Исторические портреты (Петр I, Иоанн Грозный, В.И. Ленин) - Елизаров Евгений Дмитриевич. Страница 40

Никакое прощение теперь уже оказывалось невозможным. Не было спасения даже и в самой смерти, ибо там, где оказывается нетленная наша душа, когда она навсегда покидает свою былую обитель, ее ожидало (ведь совесть остается навеки) все то же – вечная боль не знающей умаления пытки.

Есть вещи куда страшнее лютой смерти, когда даже прах выкапывается из могилы и развеивается по ветру, чтобы стереть всякую память о самом существовании человека. Здесь же оставалось молить о подобном как о величайшей милости. Впрочем, не так – молить не об истирании всего, что остается от разлагающейся земной плоти, но об уничтожении былого бытия того, чему она является простым вместилищем.

Избавление могло даровать только одно – превозмогающая все мыслимые пределы кара, способная окончательно раздавить самую душу преступника, стереть в неосязаемую пыль его почерневшую от содеянного и в то же время сотрясаемую неугасимым неотмирным страданием совесть. Поэтому нагромождение и нагромождение зла – это в сущности ничто иное, как мольба об отпущении острой пыточной боли, пронзительная пламенная песнь о милосердии. Закованный в железа острожник, не имея возможности убить себя, бросается на стражу, чтобы положить конец своим нестерпимым мучениям; вот так и здесь можно разглядеть некий род самоубийства, но самоубийства куда более страшного, чем все дотоле известное земному разуму. Навсегда сгубить свою бессмертную душу было доступно любому, но вот о том, чтобы убить ее, чтобы стереть всякий след ее былого бытия, – никто не смел и помыслить. Многое нужно для того, чтобы человек посягнул на свою плотскую жизнь, ведь перед самым лицом смерти, даже лишенный тепла и света, брошенный в сырую яму гнить в собственных испражнениях, он молит и молит Господа о даровании ему хотя бы еще нескольких дней, часов… Человек согласен на все – лишь бы только не сейчас, не сию минуту… Но что такое краткий миг земной неустроенной жизни перед непостижной тайной вечного бытия нашей бессмертной души? – а меж тем здесь слышится мольба об отъятии именно той жизни, которая ждет нас после завершения земного пути. Так что же должен претерпеть человек, чтобы взмолиться о такой – превосходящей все пределы разумения – каре?

Но спасение было только в ней.

Да, это может показаться невозможным, начисто опровергающим все обиходные представления человека о нравственном, но все же это именно так: многие, очень многие – даже самые страшные и отвратительные преступления свершаются во имя того, чтобы заглушить стоны чьей-то раненной совести. Через столетия развивающаяся в этом направлении мысль будет подытожена полной трагической диалектики чеканной формулой другого изувера: «Нет человека – нет проблемы». Так что наивная пасторальная вера во всеспасительность нравственного чувства, в его способность оградить любого из нас в отдельности и всех нас вместе от любого зла – это вера тех, кому довелось ощутить лишь слабую рябь на его поверхности, но не было дано постичь саму его природу. Там же, где зло исчерпывается до дна, соотношение меж ним и совестью оказывается далеко не столь идилличным.

В Откровении святого Иоанна Богослова говорится о том, что когда-то на исходе времен в последнем сражении сойдутся силы «царей земли» и антихристовых полчищ. Именно там должен будет решиться исход вечного противостояния добра и зла. Но еще задолго до этого исхода предмостным укреплением «горы у города Мегиддо» становится сама душа человека, преступившего некие нравственные пределы; и авангардные бои венчающей круг бытия апокалиптической битвы у Армагеддона развертываются в первую очередь именно здесь. Об этом много позднее скажет Достоевский. Так что мученический удел никогда не умирающей совести – это вовсе не вечное хождение вокруг какого-то каменного столпа в некоем мрачном сыром подземелье, не бесконечное ожидание второго пришествия Христа и вопрошание каждого прохожего: «Не идет ли человек с крестом?», но нескончаемое остервенение этого боя. Да, человеку в самом деле не дано и на мгновение взглянуть в лицо Бога, ибо никакая психика не в состоянии выдержать Его даже милостивый встречный взгляд. Здесь же горела Его ярость, которая к тому же множилась и свирепой решимостью вечного Врага человеческого рода; и в сотрясаемую корчей живую человеческую душу по самые ступицы с насаженными на них отточенными железными серпами давились сразу все боевые колесницы Его воинства, схлестнувшегося с несметными полчищами Гога…

Спасения не было, восстав против своего Господа, он становился вечным изгоем.

Есть наказания, куда более жуткие, чем все вместе взятые земные узилища и пыточные дыбы. Рассказывают, что когда отцу последнего российского императора донесли, что в одной из его тюрем сидит человек, осмелившийся плюнуть на его портрет, он, возмутившись необходимостью за это еще и кормить преступника, приказал немедленно выгнать того вон и сказать, что царь в свою очередь – плюет на него. Страшно ходить средь людей, когда на человека плюют земные цари, но все же есть в том и некая доля смягчающего драму юмора. От Иоанна же отвернулся Царь небесный – и уже невозможно было помыслить воздаяние жесточе этого. Нельзя было даже удавиться – теперь с этим предстояло жить уже не только до смертной черты, но и там, за нею.

Но пока дышала плоть, ее все еще сотрясало исступление последней надежды: еще немного, еще одно злодейство – и чаша Его терпения (наконец-то!) переполнится… Но гасли и корчи этой агонии.

И проступал холодный пот понимания, что напрасно – все.

Трагического осознания той жуткой истины, что именно в этом и есть отплата…

«Вот почему, – говоря словами Виссариона Белинского, – из всех жертв его свирепства он сам наиболее заслуживает соболезнования; вот почему его колоссальная фигура, с бледным лицом и впалыми сверкающими очами, с головы до ног облита таким страшным величием, нестерпимым блеском такой ужасающей поэзии.»

Часть III

В.И. ЛЕНИН

Что дает (давало?) нам основание причислять к лику каких-то вселенских гениев В.И.Ленина?

То обстоятельство, что именно под его руководством был осуществлен Октябрьский переворот (да, именно так называли это событие в первые послереволюционные годы даже официальные идеологи установившегося режима), который, в свою очередь, на долгие десятилетия определил характер развития едва ли не всей мировой цивилизации?

Да, это так, Великая Октябрьская социалистическая революция (будем все же именовать это событие так, как оно того заслуживает: ведь какой бы этический знак сегодня ни присваивался ему, едва ли в истории двадцатого столетия найдется событие, равное ей по масштабу своих последствий) навсегда останется в памяти поколений и поколений. Ну, а роль Ленина здесь никому не приходит в голову оспаривать даже сегодня, когда самому решительному пересмотру подвергаются все еще вчера, казалось бы, незыблемые истины.

Но отвлечемся на минуту от исторических фактов и попробуем вообразить себе, что Октябрьская революция потерпела поражение. Ничего невероятного в таком для многих, может быть, кощунственном предположении нет. Вспомним: Ленину даже в самую последнюю минуту приходилось прилагать невероятные усилия для того, чтобы преодолеть сопротивление многих своих ближайших сотрудников. Даже в самую последнюю минуту все еще висело, что говорится, на волоске. И потом, если «величайший стратег революции» действительно столь гениален, что любое сказанное им слово должно восприниматься как нечто, равнопорядковое мировому Логосу, то голосом Абсолютной-Истины-В-Последней-Инстанции должно быть и вот это знаменитое: «Промедление смерти подобно!» (по существу являющееся прямым отрицанием железной детерминированности перехода власти в руки большевиков.)

Вот и представим себе, что так и не сумели большевики овладеть тем мимолетным мгновеньем, которое одно только и могло дать им власть в той конкретной политической ситуации, что сложилась в России к осени семнадцатого. Одним словом, звезды ли, политический ли расклад сил, собственная ли осторожность большевистских вождей, сумевших-таки совладать с неудержимо рвущимся к власти Лениным, не знаю что, но что-то вдруг помешало свершиться тому, последствия чего сказываются и поныне: революция не состоялась… Могли бы мы тогда отнести Ленина к разряду величайших гениев всех времен и народов?