Президентский марафон - Ельцин Борис Николаевич. Страница 60

Но за все это время, встречаясь со швейцарским прокурором Карлой дель Понте, периодически выдавая громкие интервью и пресс-конференции, Скуратов не сказал ничего, что хоть на шаг продвинуло бы обвинения, выдвинутые им весной.

Несмотря на всю свою громкую международную репутацию «борца с русской мафией», у себя на родине Юрий Ильич оказался в полном забвении.

Меня не раз упрекали в том, что я проиграл «раунд со Скуратовым». Что своими действиями мы искусственно «раздули» Скуратова, создали ему политический вес.

Нет, оставлять Скуратова в Генпрокуратуре было нельзя. Не только нельзя — смертельно опасно. По моему мнению, человек без принципов, Юрий Ильич мог наворотить в стране бог знает что, пользуясь своими прокурорскими полномочиями. Да, в России не было долгое время генерального прокурора. Но в данном случае это было меньшее зло.

Думаю, что и в политическом смысле моя решительность в деле Скуратова отрезвила многие горячие головы в Совете Федерации.

…Однако сейчас, возвращаясь к событиям той весны, я думаю о другом. Скуратов, да и не только он один, пытался «подсадить на крючок» многих бизнесменов, руководителей, многих представителей российской элиты. Уроки скуратовской истории ещё и в том, что нельзя оставлять надолго, на годы в подвешенном состоянии ни уволенного прокурора, ни уголовное дело, ни громкое расследование, ни вопрос о моральной ответственности. Если в демократической стране не исполняется закон, не работают институты гражданского общества — демократия рискует переродиться в свою противоположность.

В мае 99-го решением все того же Совета Федерации Скуратов все-таки был отправлен в отставку. Так закончилась эта эпопея с прокурором.

КОСОВО

Вскоре на всем этом сложном внутриполитическом фоне неожиданно разорвалась и другая бомба — международная. В конце марта разразился глобальный кризис в мировой политике: война в Югославии.

…В чем разница подходов России и стран Западной Европы к косовскому кризису?

Войну, развязанную в Югославии, Запад упорно продолжает считать конкретным возмездием Милошевичу, борьбой за права национальных меньшинств, за права человека.

Мы же считаем косовский кризис глобальным.

После бомбардировок Белграда рухнул весь послевоенный уклад жизни. Рухнули все правила, которые были установлены ООН в течение долгих послевоенных десятилетий.

Да, конфликт в Косово остановлен. Но проблемы этого края не решены. Что делать с Косово дальше — никто не знает. Война лишь укрепила режим Милошевича, пусть даже и на некоторое время. Применение международных сил для расправы над любой страной, над её жителями, над её экономикой, над её культурой — а в Югославии разрушены промышленность, памятники старины, святыни, музеи — нет ничего более опасного для мировой политики. Принимая такие правила игры, мы рискуем оказаться перед глобальным кризисом демократических ценностей. Скоро сила, и только сила, одной страны или группы стран будет решать в мире все. Вместо психологии всемирного миротворца явно просматривается психология всемирного вышибалы, а в конечном итоге — психология страны-диктатора.

Все это я понял уже давно. Но югославский кризис заставил не только думать, но и принимать быстрые, порой мгновенные решения.

…24 марта, буквально накануне начала бомбардировок, мне позвонил Билл Клинтон. Он сказал, что хочет обсудить со мной ситуацию, сложившуюся вокруг Косово. Милошевич продолжает наступление, вводя туда дополнительные войска, убивая ни в чем не повинных людей и сжигая целые деревни.

Да, я это знал. Но знал я и другое: надо было пытаться вести политические переговоры. Любые переговоры, даже безуспешные, лучше, чем один раз все разбомбить и разрушить. В это время самолёт премьер-министра уже разворачивался над Атлантикой. Отзыв Примакова — это только первый шаг, сказал я. Будет много и других шагов…

Клинтон настаивал, говорил, что от меня зависит, позволить ли Милошевичу, этому громиле, сломать наши отношения, все то, что нам стоило такого труда создать за последние шесть лет, или все-таки нет. Я же, сказал мне Клинтон, со своей стороны, этого не позволю. Он приводил конкретные цифры: в Европе уже льётся кровь, 250 тысяч беженцев покинули Косово. Если это не остановить, то на положении беженцев окажется ещё 2,5 миллиона человек. Если мы ничего не предпримем сейчас, то получим новую Боснию. Милошевич хочет просто раздавить косовских албанцев с помощью военной силы.

Меня поразил ещё один аргумент Клинтона. Он выразился примерно так: жаль, конечно, что Милошевич — серб. Для общей солидарности было бы лучше, если бы он был ирландцем или кем-то ещё.

Неужели он думает, что дело только в нашем национальном сочувствии сербам? Неужели не понимает, что речь идёт о самом подходе американцев к косовской проблеме, о судьбе всей Европы, всего мира?

Дело отнюдь не только в каком-то особенном «славянском братстве», которое приписывается российско-сербским отношениям. Мы бы реагировали точно так же, если бы речь шла о любой другой стране — Польше, Испании, Турции, совершенно не важно, какой именно.

Я ответил Биллу следующее: «Уверен, что, если бы мы продолжали действовать сообща, мы свернули бы Милошевича».

Клинтон вновь и вновь ссылался на общее мнение европейских лидеров. Мол, европейцы настроены ещё более решительно по поводу того, что сейчас происходит в Косово. Надо нанести первый воздушный удар, и Милошевич сразу же пойдёт на переговоры. Такова была логика НАТО.

К сожалению, Клинтон ошибался: бомбардировки не остановили Милошевича ни в марте, ни в апреле, ни в мае, остановили его только совместные дипломатические усилия России, Финляндии и США.

Я сказал Биллу: «Нельзя допустить, чтобы из-за одного человека гибли сотни и тысячи людей, чтобы его слова и действия руководили нами. Надо добиваться того, чтобы его окружали другие люди, чтобы для него стало невозможно вести себя так, как он ведёт себя сейчас. Тут многое можно сделать, в том числе и по линии внешней разведки. Ради будущего наших отношений и будущего безопасности в Европе прошу тебя отменить этот удар. Мы могли бы встретиться на какой-то территории и выработать тактику борьбы лично с Милошевичем. Мы умнее и мудрее и наверняка смогли бы этого добиться. По большому счёту, это надо сделать ради наших отношений и мира в Европе. Неизвестно, кто придёт после нас с тобой. Я имею в виду тех, кто будет заниматься сокращением стратегических ядерных вооружений. Но ясно, что надо делать нам самим, — сокращать и сокращать эти горы оружия. Вот чем нам надо заниматься».

Я помню, как во время разговора пытался чеканить каждое слово. Старался как-то эмоционально воздействовать на своего собеседника.

Клинтон в ответ сказал, что не разделяет моего оптимизма в отношении методов, которыми можно воздействовать на Милошевича.

Это значило одно — война…

По-человечески у меня не было претензий к Биллу. В его голосе я слышал даже сочувствие. Но, как президент США, он жёстко и однозначно давал понять: переговоры бессмысленны.

Это была ошибка. Очень большая ошибка.

Клинтон привёл ещё один, самый серьёзный для меня аргумент: Милошевич — это последний коммунистический диктатор, который хочет разрушить союз между Россией и Европой, выступает против демократизации континента.

Но и у меня были свои аргументы: «Народ наш теперь будет очень плохо относиться к Америке и НАТО. Я помню, с каким трудом менял отношение простых людей и политиков здесь, в России, к США и Западу. Было очень трудно, но мне это удалось. И теперь все это терять?»

…Этот разговор состоялся в тот момент, когда самолёты НАТО уже были в воздухе. А завтра была война.

Недавно я посмотрел фильм «Плутовство» (по-английски он, кажется, называется «Хвост виляет собакой»). Очень интересный фильм. Снят он ещё до косовского кризиса. Но с удивительной прозорливостью создатели этой картины предвидели все: и критическую точку в мире, откуда придёт беда (Балканы), и внутриполитический фон в США, и вообще механизм возникновения войны как компенсатора или регулятора каких-то других, внутренних проблем.