Символы распада - Абдуллаев Чингиз Акифович. Страница 56

Вернувшись домой, он снова почувствовал неладное. Все было как будто в порядке, на прежних местах, но он шестым чувством чуял опасность, как волки загодя чуют приближающегося охотника. Он кружил по дому, пытаясь понять, почему он так нервничает. Полухин жил один, его профессия не позволяла ему никому доверять. Женщины не интересовали его уже давно, после перенесенного в молодости сифилиса, а друзей у него не было. Были только заказчики, компаньоны, киллеры и жертвы. Друзей не было, и он считал это правильным.

Он жил в одном из тех старых одноэтажных домов, которые еще сохранились в столице. Раньше это была окраина, но с течением времени город разрастался все больше и больше, а дома так и оставались между центром и новыми районами. Разумеется, он был в состоянии приобрести себе приличную квартиру, но он привык к своей избушке, как он ее ласково называл, и не собирался переезжать в каменные многоэтажки.

Он кружил по дому, пытаясь понять, что именно происходит, почему он чувствует себя столь неспокойно. Все было на местах, но тревога усиливалась. И вдруг он увидел висевшую на вешалке шляпу. Полухин подошел ближе, внимательно посмотрел. Он не мог ошибиться. Он всегда вешал ее с правой стороны. Правым боком и с правой стороны. Она и сейчас висела правым боком, но с левой стороны. Он снова осмотрел шляпу, не трогая ее, словно это был музейный экспонат. Никаких сомнений не было – шляпа висела не там, где он ее оставил, уезжая на дачу.

Хромая сильнее обычного, он прошел к телевизору, включил его и уселся в кресло. Следовало исходить из того, что в доме у него кто-то успел побывать. Причем сделал это таким образом, чтобы он не заметил. Если это кто-то из компаньонов или заказчиков, то он не стал бы скрывать своего появления, а, наоборот, постарался бы подчеркнуть свой приход. Если к нему послали киллеров, то они ждали бы его внутри дома и не разрешили так спокойно сидеть у телевизора. Следовательно... следовательно, оставалось предположить самое худшее, что могло быть, а это было очень неприятно. И очень опасно.

Телевизор продолжал работать, и он сидел неподвижно в кресле. Когда он поехал на дачу, за ним уже следили. Они, вероятно, ждали его там, но он обманул их, уйдя с другой стороны. А сейчас наверняка за ним наблюдают. Может, даже установили внутри дома свои приборы, чтобы слышать и видеть каждое его движение, каждое его слово.

Он тяжело поднялся, прошел на кухню, выпил стакан воды и вернулся в кресло. Если они начали ставить «красные флажки», то не успокоятся, пока не загонят его под пули, это он твердо знал. И, видимо, это не милиция. Это гораздо хуже, если он не сумел заметить наблюдения. Значит, ребята из другой конторы. Как раз той, которая и занимается киллерами. Тогда ему будет очень сложно уходить. Очень сложно.

Теперь следовало продумать всю ситуацию до конца. Ошибиться тут нельзя. Если он не сумеет правильно все просчитать, то это будет его последняя ночь, проведенная на воле. За его «подвиги» ему пять раз дадут пожизненное заключение и еще столько же раз смертную казнь. Надеяться на их неведение глупо. Раз они сумели его найти, раз сумели его вычислить, значит, уже знали о нем нечто такое, что привело их к его дому. И они не уйдут, пока их предположения не перерастут в уверенность. Ждать, когда за ним придут, ему не хотелось.

Он потушил свет во всех комнатах, проверил ставни и двери и отправился спать, словно больше его ничего не интересовало. Лежа в постели, он чутко прислушивался к звукам, доносившимся с улицы. В эту ночь он почти не спал. У него имелось несколько вариантов отхода, и он выбирал самый надежный, самый верный из них, чтобы наверняка оторваться от тех, кто сейчас наблюдал за его домом.

Утром, поднявшись, как всегда, очень рано, он с привычной аккуратностью убрал постель. Холостяцкая жизнь имела свои преимущества и свои недостатки. Он никогда и никого не пускал в свой дом. Даже уборку он производил собственноручно, хотя делал ее не всегда тщательно и хорошо. Поэтому в доме в самых разных местах годами накапливалась пыль, которая затем попадала в его легкие. Именно поэтому он всегда был немного раздражителен и чуть-чуть подкашливал, словно заразился туберкулезом во время своих «командировок» в северные лагеря.

В шестидесятые годы одним из самых изощренных издевательств и пыток со стороны лагерного начальства было следующее. Здорового парня сажали в одну камеру с двумя-тремя другими заключенными, у которых была открытая стадия туберкулеза. Они постоянно харкали, в камере стоял невыносимый смрад, и здоровый человек в течение недели, от силы двух, сам заболевал туберкулезом. Внешне все было чисто, никого не били, не применяли пыток. Но на самом деле это была самая страшная пытка, так как заболевший становился «хроником» и его участь отныне была решена раз и навсегда. В лучшем случае он оставался тяжело больным инвалидом. В худшем его отправляли на самые тяжелые работы, и он погибал там, надорвавшись от собственной болезни, уже начинавшей грызть его изнутри, и непосильного труда, который был ему противопоказан.

Полухин дважды чудом избежал заражения. Впрочем, случайности тут никакой не было. Он пообещал своим сокамерникам, что если он заразится, то порешит обоих, и оба несчастных туберкулезника харкали и кашляли только в свои подушки, опасаясь поворачиваться в его сторону.

Он ходил по дому, все еще прикидывая, как ему поступить. Было уже достаточно светло, солнце поднялось над горизонтом, а он все еще бесцельно ходил по дому. У него была только одна попытка, и он это отчетливо понимал. Сделать вторую ему уже не дадут. Значит, у него должно было все получиться с первого раза.

Москва. 15 августа

Дачу Хорькова оцепили со всех сторон. Оперативники помнили о вчерашней неудаче, когда Полухину удалось непонятным образом уйти от наблюдения. Второй раз такого не должно было случиться. Около тридцати человек рассредоточились вокруг дачи. По данным наблюдавших за дачей сотрудников ФСБ, кроме самого хозяина и его спутницы, на даче находилось не менее пяти-шести охранников. И это не считая еще нескольких человек обслуживающего персонала – повара, домработницы, сторожа, садовника.

Машков подъехал к даче вместе с Дронго. Они терпеливо ждали условленного сигнала. Сотрудники исходили из того, что боевики Хорькова могут оказать вооруженное сопротивление. Машков ждал, когда все займут свои места. Кроме того, было известно, что по утрам двое боевиков ездят за газетами, которые приходили на ближайшую почту в дачном поселке.

Дронго сидел молча. Он смотрел в окно. Несмотря на летний месяц, было прохладно, сказывалась близость реки и леса. Он, как и Машков, понимал, почему именно Машкову было поручено руководство этой операцией. На задержание хромого Полухина, который жил один в своем доме, был послан подполковник Левитин с пятью сотрудниками. Земсков отправил своего любимчика для оформления формальностей и ареста одного человека, тогда как Машкову досталось настоящее гнездо бандитов, где половина из них могла оказать не просто вооруженное сопротивление, но и дать самый настоящий бой сотрудникам ФСБ. В любом случае все шишки должны были достаться Машкову, руководившему этой операцией. Злопамятный Земсков не простил полковнику его демонстративной поддержки Дронго в Чогунаше. Кроме того, он разрешил самому Дронго присутствовать во время ареста Хорькова, чтобы в случае необходимости подставить не только Машкова, но и эксперта. Конечно, Земсков испытывал чувство благодарности к непонятному человеку, сумевшему неизвестным для него образом раскрыть преступление в Чогунаше. Но он считал, что его благодарность имеет свои пределы и эксперт уже получил свою долю.

– Они начнут отстреливаться, – задумчиво сказал Дронго, обращаясь к Машкову, – при этом может погибнуть много людей.

– А что нам делать? Мы оцепили дачу со всех сторон. Даже если считать всех, кто находится на даче, их там не больше десяти-двенадцати человек. Нас тридцать. Со мной группа захвата. В любом случае мы обязаны арестовать Хорькова и его спутницу. Я же не могу предлагать им сдаться и вообще посылать к ним парламентеров.