Секреты поведения людей - Таранов Павел. Страница 52

Иллюстрацией важности грамотной системы премирования работников за достижение конечных результатов работы всего предприятия является опыт компании «Ремингтон», сумевшей под руководством Виктора Кайма утроить за 1985–1995 гг. объем продаж и вдвое увеличить долю рынка. Как же В. Кайму удалось сделать это? По его словам, главным фактором успеха стали участие в прибыли и привлечение работников к управлению.

В зависимости от роста производительности труда (число занятых в «Ремингтоне» не увеличилось, несмотря на рост объема продаж) размер заработка работника мог возрасти до 40 процентов за счет премий. В. Кайм создал также специальный фонд в 25 тысяч долларов для немедленного премирования работников, добившихся наилучших результатов в труде, как только их непосредственные руководители информируют его об этом. В. Кайм вызывал таких работников прямо к себе в кабинет и вручал им чеки на 200–500 долларов. Естественно, что не только сами по себе деньги стимулируют рабочих и служащих фирмы к высокопроизводительному труду, но и та форма, в которой это премирование производится. Каждому лестно получить признание своих заслуг непосредственно от президента компании.

Л. Л. Оболенский — легендарный человек. Много переживший, с большим опытом.

В двадцатые годы он был популярным киноактером.

Формально его можно причислить к воспитанникам кулешовской школы. Но только формально, ибо среди кулешовцев Оболенский оставался “вещью в себе”. Уже с двадцать пятого года он, попрежнему снимаясь в фильмах Кулешова и кулешовцев, работал как режиссер, о котором Виктор Шкловский напишет впоследствии как об одном из образованнейших людей нашего времени. О нем можно прочитать в дневниках Сергея Эйзенштейна: “…наконец удалось полностью заполучить в свою школу несравненного Леонида Леонидовича Оболенского”. Его называет своим учителем Михаил Швейцер… А из-за плеча режиссера уже выглядывает звукооператор Оболенский — один из первых в нашем кинематографе и первый, кому удалось сделать звук не просто шумовым приложением к «немому» видеоряду, а важнейшим элементом замысла, самой драматургии будущей картины.

Конец тридцатых — начало пятидесятых. «Черный» этап его жизни. Арест, краткая «воля», война, немецкий плен, два побега, монашество в Кицканском монастыре и снова сталинские лагеря…

После освобождения — тревожно-подозрительная Москва, ходолные, неуютные стены ВГИКа… Оболенский уезжает в Свердловск и десять лет работает в научно-популярном кино, затем — блистательные работы на Челябинском телевидении. Еще десять лет жизни…

В начале семидесятых о нем снова вспомнил кинематограф — нужно же было кому-то играть аристократов.

За полтора десятка лет Оболенский сыграл около тридцати ролей. Его любимая — дедушка в фильме “На исходе лета” — получила международное признание: приз “Золотая нимфа” за лучшую мужскую роль на фестивале телевизионных фильмов…

Воспоминания таких людей, как Оболенский, представляют огромную ценность. По квинтэссенции житейских наблюдений, опыта, истинности.

Суждения Леонида Леонидовича о роли личного фактора особенно важны:

“…Я работал в Свердловске, в кино, и ко мне приехал Василий Павлов и предложил мне работать вторым режиссером на Челябинском телевидении — чтобы работать первым, видимо, нужно было давать кому-то взятку.

Он сказал: “Нам нужен кинематографист, чтобы научить делать телевидение, а то мы делаем так: вот тебе радиопередача, подложи под какой-нибудь видеоряд”. Я говорю: “А если я начну сам?” — “Начинайте, мы посмотрим, как это делается…”

Рис. Леонид Леонидович Оболенский (1902–1991)

Это была очень интересная работа — телевизионного корреспондента. Почему у меня получалось это? Главный режиссер мне сказал: “Вы очень хорошо делаете съемку, сюжет. Но когда вы в кадре, с кем вы разговариваете?” Я говорю: “С телезрителем”. — “Ой, но «его» же так много, в разных районах…” Я отвечаю: “А мне оператор советует: смотри на красную лампочку, зажглась — вот ты и беседуешь со зрителем…” Тогда режиссер говорит: “Леонид Леонидович, я вас очень люблю и всегда смотрю, как вы обращаетесь: не здравствуйте, товарищи, а только здравствуйте! А я, представляете, отвечаю: здравствуй, Ленечка! И начинаю с вами вслух разговаривать”.

И я стал говорить с экрана с ним. И случилось невероятное: со мной стали здороваться на улице, а в троллейбусе одна женщина подошла и сказала: вы бы поговорили с моим старшим — никого не слушает, никакого сладу нет. Заговорив по телевидению с одним, я стал говорить с каждым. Не со всеми, а с каждым. Никогда этого не забуду — блестящий опыт старого народного артиста, режиссера телевидения Николая Медведева”.

Как это прекрасно и в унисон перекликается с тем, что однажды французы услышали от любимейшей ими певицы, знаменитой Эдит Пиаф: “Я пою не для всех, я пою для каждого”.

Примечательно Новогоднее поздравление детям работников аппарата управления в АО “Крым-Континенталь”.

Оно было различным по содержанию текста для каждого ребенка. В зависимости от возрастной группы и пола. Я воспроизвожу здесь в качестве иллюстрации послание, которое получил тринадцатилетний сынишка моих знакомых:

Дорогой Коля!

Я, Президент акционерного общества «Крым-Континенталь», приветствую тебя. Скоро начнется новый, 1994 год. Ты станешь старше и, конечно же, лучше, красивее, умнее. Расти быстрее, учись и приходи ко мне работать. Я доволен трудом твоей мамы, буду рад и тебе.

Запомни: «Крым-Континенталь» — это лучшее из того, что есть в Крыму. Ведь здесь трудятся твои родители!

С праздником тебя!

Юрий Васильевич Колесников

“Всякое, — читаем мы у Гельвеция в трактате “О человеке”, — величие характера всегда вызывает чувство страха.

Когда Нерина в трагедии Корнеля «Медея» говорит Медее:

“Ваш народ вас ненавидит, мужу верить нельзя.

Против стольких врагов защитит вас кто?”

и та отвечает: «Я», — то это «я» поразительно. Оно предполагает со стороны Медеи такую уверенность в силе своего искусства и особенно своего характера, что пораженного ее личной смелостью зрителя охватывает известное чувство уважения и страха”.

Наверное, Гельвецию следовало бы сказать не «страха», а «преклонения». Скорее всего, так оно и есть, и мы имеем дело лишь с проблемой адекватного перевода мысли автора.

И последний пример. Разве не звонко и ответно притягательно, с изумительно родной интонацией, напоминающей детство, маму, друзей-приятелей, воспринимается следующая, сделанная от руки, как бы по-свойски, приписка в рекламном объявлении:

Лицом к лицу лица не увидать,

Большое видится на расстояньи.

(Сергей Есенин)

“Отступить, чтобы лучше прыгнуть”.

(Французская поговорка)

Все гармоничнее, и естественнее, и более в согласии с собой и с окружением, когда оно соприкасается не впритык, не нос к носу, а на удалении…

У Сергея Николаевича Булгакова (1871–1944) есть мудрая статья “На пиру богов. Pro u contra. Современные диалоги”. В ней двое полемизируют о социализме. Один из них — светский богослов. Другой — писатель.

“Я, — говорит богослов, — такого низкого мнения о духовной сущности социализма, что даже отрицаю за ним способность иметь кризисы. Социальные революции вообще буржуазны по природе, если только не считать некоторого количества фанатиков, ослепленных бредовой идеей. А так как мещанство вообще бездарно и бесплодно, то такова же и социальная революция. Здесь нелицеприятнее всего свидетельствует эстетическое чувство.

Попробуйте подойти к интеллигенщине, к демократии и социализму с эстетическим мерилом, и вы увидите, что получится. Как бездарна и уродлива русская революция: ни песни, ни гимна, ни памятника, ни жеста даже красивого. Все ворованное, банальное, вульгарное. Лоскут красного кумача да Марсельеза, украденная как раз в то время, когда мы подло изменили французам. В один из первых еще дней революции мне пришлось созерцать на одной из московских улиц шествие. Я человек спокойный и в общем настроенный народолюбиво, но во мне тогда клокотали презрение и брезгливость. То, что настолько безобразно, скажу даже, гнусно, не может быть и правдивым”.