Хан Кене - Есенберлин Ильяс. Страница 27

Касым-тюре опустил вознесенные к небу руки и сидел в скорбном молчании. Собравшиеся беззвучно шептали: «О Аллах, прими жертву!.. Прими белого барана с золотистой головой!..» Неясный, затухающий огонек появился на миг в глазах старого тюре.

— Бухар-жырау говорил, что не от старости умирает орел. От горя он умирает, когда крылья уже не держат его в воздухе. — Касым-тюре собрал все свои силы, встал, выпрямился и протянул правую руку, благословляя Кенесары: — Теперь твой черед летать… Аминь!

Он отстегнул от пояса родовой кинжал в серебряных ножнах, снял со стены старое кремневое ружье с посеребренным прикладом и на роговых ножках, передал их Кенесары:

— Этому кинжалу тысяча лет, и всегда принадлежал он старшему из нашего рода. А ружье перешло ко мне от моего отца и твоего деда — хана Аблая. Оно убивает с пятиста шагов, и до сих пор я никому его не давал!..

Это означало, что Касым-тюре передает всю власть, родовую и военную, султану Кенесары. Вынув прадедовский кинжал из ножен, Кенесары приложил его острием к губам:

— Клянусь никогда не знать пощады к врагам, и пусть сердце мое будет холодным и твердым, как эта сталь!

Касым-тюре наклонил голову в знак согласия:

— Последняя моя просьба к тебе: отомсти за смерть двух братьев и за восемнадцать зарезанных туленгутов!.. Нам не одолеть сейчас всего Кокандского ханства, но для мести сил хватит. Завтра же собери всех верных сарбазов и, по примеру нашего славного прадеда — хана Тауекеля, не оставь камня на камне от Ташкента. Пусть сгинет это гнездо коварства, и тогда ты выполнишь передо мной свой сыновний долг!..

Султан Кенесары опустился на одно колено:

— Мы подумаем и после восхода солнца скажем свое решение.

В ту же ночь султан Кенесары собрал в белой двенадцатикрылой юрте батыров Агибая, Наурызбая, Кудайменде и певца Нысанбая и долго советовался с ними. Наутро он вместе с батырами посетил Касыма-тюре…

Всю ночь не смыкал глаз, ворочаясь с боку на бок, старый хан. Он сомневался, правильно ли поступил, велев напасть на Ташкент и не заручившись при этом поддержкой казахов Сырдарьи, Сарысу и Чу. Можно ли рассчитывать на успех, опираясь лишь на малочисленные роды алтай, тока, алтын, уак? Увидев сына, Касым-тюре медленно встал с мягкой постели.

— Тюре! — Кенесары низко склонился перед ним. — Как говорят, если разум — палка, то гнев — нож. Не будем же срезать палку. Мы обдумали это и пришли к решению, что не следует сейчас нападать на Ташкент. Время еще не настало…

— Что же вы будете делать?

— Мы вернемся в Кокчетау.

Касым-тюре не стал больше ничего спрашивать. Время его решений прошло. Он долго сидел, покачивая головой. Потом заговорил:

— Что же, я сам сомневался, правильно ли мы задумали. Очевидно, пришло утро, которое всегда мудрее вечера… Теперь давайте подумаем о вашем решении. Когда волчица оставляет свой выводок в логовище, охотники обязательно ставят там капканы. Не ждут ли они нас в Кокчетау? Ведь нам ужиться там после всего случившегося невозможно. Не лучше ли перекочевать в глубь Сары-Арки, да и то не дальше Улытау — это узел кочевий всех трех жузов, и если не на одного, то на другого можно будет опререться…

— Улытау относится к роду баганалы. — Кенесары говорил спокойно, убедительно. Было видно, что он все хорошо продумал. — Что, если откажут нам теперь в убежище сыновья Сандыбая? Нельзя забывать, что оба — Ерден и Дузен — получили высокий титул от белого царя. Не придется ли нам сразу браться за палицы? Разумно ли это будет, даже если мы и сможем их одолеть? Касым-тюре согласно кивнул:

— Да, ты правильно судишь, султан Кенесары. Измученные походом сарбазы должны будут отдохнуть. Да и плохо приходится тому, кто, придя в чужой дом, подобно скорпиону, жалит хозяина. Не с этого следует начинать задуманное тобой… — Он остро посмотрел на Кенесары, потом со вздохом опустил голову. — Неужели во всей Сары-Арке не осталось места, где можно было бы приклонить голову внукам Аблая?

Тогда, до сих пор стоявший молча, склонил перед старым тюре голову батыр Кудайменде: — Нельзя надеяться на гостеприимство детей Сандыбая, мой тюре. Мне кажется, что вам следует перекочевать сразу к берегам Терсаккана, в урочище Каракоин-Каширлы. Среди наших — немало из рода алтай, а вы знаете их батыров Жанайдара и Тулебая. К тому же род алтай с радостью даст на зиму убежище потомкам Аблая! А к лету можно будет перейти в Улытау, чтобы вырвать его у сыновей Сандыбая. Только переломив им хребет, можно будет думать о дальнейшем…

— Что же, где-то за Терсакканом и родные нашей снохи Кунимжан… — задумчиво ответил Касым-тюре.

— В таком случае надо немедленно посылать нарочного в Каракоин-Каширлы, чтобы дать знать о нашем намерении! — решил Кенесары.

Касым-тюре утвердительно кивнул:

— Это правильное решение!

…В этот же день для переговоров с алтайскими родами, населяющими Каракоин-Каширлы, имея в поводу двух подставленных лошадей для смены, выехал батыр Кудайменде. После поминок по погибшим от рук ташкентского куш-беги султанам и туленгутам аулы стали поспешно готовиться в дальний и нелегкий путь. Оказалось, что не только старики и взрослые мужчины, но и маленькие дети истосковались по родным краям. Они радостно бегали, помогая старшим разбирать юрты. Потуже стягивали ремни джигиты, узлом завязывали хвосты лошадей, готовясь в дорогу. Особенно тщательно проверяли оружие: вынимали из колчанов — корамсы длинные стрелы со стальными обоюдоострыми наконечниками, пробивающими любую кольчугу, обычные стрелы с четырехгранными наконечниками «козы-жаурын», заменяли на них помявшиеся или пересохшие от времени перья. Другие оттачивали стальные, в полторы руки длиною, навершия копий, привязывали к ним волосяные кисточки из конских хвостов. Имевшие сабли, кинжалы и ножи точили лезвия, а не имевшие металлического оружия попросту выдергивали с корнем молодые горные сосенки и обстругивали их. Все понимали, что вряд ли обретут покой на родной земле.

На высоком холме стоял султан Кенесары. Внизу, обтекая холм с западной стороны, уходил к горизонту караван. Словно возвращающийся на родину косяк перелетных птиц!..

За две недели пересекли они Бет-Пак-Далу. Там, где река Сарысу заканчивает свой путь, исчезая в сыпучих песках, находилось урочище Кзыл-Джингил. Там, в большом ауле Ботеша, их ждал уже Кудайменде и с ним знаменитый, ужасный в сражениях алтайский батыр Тулебай, который один вытаскивал упавшего в глубокий степной колодец верблюда. Вместе с Тулебай-батыром для встречи султана Кенесары сюда прибыли два влиятельных аксакала и полтора десятка крепких, вооруженных коваными палицами джигитов. Маленькие косматые лошади, овчинные малахаи и яловые сапоги выдавали в них людей невысокого происхождения. Да и сам Тулебай-батыр, одетый просто, выделялся только своим необыкновенным устрашающим видом. Казалось, что ширина его равняется высоте, а роста он был в полтора обычных джигита. Глаза его затерялись в зарослях густых бровей и ресниц, а длинные смоляные усы доходили до ушей и закручивались вокруг них. Под стать батыру был и конь, так же густо заросший ниспадавшей на землю черной гривой. И круп коня был немногим уже плеч хозяина…

Тулебай подъехал, слез с коня, опустился на одно колено:

— Эта степь, — ваша, султан Кенесары, внук Аблая!

Кенесары, который всю дорогу был хмур, как осенняя степь, впервые расправил плечи и посмотрел куда-то поверх голов окруживших его людей…

ЧАСТЬ ВТОРАЯ

I

Лучи солнца давно уже лились из тундука — отверстия в купольном потолке юрты, но ага-султан Кара-Откельского округа Конур-Кульджа Кудаймендин все еще не вставал с постели. Он любил по утрам думать так, лежа на громадных пуховых подушках. Вот он тяжело перевалился с бока на спину; маленькие, похожие на ягоды черемухи глаза уперлись в уык — одну из жердей крепления юрты; жидкие, словно усы у кота, брови поползли вверх. Высокое, огромное, напоминающее сундук брюхо вздымалось толчками, клокоча, как опущенный в воду мех из коровьей шкуры; а короткий и широкий, будто рукоятка плети, нос со всхлипом захватывал воздух. Особенно непотребна была верхняя губа: редкие волосенки хомячьих усов щекотали нос при вдохе, и губа кривлялась каждый раз, выражая желание хозяина чихнуть.