Записки президента - Ельцин Борис Николаевич. Страница 29

Внутри несколько комнат, двухэтажные нары для сна. Нам принесли стулья. Здесь мы и провели несколько томительных ночных часов. Интересно, что нас не покинули женщины — секретарши, машинистки, буфетчицы: почему-то никто не ушёл, хотя уже был к тому времени приказ покинуть Белый дом.

Самый тяжёлый момент наступил примерно в три утра. Снова началась стрельба. Было ясно, что попытка выйти сейчас незаметно из бункера едва ли возможна, а там, наверху, быть может, уже гибнут люди…

Больше не было сил сидеть. И я решил подняться наверх.

Постепенно в Белом доме на нашем этаже все пришло в движение, в комнатах зажёгся свет, начались звонки.

Мне доложили, что есть убитые, три человека.

Позвонил домой. Еле смог выговорить: есть жертвы.

В ночные часы. Отец

Пожелтевшая, почти истлевшая папиросная бумага. Канцелярский картон. Фиолетовые стойкие чернила. Передо мной «Дело № 5644», по которому в 1934 году проходила группа бывших крестьян, работавших на стройке в Казани. Среди них — мой отец. Ельцин Николай Игнатьевич.

Было ему в ту пору двадцать восемь лет. По делу он проходил вместе со своим младшим братом Андрианом. Брату было и того меньше — двадцать два.

Перед этим семью нашу «раскулачили». Сейчас все мы начинаем забывать, что это такое. А все было, как говорится, проще пареной репы. Семья Ельциных, как написано в характеристике, которую прислал чекистам в Казань наш сельсовет, арендовала землю в количестве пяти гектаров. «До революции хозяйство отца его было кулацкое, имел водяную мельницу и ветряную, имел молотильную машину, имел постоянных батраков, посева имел до 12 га, имел жатку-самовязку, имел лошадей до пяти штук, коров до четырех штук…»

Имел, имел, имел… Тем и был виноват — много работал, много брал на себя. А советская власть любила скромных, незаметных, невысовывающихся. Сильных, умных, ярких людей она не любила и не щадила.

В тридцатом году семью «выселили». Деда лишили гражданских прав. Обложили индивидуальным сельхозналогом. Словом, приставили штык к горлу, как умели это делать. И дед «ушёл в бега». А подросшие братья поняли, что жизни в деревне им не будет. Ушли в город на стройку. Было крепкое хозяйство, был большой деревенский дом, был укоренённый на земле крестьянский род. И вот — ничего не стало.

Ну а дальше сценарий тоже типичный. Два года работали братья на строительстве Казмашстроя, плотничали в одной бригаде, вкалывали на благо сталинской индустриализации. Старший брат, мой отец, уже обзавёлся семьёй, к тому времени у него родился сын — то есть я… А в апреле тридцать четвёртого и эта новая жизнь пошла прахом.

На одной из страниц «Дела» вдруг появляется слово — «односельчане». Так сами гэпэушники, сами следователи назвали обвиняемых в этом процессе, шесть бывших крестьян — братьев Ельциных, отца и сына Гавриловых, Вахрушева, Соколова. Да какой там «процесс»! Просто села «особая тройка» и во «внесудебном порядке» присудила по статье 58-10 кому пять лет, а моему отцу и дяде — по три года лагерей.

Но «подельники» не были односельчанами. Гавриловы и Ельцины приехали из разных районов Уралобласти, так она тогда называлась, Вахрушев вовсе был из Удмуртии, встретились они на стройке. И все-таки это слово — «односельчане» — было со смыслом. Чекистская подоплёка этого названия и всего дела была такова: в одном бараке встретились обломки крепких крестьянских семей, раскулаченные, обиженные советской властью.

…Я все листал это «Дело», старался понять — кто же главный доносчик, с кого началось? И пришёл к такому выводу — дело было плановое. Примерно в то же время и в Казани конструировались грандиозные «заговоры», «вредительские» и «диверсионные» группы, чтобы можно было привлечь сразу десятки людей. Шестеро рабочих были для «особой тройки» лёгким орешком. Но и это дело было необходимо, чтобы отчитаться. В самом заурядном рабочем бараке номер восемь среди простых, честных работяг надо было углядеть «врагов народа». Ну, а кто-то из начальников, или из «партейных», или из штатных осведомителей показал оперработникам пальцем — вот они, бывшие кулаки.

Важная деталь — ни отец, ни его брат ни в чем не признались, вины на себя не взяли. В другие времена им такая несговорчивость дорого бы обошлась — взялись бы за них как следует, вышибли бы дух… Но повсеместно пытки на допросах, причём вполне официально, разрешили несколько позже. В тот год следователи торопились, им главное — заполнить бумажки, сделать все точно по правилам социалистической законности — протоколы, свидетельские показания, очные ставки, компромат, присланный из родных мест, и т. д. Все это надо собрать, подписать, аккуратно заполнить и сшить. Работа заняла меньше месяца.

Что же вменялось в вину «вредительской группе»? Вот вылили из котла прямо на землю протухший суп и двадцатидвухлетний Андриан Ельцин в сердцах восклицает: да что же они хотят, чтобы все рабочие со стройки разбежались? Или вот «заём» организовывали на стройке, то есть когда отбирали зарплату и вместо неё выдавали заёмные бумажки. На третьей странице «Дела» читаю: «Во время подписки на заём Соколов Иван говорил: „Я не буду подписываться на заём, что вы с нас рвёте, ещё старый заём не получили, а тут выпустили новый“ (показания свидетеля Кудринского от 7.5.34 г.).

Выпили на Пасху. Тоже настучали на мужиков, вина немалая. Кстати, никаких особо острых высказываний отца в «Деле» нет. Говорили в основном брат и другие «подельники». Зато был отец в этой «кулацкой» бригаде бригадиром! И, видимо, бригадиром неплохим. Этого оказалось достаточно…

Вот показания Красильникова. одного из свидетелей, проходящих по делу. Его показания записывал следователь Денисов, а свидетель Красильников в конце протокола написал: «С моих слов записано верно». И подпись. Я специально сохраняю удивительную орфографию следователя. «Вся эта группа имела между собой тесную связь, которая выражалась на работе, а также и не в рабочее время. Сабирались у Ельцина на квартире все эти таварищи. Являлись кулаками, но они всегда старались это скрыть. Вся эта бригада стем, штоб замазать своё социальное праисхождение, они давали хорошие показатели вработи. Но ни смотря на эту хорошую работу, они вместе систематически собирались друг к другу на квартиру у Ельцина для абсуждения какихто вопросов, о которых я ничего сказать не могу, так как мне у них в часных сборищ участвовать не пришлось».

Случайные, бессвязные показания свидетелей, которые «полностью изобличают». И, наконец, появляется «Обвинительное заключение». Шесть фамилий. Ельцин Николай Игнатьевич стоит в списке под номером три

Итак, обвиняются:

И наконец, последний листочек, маленький, в треть обычной странички. «Выписка из протокола № 12 заседания Судебной Тройки ГПУ Татарской АССР от 23 мая 1934 года. Слушали: Дело № 5644-34 по обвинению Ельцина Николая Игнатьевича 1906 г.р., происх. Уральской области, дер. Басманово, раскулаченного кулака, работал плотником на Казмашстрое. По статье 58-10 УК. Постановили: Ельцина Николая Игнатьевича заключить в ИТЛ сроком на три года». На обратной стороне этого листочка: «Читал 25.5.34». Подпись — Н. Ельцин.

Тяжёлое, давящее чувство от этой папки. От этого «Дела». Все листаю, листаю, хочу понять… Должна же быть здесь какая-то логика? Неужели без всякого смысла пожирала людей чекистская машина?