Знак Зверя - Ермаков Олег. Страница 42

Египет загадочен, манящ, как склеп... Да, какие были врачи. Сочиняли трактаты... сейчас вспомню... медицинская энциклопедия, хирургический папирус. Лучшие медики тогдашнего мира. Потому что любили возиться с трупами, — вычищая и бальзамируя, изучали организм. Через смерть познавали жизнь. Да, были заворожены смертью. Главной книгой жизни у них была, кажется, Книга Мертвых... Ведь ты приносил заупокойные дары и... не крал ничего у покойников, — так? Главные памятники посвящены смерти. Это была цивилизация смерти. А сейчас цивилизация... чего? жизни? Неизвестно чего... — Протянул руку. Гипнотическое око. 2.45. Пить снотворное? Каждую ночь снотворное. Подождать. Может, удастся заснуть.

Врачи, папирусы, сфинксы в красных песках... Собственно, когда это началось? Вот о чем следует думать. Папирусы пусть плывут по Нилу к чертовой матери. Когда это началось? на последней операции?

— Я давно подозревал, что существует какая-то связь между нею и гибелью некоторых офицеров. И вот я добился, хотя убеждал себя, что не стоит этого делать, добился ее, она продалась-таки и мне, я погрузился в нее и после этого почувствовал отвращение и к ней, и к себе и страх. Вот как это началось. Затем я убедил себя, что все это чушь. Тем более что я должен был ей 700 чеков. Это меня успокаивало больше всего. Я мечтал побыстрее вернуться в полк и уплатить ей эти деньги...

— Но вот — гибель начмеда...

— Я просто устал, мне все надоело, мне необходимо расслабиться, откинуться в мягком кресле, напиться водки.

— Оставим лирику. Займемся делом. Докопавшись до причин, мы избавимся от недуга. Метод старины Фрейда прост и гениален.

— Недуг? Ну уж прямо и недуг. Не стоит преувеличивать.

— Хорошо: наваждение. Впрочем, любой психолог подтвердит, что наваждение есть следствие неполадок в организме, а именно — в нервной системе. Итак.

Хирург посмотрел на часы. 3.00. Ччерт...

— Итак. У тебя была связь с женщиной. Ну что ж, обычное дело. У мужчины это должно быть, иначе он дичает, впадает в легкое помешательство, грубеет, звереет. Но твоя связь не совсем обычна. Во-первых, ты женат и любишь свою чистую жену, во-вторых, ты испытывал страх перед этой женщиной.

— Ну, положим, не страх, а так... имел подозрения. А о жене я начисто забывал, когда видел рядом эту блудливую, ее исцелованные многими — и кое-кто из них уже далече — щеки, губы, шею, ее руки — как ловко они отсекают обгорелые куски кожи, как грациозно держат и подносят ко рту хлеб, мясо, фрукты, ее тугую, тяжелую задницу, когда слышал ее прелюбодейный голос, ее запах.

— А подозрения?

— Подозрения укалывали сердце, когда я встречался взглядом с ее плотными тусклыми серыми глазами. У нее странные глаза. Поразительные глаза.

— То есть?

— Когда я увидел ее впервые...

— Вот-вот! об этом! с этого и следовало начинать! О первом впечатлении. Это важно. Первое впечатление — могучая сила. Первое впечатление — рельсы, русло для наших симпатий и антипатий. Итак, когда ты увидел ее впервые...

— ...на ней был забрызганный халат. Это, конечно, ерунда, что забрызганный; на руках окровавленные перчатки... Но вот: я увидел ее глаза: плотные, непроницаемые... как эти пресловутые космические черные — может, это тоже глаза? чьи? — дыры. Да, именно об этом я и подумал, потому что незадолго перед этим от скуки читал на кабульском аэродроме астрономическую статью в газете. Только ее дыры были серы. Тот, кто сопровождал меня, сказал: а это наша прелестная Сестра-с-косой, и, когда он это сказал, где-то обронили металлическую вещь, и она, упав в таз или ванночку, зазвенела. С чем? — переспросил я. С косой, повторил он, и мы прошли дальше, и только на следующий день я понял, о чем шла речь, — я увидел Сестру без колпака.

— Что было потом?

— Потом... Через некоторое время я почувствовал... голод... Рядом была она. Но она отказала. Она крутила любовь с одним капитаном. Вскоре его нечаянно застрелил часовой. Тогда она стала отдаваться, — разумеется, за деньги, шмотки — начальнику разведки. Который погиб в этом кишлаке, в Карьяхамаде. И я решил, что теперь могу рассчитывать на взаимность. Но нет. Ею стал пользоваться начмед. И вот: начмед. Кто следующий?..

— Невроз, персеверация — циклическое повторение, вопреки желанию, определенных мыслей, чувств. Отдых, транквилизаторы... И необходимо... уяснить... в природе... нет ничего... мистического... все тайны... будут... разум... спать... и не думать об этой шлюхе... Она не... стоит того. Спать. Спи...

Ведь ты совершал жертвы богам и заупокойные дары духам? ведь ты не уменьшал меры зерна, не убавлял меры длины? не нарушал меры полей, не увеличивал весовых гирь? не уменьшал хлебов в храмах? не убавлял пищи богов, не исторгал заупокойных даров у покойников? Клекочет сокол, воет шакал, тучный Нил ползет в красных песках, колебля лепешки лотосов медовой волною.

6

Днем потеплело. Стало пасмурно. Свирепо-синее небо померкло, подернулось влажной серостью, отяжелело и приблизилось к городу. Под вечер задул несильный мягкий южный ветер. Запахло весной.

Вечер был нежно дымчат. Пепельная Мраморная казалась непрочной и легкой, — южный ветер дунет сильней и развеет ее, забросает город хлопьями. Южный ветер вытягивал из труб и развешивал над городом черную пряжу. Темные пустые молчаливые степи были похожи на теплые вспаханные поля.

Господи, как чудесно, неужели весна. Может быть, здесь она наступает в январе. Евгения вошла в комнату и, раздеваясь, сказала: — Господи, как чудесно. Катя, это весна?

Машинистка, лежавшая в одежде на кровати поверх одеяла, посмотрела на нее и отложила журнал.

— Весна? Нет. Еще будут морозы, метели. — Она взяла сигарету. — А может, и не будет ни морозов, ни метелей. — Она чиркнула спичкой. — Может, будут сопли, дожди. — Она затянулась, выпустила дым. — Нет. Это такая зима. До весны далеко... Тобою интересовались.

— Кто?

— Один человек о тебе спрашивал.

— Кто этот один человек?

— Я чуть не крякнула, когда он спросил!

— Да?

— Чуть не лишилась дара речи! Ушам не поверила. И глазам.

— О боже мой, наверное, Хекматияр или Бабрак Кармаль.

— Хм, Кармаль, — Осадчий.

— Осадчий?

— Представь. Эта краснорожая обезьяна. Ты с ним не встретилась?

— Нет.

— Он сказал, что в библиотеке тебя нет. То есть ты понимаешь? Он искал тебя.

— Может быть, он хотел книгу...

Машинистка засмеялась. Она встала, налила в стакан из графина воды, выпила.

— Книгу! Да, книгу. Скоро они уходят на операцию, и ему позарез там будет нужна твоя книга.

— Да, на вечеринке говорили об операции... Значит, они уходят. — Евгения поморщилась. — Мне всегда при этом слове представляются операционные столы, белые халаты, маски, шапочки, скальпели, скрипучие перчатки. Придумали бы какое-нибудь другое название. Ведь и солдатам вряд ли приятно слышать это. Я бы на их месте думала, что это ко мне относится, что меня везут на машине куда-то, в какую-то операционную, где меня будут оперировать: разрезать живот и копаться...

— Ну! я бы нисколько не удивилась, если бы они называли это... как-нибудь... что-нибудь вроде: живодральня. — Машинистка постучала желтым прокуренным пальцем по виску. — От них всего можно ожидать. Они тут все... А первый среди, — она постучала пальцем по виску, — Осадчий. Который зачем-то искал тебя. — Машинистка закатила глаза. — Если бы он искал меня, я не знаю, что со мной было бы. Кондра хватила бы. Когда этот кот Ямшанов, который, кстати, так и увивается, так и ластится к тебе, — когда этот кот привел краснорожую макаку на вечер, я не знала, куда деваться.

Евгения пожала плечами.

— Да что в нем такого.

— Поверь мне. Я многое знаю. Пересказывать тошно. Я их всех ненавижу. Дура, зачем я сюда полезла? — Машинистка раздавила окурок в пепельнице и встала. — Пойдем ужинать.

Но Евгения отказалась.

— Что-то не хочется. Я чайку с печеньем.