Записки президента - Ельцин Борис Николаевич. Страница 27

…И внутри, и вокруг Белого дома у многих нервы не выдерживали. А кто-то просто не умел себя вести в подобной ситуации или не знал — как нужно. Были истерики. Было довольно много пьяных. Позднее один видный демократ, когда мы спустились в бункер, тоже порядочно напился, и это произвело на меня тяжёлое впечатление. Вообще любая толпа — вещь обоюдоострая. Мы пытались ею управлять, но не все ведь было нам подвластно. Я это понимал, и каждая минута ожидания давила на меня как стопудовая гиря.

И вот зашёл Ростропович, и все встало на свои места. Ушли эти мелочи, пустяки. Ушла эта давящая атмосфера, когда наступает полное отчуждение. Конечно, это великий человек, совершивший экстравагантный, смелый поступок. Он попросил автомат, и ему его дали на некоторое время, хотя каждый ствол был на счёту.

А вот другой эпизод, связанный с Ростроповичем.

Концерт на Красной площади. Холодный ветер рвёт фалды фраков, руки у музыкантов замёрзли, пальцы синие — но они играют. Играют для всех нас.

Как в августе Мстислав Леопольдович благословил своим душевным порывом демократию в России, так в конце сентября 1993 года своей прекрасной музыкой он как бы сказал — будьте готовы к великим испытаниям, да поможет вам Бог.

И ещё одна встреча в ночном Белом доме надолго запомнилась мне.

Юрий Лужков, тогда ещё не мэр, а премьер правительства Москвы, так называлась его должность, пришёл в Белый дом не один, а с женой. Она была беременна. В неприятном свете дневных ламп, в тусклых коридорах подземелья было очень странно видеть её бледное лицо и напряжённое лицо Лужкова, который от неё не отходил. Они подолгу сидели вместе, и их никто не беспокоил.

Этот эпизод ещё раз мне напомнил, что здесь мы играем, как писал один поэт, «до полной гибели всерьёз». Мужской характер привёл Лужкова в Белый дом. Но с женой он расстаться не мог. Они ждали вместе, чем кончится эта ночь для них и для их будущего ребёнка.

Мне доложили, что в Белом доме появился генерал Александр Лебедь. С ним провели предварительные переговоры Руцкой, Скоков, Коржаков.

Познакомился с ним и я.

Лебедь — интересная личность. Генерал, прошедший Афганистан, выполнявший солдатские нормативы десантника лучше любого солдата. Необычайно жёсткий в общении, прямой человек, превыше всего ставящий именно воинскую, офицерскую честь.

Грачев прислал его прощупать обстановку. В то время, как в Москву по приказу Язова прибывали все новые и новые части, надо было определиться и понять: что в конце концов происходит вокруг Белого дома?

Лебедь пытался объяснить нашим людям, что достаточно выпустить по Белому дому несколько ракетных снарядов ПТУРС — и не о какой защите Белого дома серьёзно говорить не придётся.

Генерал объявил, что восемь БТРов, которые стоят сейчас вокруг Белого дома, будут участвовать в его обороне. Руцкой и Кобец начали спорить, как лучше расположить боевые машины. Спор ни к чему не привёл. Лебедь ещё раз убедился, что имеет дело с дилетантами, и вряд ли они смогут противостоять даже небольшому профессиональному воинскому подразделению. Между тем в Москве и под Москвой таких подразделений были уже десятки.

Во время нашей встречи сухо и корректно Лебедь объяснил мне, что мой призыв к армии не подчиняться ГКЧП провоцирует солдат и офицеров на невыполнение приказа, а это является нарушением присяги.

Для того, чтобы ваш призыв имел какую-то силу и основание, говорил Лебедь, вы должны принять на себя статус Верховного главнокомандующего на территории России. Ведь Верховным главнокомандующим является не министр обороны Язов, а президент Горбачёв. Он сейчас находится неизвестно где. И вы как президент республики имеете право возглавить Вооружённые Силы России.

Я поблагодарил Лебедя, и мы расстались.

Я не мог сразу решиться на такой шаг, и указ по этому поводу был подписан только на следующий день.

Юрию Скокову я поручил осуществить контакты с высшим руководством армии и МВД. Нам нужно было поддерживать с ними неформальные связи. Он встретился с заместителем Язова Грачевым и замом Пуго Громовым. Борис Громов и Павел Грачев также прошли Афганистан. Прошли жуткую школу колониальной, как сказали бы раньше, войны. Но в Москве оба этих генерала воевать очень не хотели.

Хроника событий

20 августа 1991 года

Эксперты КГБ подготовили для Крючкова справку. В ней говорилось о грубейших ошибках ГКЧП.

Московские журналисты запрещённых изданий готовят выпуск «Общей газеты» в виде листовок, отпечатанных на компьютере и размноженных в тысячах экземпляров.

Экспресс-опрос 1500 москвичей показал, что только 10% поддерживают действия ГКЧП.

Члены Совета безопасности СССР Примаков и Бакатин высказались против путча.

Бывший член Президентского совета и ближайший советник Горбачёва А.Н. Яковлев призвал народ к борьбе и неповиновению.

Многотысячный митинг у Белого дома не прекращается много часов. Он прерывается сообщениями по местному радио. В одном из них говорится: Янаев подписал приказ об аресте Ельцина…

Накануне вечером Бакланов сел писать заявление на имя Янаева. Оно начиналось так: «Уважаемый Геннадий Иванович! В связи с неспособностью ГКЧП стабилизировать ситуацию в стране считаю дальнейшее участие в его работе невозможным. Надо признать, что…»

Не дописал. Бросил. Пошёл убеждать, уговаривать лично.

Варенников прислал из Киева шифрограмму: «Мы все убедительно просим немедленно принять меры по ликвидации группы авантюриста Ельцина Б.Н. Здание правительства РСФСР необходимо немедленно надёжно блокировать, лишить его водоисточников, электроэнергии, телефонной и радиосвязи и т. д.».

В голове Варенникова, судя по всему, был готов чёткий план «ликвидации». Видимо, он страдал оттого, что находится в Киеве.

Но вот прошла целая ночь, целое утро, а штурма нет, нет и блокады здания. Войска по-прежнему стоят, идёт большое движение техники… Неужели Крючков до того туп, что не понимает, чем грозит такая нерешительность?

Вот что писал в своих воспоминаниях генерал Лебедь:

«…На аэродромах в Чкаловске и Кубинке творилась дикая чехарда. Болградская дивизия три года летала по „горячим точкам“ и уж с таким опытом могла высадиться куда угодно. А тут самолёты сбивались с графика, шли вразнобой, заявлялись и садились не на те аэродромы. Подразделения полков смешались, управление было частично нарушено… За всем этим беспорядком чувствовалась чья-то крепкая организационная воля. В начале первого ночи позвонил Грачев: „Срочно возвращайся!“ Я вернулся. Командующий был возбуждён. Звонил Карпухин и сказал, что „Альфа“ ни в блокировании, ни в штурме участия принимать не будет. Непонятно, что дзержинцы. Вроде бы их машины выходят, но точных сведений нет. Он предложил позвонить на КПП дивизии. Младший сержант на вопрос, сколько машин вышло и во сколько они начали движение, сонным голосом переспросил: „Машины? Какие машины? Никто никуда не выезжал…“ Тульская из Тушина тоже не тронулась. Бригада „Тёплый стан“ куда-то пропала…»

Царящий в тот день среди военных хаос генерал Лебедь пытается объяснить каким-то сверххитроумным заговором «тёмных сил»… Но хаос — настоящий — нельзя так хитро организовать. Направить. Он образуется по самым элементарным причинам. Какой по счёту была десантная дивизия, которую Лебедь ездил принимать в Кубинку? Какой по счёту из тех, что вводились в те дни в Москву? Четвёртой? Пятой? Шестой?

Штурм Белого дома можно было осуществить одной ротой. Отсутствие заранее подготовленного плана военные заменили обычным русским «навались!».

Но главное, конечно, было не в этом. Двойственность отношения к происходящему царила в высшем эшелоне командования — ещё до того, как военные пошли на контакт с нами.

Армия понимала, что КГБ опоздал с действиями на целые сутки. И теперь, как говорит Лебедь Грачеву в тех же мемуарах, «любые силовые действия на подступах к зданию Верховного Совета приведут к массовому кровопролитию». Это будет тяжелейший моральный удар по военным, от которого они не оправятся. Поэтому-то они лишь имитируют подготовку к штурму, имитируют военные действия, тянут время.