Попытка к бегству - Есаулов Максим. Страница 3

Магазин работал круглосуточно, но график работы у персонала был «скользящим» — то «в день», то «в ночь», то сутки.

— Только это и успокаивает.

Он смотрел как она, вытянув губы, затягивается сигаретой. Ему нравилось каждое ее движение. Все, что она делает и все, как она делает. Как-то он поймал себя на мысли, что это похоже на помешательство. Или на любовь…

— Как дежурство?

— Нормально, — он махнул рукой, — «черные» перестрелялись, а так ничего.

Юлька хотела еще что-то спросить, но осеклась. Он проследил за ее взглядом. Синий «Рено» лихо парковался напротив дверей магазина.

— Притащилась, сучка! Надо бежать, а то «концерт» будет.

Одетая в деловой серый костюм крашенная блондинка лет сорока изящно выбралась из-за руля.

Ледогоров щелчком отбросил окурок.

— Что? Опять что-нибудь?

— Да, ерунда, — Юлька поднялась, — двух коробок конфет недосчитались. Опять меня стращает.

— Слушай! — он нахмурился. — Давай я с ней поговорю.

— Прекрати! — она непреклонно тряхнула головой. — О чем? Я разберусь сама. Все. Помчалась. Отдыхай. Там бульон куриный, котлеты. Да, сыр еще есть, помидоры…

— Найду. Приходи быстрее.

— Как только — так сразу.

Он смотрел, как она грациозно перепрыгивает через газончики, оборачивается у дверей и машет ему рукой.

Жара душила город все сильнее и сильнее. Исходящие выхлопными газами автомашины «кипели» в пробках, доводя до истерики своих изнывающих от духоты водителей. Девушки разделись почти до купальников, к полному безразличию одуревших, постоянно поглощающих пиво мужчин. Уличные собаки безжизненно валялись на тротуарах, страдальчески высунув языки. Счастливые БОМЖи собирали в день месячную норму бутылок. Все, кто мог, прятались в оснащенные кондиционерами и вентиляторами помещения, или хотя бы просто в тень.

Ледогоров добрел до станции метро «Чернышевская», перешел Кирочную и вошел под гулкую, высокую арку старого грязного дома. Какую-то секунду ему не хотелось снова выходить под палящее солнце, залившее двор. Квартирка, которую они с Юлькой снимали почти задаром у каких-то ее дальних родственников, напоминала о фильмах про трущобы Гарлема. Входная дверь вела в десятиметровую кухню, соединенную узким коридорчиком с восьмиметровой комнатой. Самопальный душ в углу отделялся клеенчатой занавеской. Два окна выходили в грязный «колодец», акустика которого позволяла слышать храп на первом этаже, не говоря о более громких звуках: бурчанье телевизора, грохоте магнитофона, мате и шуме постоянных драк во дворе.

Ледогров блаженно скинул с себя пропитавшуюся потом, колом стоящую одежду и залез под душ. Спасительные водяные струи принесли облегчение. Если бы он мог — спал бы прямо здесь. Есть уже не хотелось. Усталость, духота и бессонная ночь брали свое. Он проглотил бутерброд, морщась с непривычки отпил несколько глотков безалкогольного пива и прошел в комнату. Пять метров из восьми занимала старая тахта. Он примостил на подоконнике привезенный от матери допотопный вентилятор и рухнул на свежую, остро пахнущую крахмалом простыню. Мерное шуршание лопастей убаюкивало. Поток воздуха обдувал тело как морской бриз. За окном пел Газманов, урчал мотоцикл, кто-то негромко и беззлобно ругался. Ничто не мешало. Сон уверенно овладевал им. День катился своим чередом. Несколько раз Ледогоров просыпался, ходил к холодильнику, пил и снова проваливался в сладкую истому. Вечером сквозь сон ему послышалось шуршание водяных струй душа. Он лежал в полудреме, не зная, просыпаться, или нет, когда влажное, душистое, гибкое тело скользнуло к нему под простыню и он провалился туда, где не было ни жары, ни города, ни времени.

За окном лениво сползало за горизонт солнце, криво улыбаясь пунцовой кромкой невесть откуда взявшихся облаков.

Взрыв был достаточно сильным и объемным. Стена лестничного пролета провисла посередине, угрожающе демонстрируя паутину крупных трещин.

— Правой стороны держитесь! На нее дунешь и «звиздец»!

В воздухе еще вилась мелкая белесая пыль. В сочетании с влажной духотой дышать было почти невозможно. Под ногами хрустели куски штукатурки. Пахло паленым.

— Направленный заряд, — умно сказал кто-то за спиной.

Ледогоров пожалел, что нет Полянского, который со своим боевым опытом быстро бы все объяснил.

— Ледогоров, ты либо внутрь проходи, либо вниз спускайся!

Квартира сложилась, как карточный домик. На руинах того, что когда-то называлось прихожей, как всегда невозмутимый Коля Югов набрасывал план-схему. Рядом суетливо разминал сигарету высоченный, рыжий участковый Фесуненко. У него было вытянутое печальное лицо и большие страдальческие глаза. Из глубины доносился голос Вышегородского, отдающего какие-то распоряжения.

— Здорово, Коля! Ты дежуришь?

— Нет! Сдуру рано на работу пришел. Хотел бумаги разгрести. А ты?

— Дежурка у дверей отдела развернула и сюда послала.

На лестнице противно заскрипело.

— Вы там чего, козлы? Похоронить нас всех хотите?

— Валить отсюда надо, — вмешался Фесуненко, — весь этаж на ладан дышит. Тем более, все ясно.

Ледогоров вопросительно посмотрел на Югова. Тот пожал плечами.

— Там по стенам размазаны остатки Ильи Репова. Я его лет восемь знал. Он еще школьником к «копателям» примкнул. Дважды судим еще по 218-ой [5]. Вчера вернулся с раскопок, хвастался соседу немецкими противотанковыми минами. Самоликвидация.

Ледогоров хмыкнул и аккуратно переступил через вывороченную паркетину.

— А чего тогда схему рисуешь?

Югов снова пожал плечами.

— Артур сказал. Ему для доклада надо. Мне-то по барабану.

Николай был самым невозмутимым человеком из всех, кого Ледогоров встречал в жизни. Он работал в районе с начала девяностых, года три назад уволился, а этой весной снова восстановился. Большинство оперов считали это самым идиотским поступком, какой можно совершить, но Югов лишь отшучивался.

— Двину я, пожалуй.

Ледогоров по инерции заглянул в проем выбитой двери второй комнаты. Ласковое утреннее солнце играло зайчиками сквозь расколотое оконное стекло. Из-под рухнувшего фрагмента стены выглядывала загорелая нога в розовом махровом носке. Что-то тупо заныло в груди. Он видел много трупов. Разных, порой очень неприглядных. Но сегодня почему-то никак не получалось оторвать взгляд от этого чистого розового носка.

— Жена его, или дочь?

— Какое там, — Фесуненко снял фуражку и пригладил волосы, — к соседке племянница приехала из Пскова. В пединститут поступать.

Заглянул постовой с лестницы.

— Там из РУБОПа приехали, из ФСБ и группа горпрокуратуры.

— Ща нам все раскроют, — продолжая чиркать в блокноте, кивнул Югов.

Ледогоров вышел на площадку, пропустил несколько важных, сосредоточенных мужчин и принялся спускаться. Во дворе с десяток малышей возились под присмотром бабушек в пожухлой городской траве. Три девчонки студенческого возраста листали на скамейке «Кос-мополитен». Водитель то ли «рубоповской», то ли «фээсбэшной» машины открыл все двери и, сбросив футболку, дремал на сиденьи. Солнце карабкалось все выше, раскаляя обычное питерское утро.

Когда перестаешь пить, появляется немного больше денег и гораздо больше времени. Настолько больше, что его ле жалко потратить на работу. Ледогоров несколько раз ловил себя на мысли, что абсолютно не знает, куда деть себя в отсутствие Юльки. Он всегда любил свою работу, но если раньше как все нормальные опера предпочитал увиливать от муторных поквартирных обходов и скучной работы с бумагами, то сейчас мог вечером сидеть в кабинете и методично писать справки под недоуменными взглядами коллег. Они не понимали, что с ним происходит. Он не торопился разъяснять. Он жил в двух измерениях: работа и Юлька. Больше ничего не было.

Солнце висело над скрипящими от жары крышами. Простреленный «мерс» уже, естественно, не загромождал вонючий от неизменной помойки двор. Ледогоров присел на валяющийся деревянный ящик, закурил и аккуратно развернул несколько помятых исписанных листков — полученные от следователя результаты ночного обхода дома. Когда он пришел за ними, молодой лейтенант юстиции в отглаженной форме удивленно воззрился на него.