче «тройки». Они — как гаранты внутриевропейской стабильности — хотели предупредить какие-то мои резкие шаги и заявления в отношении НАТО; я же мечтал создать пусть пока чисто гуманитарную, но ощутимую ось: Москва — Берлин — Париж.

…Я никогда не забывал о том, какое огромное значение имеют для России все эти неформальные встречи. Все-таки наша страна без году неделя стала полноправным членом «восьмёрки». Стала полноценным участником международного диалога. Каждый саммит, каждая встреча лидеров восьми стран были для нас серьёзным, настоящим экзаменом.

Поэтому любая помощь, любая поддержка моих друзей была чрезвычайно важна. Я чувствовал, как с каждым новым саммитом позиции России крепли, становились прочнее. В этом мне помогали и мой политический опыт, и неформальные связи.

Можно со мной спорить, не соглашаться — мол, практическая дипломатия значит гораздо больше, чем какая-то там психология. Но только тот, кто бывал на этих встречах в верхах, знает, как много зависит от атмосферы, от общения людей. И какая мощная основа для безопасности, для доверия закладывается этой «дипломатией без галстуков», «дипломатией дружбы».

Был талисман нашей «тройки без галстуков» — созданный уральскими мастерами сувенир: золотой ключ с навинченным на него земным шаром, на котором выпукло светились столицы трех государств, и тремя серебряными ковшиками. Нужно было отвинтить глобус и раздать ковшики в знак дружбы. Начал отвинчивать — ничего не получается. Позвал Ястржембского. Все смеются. Отвинтили с грехом пополам, раздали ладьи-ковшики. И тут я показываю гостям и журналистам ключ — он-то один! А где ещё два? Что делать в такой ситуации? Коль всегда меня хорошо понимал. Вот и сейчас он по-своему, по-колевски, широко улыбнулся: «Все понятно, Борис, ключ остаётся у тебя. Ключ у России. Но принадлежит он всем нам».

Мне очень хотелось сделать лидерам двух стран и какой-то, так сказать, духовный подарок, оставить в памяти яркую, запоминающуюся картинку. И к счастью, это получилось! Талантливая тринадцатилетняя девочка по имени Пелагея (имя-то какое замечательное, как из старой сказки) по моей просьбе спела гостям русские песни. Голос у неё оказался такой лёгкий и звонкий, а сама девочка такая непосредственная, что Коль с Шираком были очарованы этим прекрасным, чистым пением. А Жак так растрогался, что даже пригласил её с выступлениями в Париж. Пелагея пела в ярком национальном костюме. Это была настоящая, живая, улыбчивая, обаятельная Россия. Девочке этой я до сих пор благодарен за участие в «большой политике». Не каждый дипломат оказывал мне во время крупных международных встреч столь неоценимую помощь.

Англоязычный мир отреагировал на саммит «тройки» с некоторой ревностью. Британская пресса писала, что трехсторонняя встреча стала шагом к «почти не замаскированному антиамериканскому блоку в Европе». Но в целом реакция была очень хорошей, все понимали перспективность такого неформального общения.

Международный протокол всегда был для меня каким-то камнем преткновения. Я довольно часто нарушал установленные правила. Просто из чувства внутренней свободы, из-за того, что на меня давила тень прежней, советской, дипломатии. Но, нарушая протокол, я всегда чётко осознавал и его значение — многовековой опыт говорит о том, что главы государств обязаны вести себя не просто как приятели, а как гаранты национальных интересов, как полномочные представители своих стран. Как совместить моё стремление к полной искренности, свободе — и заданный, жёсткий протокол?

Порой мои заявления звучали на первый взгляд неоправданно резко, и моим пресс-секретарям, сначала Сергею Ястржембскому, затем Дмитрию Якушкину, приходилось нелегко. Но эти заявления всегда существовали в контексте конкретных договорённостей, очень трудных переговоров с другими руководителями «большой восьмёрки». И они были нужны там. А пресса далеко не всегда понимала этот контекст и упрекала меня в недипломатичности.

Мне кажется, я с самого начала своей работы президентом шёл по этому пути. Не боялся показаться именно таким, какой я есть. И это почти всегда приносило результат.

…Кстати, с огромным удовольствием вспоминаю, как в конце сентября 1997 года, во время визита Жака Ширака в Россию, мы с женой пригласили его… в ресторан. Обычно в программу визита входит торжественный обед в Кремле, а тут получилось по-другому. Захотелось показать Жаку что-нибудь такое, что придётся по сердцу французу, — обычный частный ресторан, куда может прийти любой хорошо зарабатывающий человек, бизнесмен, представитель среднего класса, и хорошо посидеть. Как в Париже.

Таких мест сейчас в Москве сотни, и дорогих, и дешёвых, но одно дело знать это в теории, а другое — увидеть самому, как выглядит нормальный русский ресторан.

Остановились, между прочим, на ближайшем от нашей дачи подмосковном ресторане «Царская охота». В этом вопросе самым компетентным оказался Сергей Ястржембский, он долго думал, перебирал в уме заведения, где бывал по долгу службы и для души, и сказал: «Для вас с президентом Шираком лучше всего подходит „Охота“. Самый модный сейчас русский ресторан».

Сергей не ошибся. Ресторан оказался очень оригинальным: деревянный интерьер, на стенах висят ружья, медвежьи шкуры, охотничьи трофеи.

Между прочим, для меня поход в ресторан был своеобразным событием. Никак не мог вспомнить, когда же я был в нормальном ресторане, а не на официальном приёме, не в резиденции, в последний раз? И не вспомнил. Может быть, лет тридцать назад, в Свердловске?

Для президента ходить в ресторан — это вообще экзотика. Сидеть рядом с обычными людьми. По соображениям безопасности, по целому ряду других причин этого почти никогда не бывает.

Так мы с Шираком благополучно сломали эту традицию. И заодно создали новую. Через год во Франции уже он повёл меня в маленький уютный французский ресторанчик.

Кстати, про обычных людей я не оговорился. Всех, кто заранее записался на этот вечер (а уж хозяин ресторана наверняка предупредил постоянных клиентов, кто приедет), охрана спокойно пускала в зал, который вовсе не был закрыт в тот вечер «па спецобслуживание». Мы сидели за столом ввосьмером: Жак с женой Бернадетт и дочерью Клод, я с Наиной и Таней и два переводчика. Мне очень понравилась переводчица Ширака — маленькая брюнетка, настоящая француженка, с мгновенной реакцией и прекрасным знанием русского языка. Кстати, Ширак слывёт русофилом, живо интересуется всем российским. Больше того, когда-то в молодости увлекался Пушкиным, декламировал его стихи!

…Стол был выбран удачно — мы сидели немного на отшибе, и никто нас не беспокоил.

Из напитков Шираку особенно понравилась фирменная водка «Юрий Долгорукий». Мы оживлённо разговаривали, смеялись, рассказывали Жаку и Бернадетт про русские традиции, русскую еду. Заплатил за ужин, конечно, я, по праву хозяина. Журналистов и фотокорреспондентов не было, только личные операторы, поэтому вечер был спокойный.

… А уж о наших неформальных встречах с Гельмутом Колем, о нашей рыбалке, походах в русскую баню можно рассказывать очень долго. Честно говоря, мы с Гельмутом довольно часто забывали, тем более в такой обстановке, о дипломатии и вовсю подшучивали друг над другом, как старые друзья.

А потом подуло холодным ветром. Анализируя этот мощный откат, который произошёл буквально в течение одного года, я могу назвать сразу несколько причин, которые повлияли на позицию Запада.

В августе грянул финансовый обвал. Осенняя лихорадка с назначением премьера тоже не могла не сказаться. И вторую встречу «большой тройки» пришлось отложить на неопределённый срок. А затем грянул и косовский кризис.

…На финансовый кризис в России западноевропейские лидеры отреагировали с большим сочувствием, постоянно звонили, предлагали техническую помощь специалистов, выступали со словами поддержки и понимания. И тем не менее дефолт, отказ платить по долгам — для международной политики вещь болезненная.