Знак Зверя - Ермаков Олег. Страница 45

— Что ж непонятного? Так и есть: вздулась точка, вышла из берегов, потекла рекой и вдруг пропала, в песок ушла. Обдав гнилостным парком. Очень верно — гнилостным парком. Именно: гнилостный парок, и все.

— Преступно, бездарно.

Хирург оглянулся.

Падает снег.

Хирург бросил давно угасшую сигарету, нагнулся, зачерпнул снега, растер его по лицу.

Ну что? ты видела Осадчего? Осадчего? Да. Он приходил? Да. Ночью.

День был бел, тих, пухл. Снега нападало порядочно, провисли брезентовые крыши. Мраморная закуталась в молочные пелены и не была похожа на себя, и весь город был другим — мягким, чистым. Евгения и машинистка возвращались из столовой после обеда, и машинистка спросила об Осадчем, Евгения ответила, машинистка вытаращилась на нее и приостановилась... То есть как? Вот так: я увидела снег и вышла посмотреть, и он появился. Следил? Ну уж нет, следить мог бы другой, например, Ямшанов, он профессионал. Ну, макака тоже профессионал. Не называй его так. Машинистка глянула сбоку на Евгению. Боже, Катя, не смотри на меня так. Как я смотрю? Как прокурор. Я не смотрю. Нет, смотришь. Хорошо, хорошо, я буду смотреть, как адвокат. Машинистка состроила умильную мину: те-те-те. Евгения засмеялась, блестя крупными темными глазами, показывая зубы, раздувая ноздри. Те-те-те, — продолжала машинистка; вобрав голову в плечи, хитро сощурившись, она подступила к Евгении вплотную и погладила ее по плечу. Ну, похожа я на адвоката? Она была похожа на мышь, подкравшуюся к сыру. Ты похожа на карикатурного агента ЦРУ из «Правды». Те-те-те... а на Ямшанова? Чуть-чуть. Ну! ну и что же? что же он, Женя? Что? ничего. Евгения пожала плечами. Я надела куртку, повязала платок и вернулась на крыльцо. В библиотеку не пустила? молодец, Женя! и что?.. Ничего, я стояла под навесом, а он под снегом, у него на голове был сугроб и на плечах огромные белые горбатые погоны. И что дальше? Поговорили, и он проводил меня домой... Катя, извини, но сегодня я ни-ку-да не пойду, буду спать и спать. Ты обижаешься? Нет, но ключи от библиотеки ты дашь? Ключи?.. дам. Но будь осторожна, — кто-то ходит под окнами. Понятно кто — разведчик. Нет, он случайно проходил и увидел меня на крыльце. Ты и поверила... он охмурил тебя. Он тебе понравился? эта краснорожая м... этот маньяк? Он жалкий. Машинистка поперхнулась и закашлялась. Катя, в общем, будь осторожна, — донесут Ольминскому — будет большой скандал. Жалкий?.. хх!

Под вечер в библиотеке стали появляться солдаты, прапорщики и офицеры. Уже было сумеречно, и Евгения зажгла свет, но окна пока не зашторивала, чтобы время от времени смотреть на пасмурный бледный вечер и острее ощущать библиотечный уют.

Пришел хирург. Он был хмур, несвеж. Спросил, не выписывается ли журнал «Наука и религия». Нет, не выписывается. А дневники и философские работы Толстого есть? Нет. А вообще что-нибудь философское? какие-нибудь труды, брошюры? Евгения молча показала шариковой ручкой на стеллаж за своей спиной, полки которого были плотно уставлены темно-синими, почти фиолетовыми тяжеленькими томами, на новеньких добротных корешках золотились цифры и буквы. Хирург вздохнул.

— Знаете, я заказываю одно, но всегда присылают совсем другое. Заказываю Ремарка — присылают Фадеева, Достоевского — доставляют Горького, вместо Лермонтова — Исаева, Исаковского. — Евгения улыбнулась, развела руками. — Видимо, надо самой ехать в Кабул.

— Это опасно. Обойдемся как-нибудь без Ремарка. А товарищ хирург без философии. Верно, товарищ хирург? — спросил один из офицеров.

Хирург, листавший какую-то книгу, взглянул на него.

— Мм?..

— Можете потерпеть без философии?

— Нет, — рассеянно ответил хирург.

— Что это вас разобрало?

Хирург молчал.

— Разберет тут, — подал голос другой офицер.

— Да, скверно год начался, — сказал первый.

— Интересно, сколько ему дадут?

— Я бы на его месте пустил пулю в лоб.

— Да он бы, может, и пустил, да где пистолет?

— И главное, из-за чего? Ну, съездили бы друг другу по мордасам.

— Жалко, такие ребята,

— Да, скверно год начался.

Осадчий увидел, что в библиотеке еще людно, и прошел мимо. Может быть, она придет ночью. Хотя чудеса не повторяются.

И действительно, ничего не повторилось, — ночью крыльцо пустовало, он взошел на него, подергал за ручку, постучал... никто не откликнулся.

Осадчий свернул за угол.

— Ты? Сергей Николаевич?..

— Добрый день, — откликнулся Осадчий.

— Что, не спится?

— Да что-то...

— Кого-то ищешь?

— Нет.

— А я уже подумал: снова побег, снова разведрота в погоню... И снова бой, покой нам только снится. И снова Карьяхамада... Тебе, Сергей Николаевич, она не снится?

— Кто?

— Ну деревня эта, за которую отдувается один Крабов.

— Нет...

— А мне бы снилась. Если бы я там нашкодил и подельника моего арестовали, — снилась бы деревня и как за мной приходят.

— Почему она должна мне сниться?

— Ну как почему, Сергей Николаевич. Потому что добивал-то ее ты, а следствие еще не окончено. Там решили: хватит и одного, инициатора. И по-своему они правы. У Лондона есть один любопытный рассказ: дама на корабле забавлялась тем, что бросала в воду монеты, а мальчишки...

— Что за диспут ночью?

— Ночь? А ты только что утверждал, что — день. Ну, не волнуйся. Сейчас я объясню: там, на твое счастье, решили, что хватит и одного. Но ты прекрасно знаешь, что должен сейчас быть рядом с Крабовым. И я это знаю. Знаю лучше других, знаю больше, чем ты думаешь. Но желаю тебе только добра. И хочу дать добрый совет: не увлекайся.

— Чем?

— Поиском приключений по ночам. Сам посуди, зачем тебе это? Уже приехал твой заменщик, скоро в Союз, пить шампанское, — кстати, один бокал подними за меня. Отвоюешь последний раз и — домой. А приключения оставь.

— Тебе?

— Сергей Николаевич, мы уже столько знаем друг друга. Неужели ты до сих пор не усвоил, что я люблю спрашивать и не люблю отвечать?

Колонна шла на восток.

Было сухо, морозно, ясно. Степь была запружена гигантскими и небольшими, и совсем крошечными белыми неподвижными черепахами, ярко сиявшими на солнце. Впрочем, возможно, длинная вереница танков, артиллерийских тягачей, бронетранспортеров, грузовиков, гусеничных машин разведроты никуда не шла, стояла на месте, а в степи свершалось великое переселение белых черепах. К полудню солнце задышало теплее, и стада ледяных черепах вспотели и потекли. В два часа командир полка остановил колонну. Обед. Вокруг были песчаные холмы, среди которых виднелись мощи разрушившейся горной гряды. Южные склоны песчаных холмов были сухи, бесснежны, некоторые солдаты уселись на них обедать. Черные плиты и валуны тускло, драгоценно лоснились среди снега и песка. Солнце и небо слепили. Вдалеке лежали сахарные горы.

— К тем горам? — спросил будущий командир разведроты.

Осадчий взглянул на своего заменщика, темноволосого смуглого старшего лейтенанта, который несколько дней назад прилетел из Союза. Старший лейтенант был прост, спокоен, понятлив, с ним легко было молчать. Осадчий пока был им доволен и думал, что, кажется, ему можно будет передать ребят. Впрочем, еще надо посмотреть, каков он в деле. Хотя... это все меня уже мало интересует. Что же меня интересует? Предстоящее возвращение в Союз? Нет, предстоящее возвращение в город, где осталась эта женщина.

— Что? Из-за мин. Всегда лучше рядом с дорогой ехать, где это возможно.

...Надо собраться, что это я. Надо доиграть до конца. Последняя партия... да, самая трудная. Не думать о постороннем, думать о деле. Ямшанов остался в городе. Ну и что. Думать о деле. Но Ямшанов?.. Я знал, что он ядовит, я всегда об этом помнил. Но не подозревал, что так ядовит. Может, он был пьян?

По машинам!

Колонна пересекла темный древний рубец среди снежно-ледяных нерастаявших панцирей и песчаных холмов и направилась дальше на восток, к белым горам.