Завтра я всегда была львом - Лаувенг Арнхильд. Страница 23

Она сказала, что понимает меня, и поблагодарила за то, что я ей сказала, потому что раньше она этого не знала и для нее это новая мысль. Эту мысль я ей подала, и она получила от меня новое знание. Я приняла это как утешение, но я понимала, что если в этом и есть доля правды, это не более чем утешение, которое она для меня нашла, потому что была умным и внимательным работником, а я была тоскующей пациенткой, которую нужно было чем-то подбодрить. Она была хорошим работником, и, думаю, действительно хотела меня утешить. Она производила впечатление искреннего человека, но тем не менее у каждой из нас была своя определенная роль, и в этом ничего не могли изменить ни я, ни она.

Роль пациента может быть и полезна, и хороша, и ей присущи некоторые права, имеющие очень важное значение - такие, например, как право на лечение и защиту от эксплуатирования больного. Потому что отлично помня о том, как горько мне бывало от невозможности дать что-то людям, я также знаю и о том, что раньше рабочая сила пациентов часто становилась объектом эксплуатации. Мы никоим образом не хотим вернуться к тем временам, когда больных вынуждали против их воли бесплатно трудиться в садах докторов или когда хорошенькие работницы из мастерских почти бесплатно отдавались на откуп персоналу. Этого мы, естественно, не хотим. Но должна же найтись золотая середина между унизительной эксплуатацией и унизительной бесполезностью. Добровольная возможность что-то делать для других или, например, такие условия, которые способствуют победе над болезнью и развитию.

В моей коммуне и в моей местной газете одно время много говорили о необходимости создавать рабочие места для людей с «ограниченной трудовыми возможностями», то есть для людей, которые не могут самостоятельно находить рабочие места и, заняв такое место, трудиться там на общих основаниях, а нуждаются в особых условиях. Среди прочего речь шла о людях с психическими заболеваниями. Проблема, конечно же, упиралась в деньги. Нельзя сказать, что виновато было нежелание коммуны, но тут требовалось столько всего, что приходилось сомневаться, хватит ли у коммуны средств.

 В газете продолжались дебаты с доводами за и против, в статьях шел обмен мнений и высказывались разные предложения. А на открытом отделении больницы мы, «люди с ограниченными трудовыми возможностями» читали эти статьи. Нас возмутил этот спор, в ходе которого, главным образом, обсуждался вопрос о том, найдутся ли у коммуны средства на то, чтобы предоставить нам работу. Уж если говорить о работе, то я хотела бы иметь такую работу, где я могла бы приносить пользу, делая что-то полезное. Моя работа должна была приносить пользу обществу, а не быть подачкой, которую мне кто-то выделил из жалости. Я не хотела, чтобы мой труд был для общества лишней нагрузкой, и думала, что коли у коммуны нет на это средств, то мне это и не нужно. Я не хочу, чтобы на мою работу кто-то тратился, мне хочется другого: чтобы во мне видели полезного работника. Только в этом случае я и хочу работать, а вовсе не потому, что желаю получить от общества еще одну подачку.

Начав поправляться, я сама пробовала искать работу. Я предлагала работать бесплатно в качестве ассистентки или вспомогательного работника. Но куда бы я ни обращалась, меня нигде не принимали на работу. Даже бесплатно. И какой прок может быть от психотерапии и терапевтической среды, где тебе говорят, как тебя все ценят, когда действительность показывает, что ни один работодатель, даже в общественной сфере, не хочет принять тебя хотя бы на пробу, чтобы посмотреть, можешь ли ты принести пользу, потому что ты для него - пациентка с психиатрическим диагнозом, а, следовательно, от тебя нечего ждать, кроме лишних хлопот. В реальной жизни твои рабочие качества оценивают, исходя из навешенного на тебя ярлыка, с которым ты настолько сливаешься, что никто не интересуется тем, что же ты собой представляешь.

Спустя некоторое время я все-таки получила место практикантки у профессора психологии в Блиндерне. Профессор вел исследовательскую работу, а я, в крошечной отдельной комнатушке, должна была вводить в компьютер новые данные. Работа была простая и спокойная, но окно моего кабинетика выходило на парадное института. Это означало, что дважды в неделю я получила возможность уезжать из больницы и проводить время в таком месте, где я каждый раз заряжалась желанием продолжать работу, чтобы добиться своей мечты. Это было замечательно, полезно и, конечно, оказало на меня сильное влияние, поддержав мою решимость продолжать начатое. Приятно было и одобрительное отношение профессора, у которого я работала. Он выразил благодарность за то, что я согласилась у него поработать, и искренне удивился, что я буду работать без жалования, за одну лишь страховку. Благодарность профессора и его одобрение очень поднимали мою веру в себя, как, впрочем, и предъявляемые им требования, и вера в то, что я с ними успешно справлюсь. Дважды в неделю я теперь могла побыть человеком, а не психиатрической пациенткой, и это мне очень помогло.

Между прочим, выражение «психиатрический пациент» звучит очень странно. Мы часто им пользуемся, но почти никогда не применяем противоположное понятие - «соматический пациент». По крайней мере, мне ни разу не довелось его слышать. И уж тем более оно не употребляется с определением «прежний > или «бывший»: «Человек сломавший на пасху ногу, является бывшим соматическим пациентом, который в прошлом уже перенес один перелом. Еще в детстве он сломал себе руку, когда...» Зато сколько угодно можно встретить обратное: «Человек, подозреваемый в убийстве своей жены, является бывшим психиатрическим пациентом. Шестнадцать лет тому назад он госпитализировался по поводу...».

И вот уже мы имеем два факта, простое сопоставление которых подводит к новому заключению, содержащему две мысли: во-первых, мысль о том, что между прежней госпитализацией и возможным преступлением имеется какая-то связь, и, во-вторых, что все бывшие пациенты представляют собой машины для убийства или, как выражаются в наше время, «бомбы замедленного действия >. Что касается связи между предшествующими госпитализациями и совершенными впоследствии преступлениями, то порой она действительно существует, однако не является обязательной. Что же касается пациентов психиатрических учреждений здравоохранения и «бомб замедленного действия», то это никак не подтверждается статистикой. Подавляющее большинство людей с психическими заболеваниями вообще не представляют собой никакой опасности, а большинство из тех, что опасны, представляют опасность преимущественно для самих себя. Однако ярлык «психиатрического пациента» одинаково подходит ко всем, и таким образом мы можем воспринимать его как описание отдельного человека.

Став студенткой, я снова с этим столкнулась. С одним из моих однокурсников мы обсуждали как-то рутинные тесты, используемые для изучения личности, и я высказала мысль, что людям, которые приходят в поликлинику лечиться от страхов или депрессии, наверное, должно казаться странным или обидным, когда их заставляют отвечать на такие вопросы, как, например, любят ли они устраивать поджоги или слышат ли они голоса. В некоторых случаях, может быть, и нужно проводить широкое и тщательное тестирование, однако я отношусь критически к тому, чтобы превращать углубленное исследование в рутинную процедуру. Тут он посмотрел на меня и сказал: «Ну что ты, Арнхильд! Пациенты же мыслят иначе» .

Мне показалось тогда, да и сейчас кажется, что это высказывание означает сугубо дискриминирующий взгляд. Как, собственно говоря, мыслят пациенты? Разве мы или они, или как там правильнее будет сказать, мыслят как-то не так, каким-то особенным образом, так что их мышление отличается от мышления всех остальных людей? Если слово «пациент» в этом высказывании заменить другим словом и сказать, например, что «саамы мыслят иначе > или «пакистанцы мыслят иначе >, или «женщины мыслят иначе», мы совершенно ясно увидим, какое за ним кроется безумие. Потому что ничего подобного мы бы ни за что не сказали, причем по вполне понятной причине.