Знак Зверя - Ермаков Олег. Страница 40

Оба офицера были довольны погодой. Благодаря туману они могли осуществить свою затею. Как нельзя кстати, два или три раза повторил один из них. Второй промолчал, думая: да, конечно, — но зачем об этом говорить? Идиоту ясно, что кстати, иначе у нас ничего не получилось бы, по крайней мере сегодня.

Впрочем, еще нельзя было поручиться, что начатое дело будет успешно доведено до конца. Пока будут идти, туман может рассеяться. И вообще может произойти все, что угодно: вдруг кто-то встретится или кто-то — догадавшийся, выследивший — настигнет их у самой цели. Все, что угодно. Поедут за мрамором. Хотя строительство в городе замерло, но не прекратилось, кое-где потихоньку строят.

Солнце вдруг прорвалось сквозь мутные пучины, ударило им в спины, оба оглянулись, щурясь, — солнце захлебнулось, провалилось. Офицеры пошли быстрей. Под узкими вычищенными черными сапогами хлюпала серая каша. Они споро шагали, и одному из них стало жарко, он расстегнул верхние пуговицы бушлата; бушлат второго был застегнут наглухо, он шел, держа руки в карманах. Они молча шли еще некоторое время.

— Александров, уже должны бы прийти.

— Да.

Они прошли еще. Под ногами чвакало.

— Мы не заблудились?

Александров приостановился, посмотрел по сторонам.

— Нарвемся на какой-нибудь форпост. Давай здесь.

На миг вверху обозначилось желтоватое пятно.

— Пройдем еще.

Они пошли дальше. Шли молча.

Александров споткнулся.

— На какую ногу? — поинтересовался офицер в застегнутом наглухо бушлате.

Александров промолчал.

Солнце просочилось сквозь рыхлые повязки, и оба офицера вдруг увидели над собой рогатую вершину Мраморной и остановились. Помолчали.

Александров вынул из-за пазухи большой белый будильник с черными цифрами, толстыми усами-стрелками. Проверим пистолеты. Они обменялись пистолетами Макарова, осмотрели их, вынули обоймы с одним патроном, нажали на спусковые крючки, вернули обоймы на место.

— Завожу!

— Да!

Александров установил сигнальную стрелку и начал вращать ключ. Сапер достал сигарету, чиркнул спичкой.

Сквозь бинты и вату проступило желтое пятно. Металлическая головка в сильных длинных плоских пальцах Александрова издавала неприятный звук.

— Тихо. — Сапер замер, не донеся сигарету до губ.

— Что такое?.. время пошло!

— Кто-то прет.

Действительно, кто-то шел в тумане. Офицеры слушали, замерев. Сапер ткнул сигаретой прямо перед собой: там. Кто-то медленно шел на них. Они переглянулись, спрятали пистолеты.

— Будильник!

Александров сунул будильник за пазуху.

Тот, кто приближался, вдруг издал странный звук. Звук повторился. Кажется, он сморкался. Неизвестный помолчал, вздохнул. Еще раз вздохнул. Громко сморкнулся. Замолчал. Офицеры переглянулись. Сапер опустил руку в карман с пистолетом. На лице Александрова застыла кривая улыбка. Тот, кто сморкался, имел, судя по всему, очень крупный нос. Кто? Офицеры ожидали увидеть гигантских размеров человека и вздрогнули, когда из тумана выступило низкорослое отвратительное чудовище. В этот миг за пазухой у Александрова взорвался будильник, и чудовище в черных яблоках оглушительно взвизгнуло и исчезло.

Сапер засмеялся. Александров плюнул и круто выругался. Солнце прорвалось сквозь кучи бинтов и клочья, осветило офицеров и склон Мраморной. Александров взглянул на сапера. Анекдот, смеясь, сказал тот. Помолчал и добавил: надо спешить, заводи машинку.

Александров вынул будильник. В будильнике со скрежетом закручивалась пружина.

Готово.

Александров поставил будильник на землю, повернулся, оглянулся на сапера, пошел, громко отсчитывая. Раз, два, три... Начал счет и сапер: раз, два.

Пять. Три. Шесть. Четыре. Семь. Пять. Десять! Десять!

Офицеры стояли лицом друг к другу. Между ними громко тикал будильник.

Пыхнуло солнце.

Будильник равномерно тикал.

Солнце угасло.

Раздался звон.

Выстрел. Второй.

Александров сунул пистолет в карман, подбежал к согнувшемуся саперу. Тот присел на корточки.

— Что? — сказал Александров, нагибаясь, заглядывая в белое перекошенное лицо.

— Ерундаа...

Александров достал индпакет, вскрыл его.

— Надо бушлат снять.

Раненый ответил сквозь зубы:

— Иди... к черту...

— Давай, давай, — Александров опустил руку на его плечо.

— Пошел ты... — Раненый завалился на бок, поджал ноги. — Не трогай... — Он подтянул колени к животу, скорчился.

— Потерпи, Шурыгин, — Александров с трудом распрямил его тело, расстегнул бушлат, портупею, сырую куртку, задрал красно-белую майку, накрыл пульсирующую дырочку между ребер тампоном, стал обворачивать вокруг груди бинт. Шурыгин молчал, глаза его были закрыты. Крепко забинтовав грудь, Александров одернул майку, запахнул бушлат, застегнул портупею. Он оторвал мягкое тяжелое тело от земли, выставил вперед ногу, положил себе на бедро лицом вниз, затем приподнял за плечи, подставил под грудь плечо, медленно разогнул ноги, постоял, переводя дыхание, увидел на земле шапку с золотой кокардой, но нагибаться не стал — двинулся прочь от Мраморной, огромно, невидимо стоявшей в тумане. На снегу у подножия горы лежал предмет с черточками и цифрами и двумя мечами, коротким и длинным, и мерно, тупо стучал, — мерный тупой стук, пройдя сквозь шагавшего и его ношу, исчезал в мокром перебинтованном пространстве с сочившимся солнцем.

Раненый был тяжел, Александров шел все медленней и наконец остановился, присел, осторожно сгрузил ношу на снег, утер потное скуластое раскрасневшееся лицо ладонью, посмотрел на белый лик раненого. Он склонился, приник ухом к груди... взял безвольную руку, приложил пальцы к запястью и ощутил далекое биение. Разогнул спину. Какие-то тонкие странные звуки. Оглянулся назад, затаил дыхание и сквозь биение крови в ушах услышал сухое и педантичное биение времени, хотя подножие Мраморной, где остался будильник, было уже далеко. Надо спешить. Он взялся за плечи раненого, тот застонал. Пить... мама. Александров просунул руки ему под мышки. Шурыгин приоткрыл мутные глаза. Кудаа?.. В санчасть, сказал Александров, к хирургу. Не надо... неси домой. Александров встал вместе с раненым, держа его под мышки, наклонился, уперся плечом в его живот, и раненый согнулся, Александров распрямился, и раненый обвис на его плече. Он постоял, поудобнее устраивая ношу, и пошел, пошатываясь, дальше, в глубь перебинтованного и пронизанного временем пространства.

4

По вечерам дневальные зажигали огонь в чугунных печках, и под высоким небом выстраивались дымы. На посты солдаты выходили в ватных бушлатах, ватных штанах, рукавицах и валенках. Смену, вернувшуюся с позиции, ожидала пара бурливших котелков на печке. Напившись слабого огненного чая, солдаты, позевывая, курили, раздевались, ложились... В круглых чугунных печках гудел огонь. Трубы дышали теплом в черно-звездные дебри. Под утро задували стальные звенящие ветры. Часовые опускали уши цигейковых шапок, поднимали воротники бушлатов. Ветер свистел в растяжках, вонзался в щели, выдувал неверное тепло из палаток. Дежурный кричал: подъем! — и солдаты выглядывали из-под заиндевелых байковых одеял; вставали, жались к печкам.

Новые сыны, прилетевшие второго января, вставали и одевались раньше всех. И делали все то же, что и прежние сыны, превратившиеся теперь в чижей. А прежние чижи стали фазанами, фазаны — дедами. Новые сыны были покладисты, они выполняли любую работу — не то чтобы охотно, но прилежно и не медля. Прежние сыны наконец смогли перевести дух, — но лишь перевести дух, а не вздохнуть облегченно, над ними еще были две ступеньки, ступеньки были заняты, и стоявшие на них имели право приказывать им и приказывали: подай, принеси. Но, разумеется, подавали, приносили, чистили, мыли, мели, заправляли, пришивали чаще новые сыны. И посуду дедов и фазанов мыли новые сыны, а прежние сыны — лишь свою. Все помыслы и чувства прежних сынов были устремлены к весне. Весной они взойдут еще на одну ступеньку и уже перестанут подчиняться старослужащим, и уже сами будут повелевать. А пока, скрывая раздражение и ненависть, они выполняли чужие приказы. Они выполняли чужие приказы и странно посматривали на новобранцев.