Колбат - Емельянова Нина Александровна. Страница 5

– Колбат полюбит вас, товарищ начальник, – сказал Савельев, – а к детям он всегда ласковый. Ты, главное, Лена, его не бойся, а как привыкнет к тебе – занимайся с ним, а то ему тоскливо будет. Придешь ко мне, я тебе покажу, как его на барьер посылать, как с ним обходиться. Ведь он умнейший пес, а сила какая! Пошлешь его взять забор – перемахнет любой, только скажи: «Барьер!»

Савельев рассказал, когда и чем кормить Колбата, посоветовал во время прогулки привязывать его часа на два на поводок во дворе, потому что пес привык в собачьем городке быть привязанным у своей будки, да и душно ему будет в комнатах, указал Колбату место у двери, на козьей шкурке, где он будет спать, и, спросив: «Разрешите идти, товарищ начальник?», погладил Колбата и вышел. Колбат кинулся за ним к двери, но Андрей крикнул ему: «Фу!», и пес остановился, но на шкурку не пошел, а уселся против двери. Подняв голову, он долго смотрел, что-то нюхал около себя и тут, посередине передней, и лег, настороженно держа голову и вытянув вперед лапы.

Этим же вечером произошло столкновение с кошкой. Колбат лежал все там же, в передней у двери, в которую ушел Савельев. Он наелся и с удовольствием грыз унесенную сюда кость, прижимая ее лапой. И вдруг услышал, что в противоположную дверь, отделенную от него широкой столовой и передней, кто-то зацарапался. Вероятно, Колбат усмотрел, как между двумя половинками двери просунулась сначала лапа, а за ней и вся белая Ленушкина кошка… Мы в это время сидели в столовой с Леной. Она учила уроки и тоже не обратила внимания на очень обычное для нас появление кошки.

Колбат - i_004.png

Вдруг мимо нас из передней метнулось большое, черное, а перед этим черным стремительно через всю столовую пронесся обратно в кухню белый взъерошенный клубок. Мы с Леной бросились в кухню и застали финал: на самой верхней полке, среди кастрюль, вцепившись когтями в дерево полки, свесив толстый, как ламповая щетка, белый хвост и склонив голову, кошка глядела вниз совсем черными глазами: так от страха расширились ее зрачки.

Колбат сидел внизу с повеселевшим выражением морды и, невысоко подскакивая и снова садясь, подъезжал к полке, ощерив белые зубы и высунув кончик малинового языка.

– Фу, Колбат! – сказала я. – Ко мне!

И неожиданно Колбат подскочил к нам, обежал вокруг меня и в полном удовольствии сел к левой ноге. Развеселился пес, да и только!

Видя, что Колбат меня послушался, я не захотела упускать момент и при Колбате велела Лене снять кошку, а его все удерживала у ноги. Но, когда Лена понесла дрожащую кошку в комнату, Колбат не выдержал, кинулся за Леной и, подскакивая к ее плечу, пытался ухватить кошку. Я сказала строго «фу», и Колбат остановился, обернулся и махнул хвостом.

Мы решили, что, как и Хабитус, Колбат к нам уже привык и будет слушаться во всем.

4

А на другой день Колбат убежал, выкрутив голову из ошейника на вечерней прогулке, и никакие розыски по городку не помогли. Как сквозь землю провалилась собака.

Весь этот день был мороз и страшная вьюга. По аллее и площадям городка змейками вился сухой, рассыпчатый снег; ветер переметал сугробы, как барханы в пустыне, и тут, понизу, свист ветра переходил в шелест пересыпаемого снега. И весь день у складов прохаживались часовые, закутанные в тулупы с поднятыми большими воротниками: так забирал мороз.

К ночи стало заволакивать небо, и, когда мы с Андреем, надев полушубки и валенки, вышли поздно вечером на аллею, чтобы покликать еще Колбата, сухой и острый снег посыпался нам на шею и лицо. Где-то вверху ломались от ветра сухие замерзшие сучья и падали на дорогу. Сквозь черный переплет ветвей над головой небо было мраморное, темное с белым: его заносило клочковатыми облаками. Казалось, что облака проносятся низко, задевая черные сучья. В дальнем конце аллеи из собачьего поселка слышался лай с жалобным подвыванием.

– Чего они? – сказал Андрей. – От погоды? Или скучают по Колбату? Дойдем до них.

Мы пошли. Через десять минут ветер выдул у нас из-под одежды все домашнее тепло и добрался до тела. Около собачьего поселка мы долго кричали: «Колбат!», и ветер относил крик куда-то в сторону. Колбат не отзывался. Продрогшие, мы вернулись домой.

– Завтра вызову Савельева, – сказал Андрей, – наверно, подлый пес залез куда-нибудь в тепло на конюшне и не хочет возвращаться.

Дома Лена, подняв голову над подушкой, спросила:

– Нашли Колбата?

– Нет, – ответил отец. – Спи, завтра найдем.

Утром я проснулась в шесть часов. Слышно было, как за штабом среди широкой площади сигналист играет подъем. Звук был чистый и доносился очень ясно – значит, ветра не было. Мне представилось, что за дверью около нашего крыльца на гладком снегу, наверно, есть собачьи следы – может быть, Колбат прибегал ночью, лаял у двери, а потом убежал, но по следам мы его отыщем. Я быстро оделась и вышла на крыльцо. Никаких следов около крыльца не было видно.

Еще было совсем темно, и, как всегда бывает ранним зимним утром на Дальнем Востоке, ветер притих, вызвездило, и мороз стал крепче. Небо еще не светлело, и утро можно было узнать только по тому, что звезды передвинулись налево по кругу. Большая Медведица, лежавшая вечером, точно ковш, за ночь повернулась на своей ручке и встала, как вопросительный знак.

После вчерашней пурги казалось, что чего-то не хватает. Не было присвиста ветра, который весь день вчера вырывался из-за углов зданий с такой силой, что люди пробирались согнувшись и наклонив голову. К утру наступила глубокая тишина. Можно было расслышать все звуки, далекие и близкие, определить, откуда доносится тот или другой, и почти со зрительной ясностью представить себе утренние дела людей в военном городке.

С разных сторон площади слышались визг блоков и хлопанье дверей, звуки шагов многих людей в сапогах по скрипящему плотному снегу. Это красноармейцы выходили из казарм на утреннюю зарядку. Потом раздался протяжный счет: «Ра-аз, два-а…» и хруст снега под тяжестью приседающих тел.

От домов, где живут командиры, торопливо прошли два человека, и звук их шагов долго удалялся через большую площадь к казармам. В правой стороне городка зазвенело у колодца привязанное на цепь железное ведро, заскрипел в уключинах деревянный ворот, все ускоряя вращение от падающего вниз ведра; потом послышался звук наматываемой цепи, полилась вода, и лошадь переступила с ноги на ногу, отрывая примерзшие полозья. Кто-то сказал ясным и молодым голосом: «Ну и мороз нынче!» – и слова эти можно было расслышать на другом конце городка. Это водовозы красноармейской кухни приехали к колодцу за водой.

Мороз и вправду был крепкий. Я озябла, и волосы у меня заиндевели, но не хотелось уходить в комнаты: вокруг все прибавлялось звуков и света и все шире развертывалось утро военного городка.

С нашего крыльца мне хорошо было слышно, как от конюшен ступали лошади, одни не спеша, а другие забегали вперед, вскидывая головами, и тогда звякали цепные чембура. Покрикивая на лошадей, красноармейцы вели их поить. Прошли часовые к воротам сменяться, и нарастание шумов и звуков утра на время приостановилось, зато стали резче видны предметы – крыши домов, деревья, – а звезд на небе стало меньше.

Когда совсем посветлело, от штаба по снегу цепью прошли три красноармейца. Один нес катушку с телефонным проводом, понемногу ее разматывая, другой поддерживал провод на высоте своего роста, помогая третьему, который на длинной палке поднимал провод вверх и зацеплял за сучья деревьев. Они учились проводить телефон в зимних условиях; как говорил Андрей – «наводили кабельную линию». Так хотелось, чтобы мелькнул на белом снегу черный быстрый Колбах, но его нигде не было видно.

Уже начался рабочий день городка, и я пошла в комнаты.

Проводив Андрея на работу и Лену в школу, я занялась своим делом у себя за столом. Слышу: в парадное постучали. Открываю дверь – и себе не верю: передо мной стоит товарищ Савельев с таким сердитым лицом, что узнать его сразу никак нельзя. Голос у него возбужденный, и он говорит с места в карьер, не здороваясь: