Кому в раю жить хорошо... - Вихарева Анастасия. Страница 71

Соблазнятся разве матери после такого рассказа Иродом, если девять месяцев вынашиваемые младенчики лежат в кроватке и невинно пускают слюни?!

Ну и пусть, что, когда войдет к ним Сын Человеческий: «восстанут дети на родителей и умертвят их». А пока-то безобидные слюнявчики! До того времени, когда войдет, еще дожить надо. Но после, хоть замолись на свое чадо, если Я, Сын Человеческий пришел, чтобы пить вашу кровь. Ха-ха-ха, мамаша, о болезни ли вам сейчас думать, когда ребеночек ваш вам в лицо тычет, именно вас обличая болезнью?! А как вы хотели, верноподданный Мой, не на словах, а на деле, ядущий Плоть Мою и пьющий Кровь Мою… «Ядущий Мою Плоть и пиющий Мою Кровь пребывает во Мне, и Я в нем. Как послал Меня живый Отец, и Я живу Отцем, и ядущий Меня жить будет Мною.» Я вместо него, Сын Божий перед тобой. Парю в облаках, выхожу из уст, спускаюсь в чрево — и держу голову его. Вы ему в глаза, а Мои слова с кровли. Вы сказали — и забыл, а Я буду молотить день и ночь. Я же не сказал, когда сказал, придет Сын Человеческий, что именно Я приду — вот, сосед пришел… «А кто соблазнит одного из малых сих, верующих в Меня, тому лучше было бы, если бы повесили ему мельничный жернов на шею и потопили его во глубине морской». Горло перегрызу за стадо свое! Не поверите, мельничный жернов у вас на шее — и сами вы уже утонули. Мысли и мечты ваши берут за душу только вас.

Ни один убийца не радуется, когда на него глаза людям открывают — истина не нова.

И врага уже как будто нет, как будто неведомая сила, а не вампир, хорошему человеку в Ночи шепчет на ушко, чтобы Днем услышано было с кровли… И так вампир избежал мученичества чудесным велением божьего происхождения, но мученик. Ищут, а значит, прятать надо, защищать всеми своими помыслами. Оправдывать. В долг ссудить и забывать. И внимать, как дитю, который происки готовить не умеет. А иначе, как хорошим стать? И страшно напуган народ Дьявольскими кровожадными соблазнами. Все как один встанем! Решимости у народа, хоть отбавляй — и страшно напуган Дьявол, раз не кажет лицо. Значит, победили. Значит на правильном пути.

Вот только педофилов меньше не становится…

Если собрать трупы умерщвленных родителей и умерщвленных младенцев — поля удобрять можно. Но ведь это где-то там?! А мы хорошие?! Ну, в конце концов, не Сына же Человеческого обвинять, если у человека кровлю сносит…

Так думал Борзеевич, Манька не соглашалась: в каждом человеке было и хорошее и плохое, у кого-то больше, у кого-то меньше, у вампиров быть хорошими получалось лучше других. На лице написано: «хороший». А если дело разбирать, то у всякого дела есть и хорошая сторона, и плохая. Но сейчас, пожалуй, разобралась бы, и поддержала его. Похохотали, посношались, пообщались, разошлись и забыли… младенцы… А ты живи с этими всю жизнь и терпи, в то время как младенцы грызут твое горло. Поркой вампира не вылечить, но на младенца у кого рука осмелится?

Когда она смотрела на вампиров в земле, милее их, пожалуй, никого не было. Что нашептали, то и видела на кровлях…

Ну хоть видела!

С головой все в порядке. Мозги довольно быстро перелопатили достаточно весомое количество информации и собрали воедино многие высказывания Борзеевича. И сразу расстроилась. Опять эта проклятая жизнь! Может, первой смерти нет, зато есть мука смертная… С ума сойти можно! Может, умрешь через минуту другую, стоило ли назад-то?!

— Мы уж не чаяли дождаться, когда бездонный упырь кровушки напьется. На вот, — Борзеевич протянул руку с кружкой, от которой приятно пахло. — Бульон горяченький, все время на подогреве держу. Из того самого голубя, который поганил отхожим местом Храм Божий! Ну ничего его заразу не берет! И рассекали, и оживляли, и метлой гоняли. Сдается мне, почтовый он, ни дать ни взять Царица всея государства Мамашке письмецо посылала, да мы проглядели.

— Иии… Мма-а-а… — Манька пошевелила языком. И вдруг почувствовала — отпустило, язык пошел свободно. Наконец-то! Жизнь возвращалась! — Нельзя, дедушка, живая тварь… Голубь — он голубь мира. И враги, бывает, умные письма посылают…

«Я дома!» — умильные слезы навернулись на глаза. Приятно было снова очутится под навесом, который наскоро сколотили, чтобы не спать под открытым небом. Навес пришелся кстати, так и белье не выгорало под солнцем, и лучшего места, чтобы высушить траву или про запас наготовить веники, не придумаешь. Закостеневшее тело все еще слушалось с трудом. Манька пошевелила пальцами, прислушиваясь к своему состоянию. Тело было чужим, не родным как будто. Села за руль, а руля нет. Выходит, и в самом деле умертвил ее Дьявол?

«Брать, не брать?» — покосилась она на бульон, чувствуя, что горячее организму никак бы не повредило.

— Любая тварь за мир, за дружбу… Попить-поесть тоже надо! — настоял Борзеевич, заметив ее колебания. — У нас три голубки гнездо свили, потомству его скидку сделаем. Свои будут, не предатели…

— Бери! — добродушно посоветовал Дьявол, который возник позади Борзеевича, как ни в чем не бывало, будто не расставались, и не утирал он кровавую слезу с ее глаз. — Пить, есть разрешаю же!

Борзеич от его голоса весь вскинулся, повернулся резко, с обидой и укоризной.

— Да что же это ты там так долго-то держал?! Ведь не мертвому человеку не должно быть более минуты убитой! — воскликнул он, всплеснув руками, как кочет. — Сам в следующий раз пойду!

— Опять опилок в голове насмотрелся! — осадил Дьявол. — Корченная она, что бы испугаться самого здорового на свете сна?!

— Ой, не ругайтесь, в порядке я, в порядке! — успокоила она обоих. — Вот только занемела!

Попыталась сжать кружку с бульоном негнущимися руками. Руки не слушались. Борзеевич придержал кружку, поднеся к губам, слегка наваливая. Жизнь вливалась в тело с маленькими обжигающими небо глотками, согревая и разгоняя застывшую кровь.

— Да ты хоть зубиком одним улыбнись, а то, как подменили тебя, — попросил Борзеевич, заботливо хлопоча вокруг. — Ну, хоть избам на радость! А то, как третий день проскочил, они и Храмом быть не хотят, а не положено, дождаться надо. Сидим, вот, ждем — и пьют обе воду из реки, как пропойные бабы…

— Уж чего-чего, а им, даже если всю реку выпьют, не во вред, — успокоил Дьявол. — Им вода, что еда, бревна у изб живые. Растут помаленьку. А ты не лежи, — повернулся он к Маньке, — пройдись, надо кровь разогнать.

— Сердца у тебя нет! — сердито проговорил Борзеевич, приподнимая Маньку за голову и подкладывая под спину подушки.

— Нету! — чистосердечно признался Дьявол. — Было бы, я б на муки сердечные молился …

— А сколько… я спала? — спросила Манька, разгибая ногу рукой.

— Ну, недельку другую вы отсутствовали, уважаемая, — просветил ее Дьявол.

Брови у Маньки изумленно поползли вверх. Про время она совсем забыла, проживая свою жизнь заново. Ее били, колотили, изводили. Даже поела несколько раз, правда, еда была то отравленная, то негодного качества. Обычной едой ее не попрекали. А вообще в Аду подумать о еде как-то в голову не пришло. И пролетело время вроде как один миг.

— И нечего так на меня пялиться! — отнекался Дьявол. — Время в Аду не то, что здесь. Для кого-то оно несется, для кого-то стоит, для кого-то назад движется. Вникнуть в просвещение Ада непросто. Это я мог бы все царствия мира в мгновение ока показать, а вы так не умеете. Иному тридцать лет и три года мало. Где голова у людей соображения не имеет, так это в Аду, косность мышления — это уже от Небытия. Тут вы на всем готовеньком, а там умные примеры ни чьими мозгами не обмозгуешь — мозгов нет. А сознания ваши в последних поколениях туговато соображают, если без комментариев, не хватает вам энергии для нужной скорости мышления. И удивляться не чему, чтобы прокормить такую ораву нечисти, надо быть кладезем колодезным. Даже я не берусь за такую благотворительность.

— Все говорят, что там любовь одна, — обиделась Манька. — А для меня только болезнь…

— Есть, не отрицаю. Но ты же не на меня смотрела! — образумил ее Дьявол. — Меня поганой метлой царек не выметал. Но так-то лучше, посмотреть на себя бывает полезно.