Хан Кене - Есенберлин Ильяс. Страница 13

— По коням!

Белый платок на пике затрепетал над холмом. Это был сигнал Байтабыну, и в тот же миг словно из-под земли вылетели две сотни всадников, прятавшихся в котловине.

— Табын!..

— Тленчи!..

Сарбазы Жоламана взмыли на коней и устремились на врага. Солдатам пришлось отстреливаться в обе стороны. И пока перестраивались под градом стрел и соединялись оба отряда, они снова понесли большие потери. Джигиты Байтабына пронеслись сквозь их строй, но несколько человек по дороге тоже скатились с лошадей. Теперь объединенные отряды повстанцев и карателей стояли друг против друга. Исход боя зависел от преимущества в силе, а оно было у солдат…

Если бы не белоглазый Джебраиль с Алексалды, можно было бы что-нибудь сделать. Но эти двое хорошо знали тактику повстанцев и так распределили солдат с ружьями, что несущаяся на них масса всадников оказывалась под обстрелом с разных сторон. И повстанцы тоже ничего не могли предпринять. Дубины были основным оружием против спешившегося и залегшего противника, а в рассыпном строю не очень-то ими поработаешь. Вот когда неотвратимо несется сплошная лавина, сминая вражеский строй, и только дождь сокрушающих ударов сыплется из него на обе стороны, тогда другое дело. Но как раз строя и не устанавливали опытные казачьи урядники. Несколько раз водил в атаку своих сарбазов батыр Жоламан. Конная лавина проносилась, обстреливалась с боков и в спину, а на земле всякий раз оставалось несколько убитых джигитов. Вслед пролетавшим всадникам тоже не высылалось погони. А на нее-то и рассчитывал Жоламан. Когда бы, увлеченные погоней, рассыпались по сторонам враги, вновь пригодились бы луки…

Все хуже становилось положение. Теперь часть солдат уже села на коней, и Жоламан-батыр изменил тактику. Небольшими конными группами тревожил он с разных сторон карателей, рассеивая их внимание. О бочке с порохом в обозе вспомнил он. Взорвать ее — и враг обречен. Наверно, за этим бугром должен находиться обоз…

— Эй, Байтабын, нам нужна та бочка с порохом на телеге! — крикнул он племяннику. — Разузнай, где она…

Чтобы отвлечь внимание противника от Байтабына, Жоламан-батыр снова повел в атаку своих джигитов. Он смял севших на коней солдат Кара-буры с коржуном, но, когда дал уже знак к отступлению, услышал призывный крик:

— Коке!.. Коке…

Оглянувшись, он увидел окруженного врагами Байтабына. Джебраиль с Алексалды разгадали маневр повстанцев и не всех своих солдат бросили навстречу Жоламан-батыру, а часть оставили на пути джигитов устремившегося в их тыл Байтабына. Сам Джебраиль оттеснил прорвавшегося вперед молодого и горячего предводителя атакующих, и теперь добрых два десятка солдат и ханских туленгутов наседали на него со всех сторон, пытаясь сбить с седла.

— Про-о-щайте!.. — снова донесся до батыра сдавленный крик.

Жоламан-батыр сам не заметил, как повернул коня:

— Ар-руах!..

Мощный конь его снова врезался в толпу врагов, сбивая и отбрасывая в стороны людей и лошадей. Громовой клич заставил сарбазов на полном ходу повернуть своих коней и устремиться за батыром.

— Аруах!..

— Тленчи!.. Тленчи!..

— Жоламан!..

Не ожидавшие повторной атаки солдаты не успели даже перезарядить ружья. Дрогнули, расступились и туленгуты отряда Сергазы. Низинка была впереди, и Жоламан-батыр потерял на некоторое время из виду отбивавшегося племянника. Когда он вынесся на возвышение, то увидел, как Байтабына уже стаскивали с седла. Вся голова его была залита кровью и руки бессильно болтались по сторонам. Только конь его, гнедой пятилеток, волчком крутился среди солдат, принимая на себя удары. Но в стороне уже кто-то из туленгутов раскручивал аркан…

Ему-то и достался первый удар батыровой дубины. Еще трое или четверо вылетели из седел с проломленными черепами.

— Наддай коню! — дико закричал Жоламан-батыр. — Аруах, Байтабын!..

Гнедой сам, наверно, понял призыв батыра и, взвившись птицей, перелетел через окруживших его врагов. Мгновение — и он мчался уже бок о бок с конем Жоламана, и голова племянника привалилась к дядиному бедру. Не успели солдаты вскинуть наспех заряженные ружья, как всадники снова пропали, будто сквозь землю провалились, в зарослях тамариска…

Если долго бить железом о железо, то даже на нем появятся трещины. Все чаще оглядывал Жоламан-батыр поредевшие ряды с утра не выходивших из боя сарбазов. У многих были тяжелые ранения. Байтабын был хоть неглубоко иссечен, но потерял много крови и часто лишался сознания. Утомились и лошади, с ночи не знавшие отдыха и не получавшие корма. Они уже с утра с трудом носили на себе джигитов и не брали с налета обычные степные рытвины. Начинать сейчас новую атаку было равносильно самоубийству. Мысль Жоламан-батыра давно уже склонялась к отступлению. Кочевка приближалась к Мугоджарам, утомленным боем солдатам ее не догнать. И все же он помнил степную мудрость: «Когда воин побежал, ему и баба — батыр!» Не развеется ли по степи дух табынцев, если покажут они сейчас спины солдатам?..

А каратели пока решили сами перейти в наступление… Такое Жоламан-батыр видел лишь как-то в Оренбурге, на плацу. Тремя ровными колоннами выстроились солдаты и, взяв ружья наперевес, медленно, неотвратимо двинулись вперед. Часть ехала на лошадях, но тоже ровным сомкнутым строем. Даже ханских туленгутов удалось урядникам построить в каком-то порядке. Так и шли они: спокойно, торжественно, поражая воображение простодушных степняков. Грозно надвигалась четкая линия отливающих синим налетом штыков, поблескивали на солнце взятые к плечу сабли и палаши. Батыру было видно, как напряглись спины джигитов, кое-кто дрогнул, втянул голову в плечи. Но именно сейчас нельзя отступать. Заяц погибает обычно только из-за собственной трусости. Лучше уж умереть с честью на поле боя. Как бы ни были расширены глаза от страха, а бой принять нужно…

Жоламан-батыр был опытный воин и знал, что сила сейчас на стороне хорошо обученных регулярных войск. Кроме того, у них ружья, и немало джигитов уложат они спать вечным сном в их родной степи, прежде чем сойдутся все врукопашную. И все же он приказал своим людям съезжаться для последнего боя. Меньше четырехсот сарбазов оставалось у него на конях, и батыр собирал их в одну лавину. Лишь бы удалось дорваться до рукопашной, а там будет видно…

Все ближе и ближе солдаты. Вон бугорок, от которого можно будет пустить в ход луки. А дальше, там, где редкая полоска чия, они сойдутся вплотную. Но перед этим прогремит солдатский залп. По знаку батыра медленно двинулась вперед единая конная масса. Быстрее и быстрее, навстречу неотвратимой линии стальных штыков. Видны уже черные дула…

И вдруг:

— Каракипчак!.. Дулат!..

Неожиданней зимнего грома прозвучало это. Качнулись и сломались цепи карателей. Могучая лава неизвестной конницы неслась на них из открытой степи. Беспорядочной стрельбой без команды встречали ее солдаты. Ханские туленгуты начали поспешно поворачивать лошадей.

На несколько корпусов вперед выделились из лавы двое. Один громадный человек на белоногом коне, был в сверкающих на солнце железных латах. Как игрушкой, вертел он над головой тяжелой кованой палицей…

— Это кипчакский батыр Иман!.. — закричал Жоламан-батыр. — И конь его белоногий…

— Да, только он так сидит на коне…

— А за ним кто?

— Батыр Кудайменде это, из рода баганалы!..

— Откуда они здесь?

А вот и бугорок. Жоламан-батыр привстал в седле, повернул голову к табынцам:

— Ар-руах, табын!..

— Аруах!..

Почти одновременно навалились на растерянных солдат обе лавины. Они побежали, несмотря на брань и удары палашом, которыми пытались остановить их хорунжий и урядники. Только половине удалось добраться до своих лошадей. Не менее сотни солдат и столько же туленгутов осталось на земле. Раненых среди них почти не было. После удара палицей долго не живут…

Так закончился этот бой — один из многих, которые происходили в тот год по всей степи от Каспия до Сибири.