Золотой империал - Ерпылев Андрей Юрьевич. Страница 57

Застолье затянулось за полночь.

Казаки – а всадниками, окружившими «миропроходцев», оказались именно они, тут же сменили подозрительность исконно русским радушием, как только один из невообразимо грязных людей, с коротким автоматом под локтем и устрашающих размеров мечом за спиной, вытащил на божий свет очень уважаемое царевыми слугами удостоверение ротмистра Охранного Отделения.

Почему путники такие измочаленные, где они нашли грязь в чистом июньском леске и почему у одного из них связаны руки, казаки (старший из которых, Степан Иванович, лет двадцати семи от роду, щеголял урядничьими [46] лычками на погонах) предпочли не интересоваться – дело государево, не нашего ума, – хотя то и дело бросали любопытные взгляды на странную амуницию и вооружение. Да и взглянув на Валю, хоть и до смерти уставшую, растрепанную и неумытую, то один, то другой приосанивался и начинал подкручивать пшеничный ус.

Казачки, как выяснилось, все родные братья Савиных, родом из соседней станицы Савинки, относившейся к области Оренбургского Казачьего Войска, косили в здешних местах сено, благо заимка их располагалась километрах в двух отсюда, на берегу Кундравинки. С путешественниками братья столкнулись чисто случайно, поскакав на поиски компании странно одетых и говорящих не по-нашему людей, мельком виденных младшим из них, семнадцатилетним Алешкой. Как и почему нарядные и беззаботные туристы превратились в оборванных и усталых доходяг, братья Савиных тоже не стали уточнять, разумно рассудив, что не ихнего ума это дело.

Добравшись до заимки, стоящей на живописном берегу реки в окружении красавиц-сосен, «миропроходцы» благодаря сети хитро поставленных вопросов, на которые ротмистр по роду своей деятельности был большим мастером, уже твердо знали, что добрались наконец до цели своего путешествия, воочию увидев мир Чебрикова.

А потом была добрая банька, протопленная двумя молодыми казачками – женами старших Савиных, Степана и Михаила, – в ожидании бригады косарей, и щедрый стол… Стол украшала кроме доброй деревенской снеди, изголодавшимся путникам показавшейся каким-то божественным деликатесом, четвертная бутыль чистого как слеза самогона, вытащенного из подпола дедом Димитрием, заправлявшим всеми делами на косовище, правда, с кряхтением и оглядкой на заезжего начальника.

– Куда же вы сейчас пойдете, на ночь глядя?

Старый вояка, помнивший еще Вторую Британскую кампанию, выпил пару стопок первача и разобрался, что гости, пожаловавшие в дом, не мазурики какие-нибудь или бродячие шарлатаны, а такие же православные (даже показавшийся поначалу еврейчиком молодец бойко перекрестился на иконы в красном углу, садясь за стол), за исключением, может быть, угрюмого связанного варнака, посаженного от греха в чулан. Позванивающий тремя солдатскими Георгиями, пришпиленными на чистый темно-синий мундир с погонами вахмистра, дед Димитрий сразу распознал в двух из путников бывалых вояк и теперь вел с ними степенную беседу, тогда как молодежь, изрядно заложившая за воротник, – свою.

– Постелим вам на сеновале, мужикам то есть, извиняюсь, ваше благородие, мужчинам, а женшину вашу с молодками положим, для порядку, стал быть… А уж поутру…

Ротмистр чокнулся с Николаем и стариком стограммовым граненым стаканом, выпил и поинтересовался:

– А связаться с Хоревском я из вашей станицы смогу?

– В лучшем виде! Почитай половина домов с телефоном, да и в управе… Да хоть бы и от нас, от Савиных…

Укладываясь спать на душистом сене, чистые словно младенцы впервые за много дней, сытые и немного хмельные Николай и Чебриков сообща решили перенести детальное обсуждение дальнейших действий на завтра.

– Сдам вот обузу свою, – мечтательно произнес ротмистр, закинув руки за голову и глядя в чистое, усеянное яркими летними звездами небо, видимое в проеме. – Отчитаюсь… Вас, Николай Ильич, я думаю, смогу рекомендовать в Хоревское управление… Документы выправим и вам, и всей нашей команде… А может быть, желаете со мной, в Екатеринбург?

Николай не ответил. Он никак не мог свыкнуться с мыслью, что все завершилось – и тяготы пути, и совместные приключения, и боевое товарищество. Праздник, пусть нелегкий, закончился, и начались будни, о которых не очень хотелось вспоминать.

– Спите? – окликнул его Чебриков вполголоса.

Николай опять промолчал, прикинувшись спящим. Жорка, по обыкновению перебравший на халяву, уже выводил носом громогласные рулады, где-то в дальнем углу деловито шуршал чем-то Шаляпин, не то устраиваясь на ночь, не то выслеживая мышь.

– Ну спите, спите…

Он поворочался еще немного и сонно протянул:

– Спокойной ночи, господа…

«Чего мучаться понапрасну? Утро вечера мудренее, – изрек про себя Николай вечную истину, тоже укладываясь поудобнее. – Солдат спит – служба идет!»

Петухов на заимке не оказалось, и Николай проснулся с тяжелой головой далеко за полдень. В светлом проеме сеновала сонно гудели мухи, на фоне голубого неба изредка реактивными истребителями проносились ласточки, где-то неподалеку раздавался стук топора, лениво взбрехивала собака, судя по тембру, мелкая и неопасная даже для Шаляпина, скорее наоборот.

Ротмистр и кот отсутствовали, а Жорка, свернувшийся калачиком у дальней стены, просыпаться не пожелал, лишь мотнул своей курчавой шевелюрой, полной всякого травяного сора, отмахнулся и послал Александрова по известному всем маршруту.

По шаткой лестнице Николай спустился на плотно утоптанный, залитый жарким солнцем пустынный двор.

– Повымерли все, что ли?

Дед Димитрий за домом неуверенно тюкал топором по огромному березовому полену. Безропотно и даже обрадованно отдав колун хмурому спросонья гостю, дед присел на завалинку и тут же, достав из-за пазухи вышитый кисет, засмолил две здоровенных козьих ножки (для себя и для гостя) такого ядреного самосада, что у Александрова, вынужденно отвыкшего от курева, перехватило горло после первой затяжки.

– Кх-х-ха! – выдохнул он, протирая рукавом великоватой ему Степановой рубахи разом заслезившиеся глаза. – Ты что, дед, с карбидом табак мешаешь, что ли?

– Почему с карбидом? – обиделся Савиных-старший, дальнозорко разглядывая свою могучую папиросу на вытянутой руке. – Мы к таким фокусам не приучены. Вон он, тютюн-то, в огороде растет! Сын, Ванька, говорил – виргинский какой-то сорт. Из Америки, почитай, привезенный! Но дерет почище нашего, это верно… Особенно с непривычки, – подумав, добавил он.

– Во-во!

Николай, установив крепкий – «свилеватый», как говаривал его дедушка, покойный Михаил Иванович Александров, – чурбак, расколол его с одного замаха.

«Не забыл еще! – довольно подумалось при этом. – Сколько же лет назад вот так приходилось дрова колоть?»

Звонкие поленья с веселым стуком разлетались в стороны под тяжелым колуном, тяжелое утреннее недовольство улетучивалось вместе с потом, быстро пропитавшим рубаху, а простая деревенская работа затягивала, словно увлекательная игра.

– Хватит, хватит! – спохватился через полчаса дед Димитрий, невольно залюбовавшийся Николаем. – Оставь немного моим остолопам! Устал, поди, с непривыку-то?

Да, усталость, хотя и не сравнимая с привычным уже изнеможением последних дней, давала о себе знать: налились тяжестью мускулы рук, ныла спина, да и посасывало в желудке – со вчерашнего вечера прошло немало времени…

– Что ж я, старый, – всполошился дед, хлопая себя ладонью по лбу. – Вы ж не завтракамши! Ты давай вот что: буди своего товарища, сполоснись – во-о-он рукомойник висит на заборе – да поснедаем чем бог послал. Да и это дело, – старик, лукаво подмигнув, щелкнул себя узловатыми пальцами с желтыми, прокуренными, ногтями по кадыку, – не помешает опосля вчерашнего. Не знаю уж, как ты, а я похмелюсь с превеликим удовольствием!

Завтрак, вернее ранний обед, дед накрыл на воздухе под раскидистой кряжистой яблоней, посаженной, по его словам, еще его прапрадедом Афанасием Тихоновичем, пришедшим в здешние края со знаменитым атаманом Хоревым.