Другой Урал - аль Атоми Беркем. Страница 23

Она «спросила», не нужно ли мне чего-нибудь, не хочу ли я, чтобы она сделала что-нибудь для меня, — но я только яростно помотал головой, словно в совсем раннем детстве, когда не хотел пускать отца на работу и хватал его за шинель в коридоре, зарывая лицо в ее колючей стене. Еще я как-то догадался, что же всегда выручало меня, начиная с раннего детства, — случаев склеить ласты, причем таких вполне безусловных «голевых моментов» у меня с детства и до двадцати где-то лет было ненормально, патологически много, и вздумай режиссер меня дублировать, похожие мальчишки кончились бы у него очень быстро. Одно из выражений — «спать, как на ладони Аллаха» с тех пор наполнилось для меня вполне предметным содержанием.

Мне очень не хотелось ее отпускать, но она ласково отстранила меня и вновь замерла в своем тихом солнечном мире, а я вернулся за стол Яшчерэ.

Насколько я тогда понял, событие это стало для Яшчерэ чем-то из ряда вон, однако беседовать о нем она отказалась; единственное, чем она отреагировала на все это, был вопрос:

— Зачем молчал, чего хочешь?

— А я че-то хочу? — удивился я. — Вроде бы ничего. Ну, в смысле, ничего такого, чтоб можно просить…

— Ты совсем хитрый или совсем дурак, — поджав губы и как-то странно, то ли осуждающе, то ли… не знаю.

словом, как-то не так глядя на меня, сказала бабка. — По-моему, ты — дурак.

— Почему, аби?

— Она — самый большой из наш След. Ты ее один раз еще встретишь, последний день когда будешь жить.

— А че я мог попросить? — Я начал чувствовать сожаление об упущенной возможности.

Но бабка только махнула рукой, давая понять, что тема закрыта. Тогда я еще не знал, что Яшчерэ твердо выполняет даже непроизнесенные обещания, и попытался несколько раз поднять этот вопрос, но тема так и осталась закрытой, много раз я порывался поговорить об этом случае, но всегда что-то мешало; а теперь она закрыта уже навсегда.

Мент родился

На майские, как обычно, приезжаю к Тахави и с наслаждением перекидываюсь в деревенское. Покой еще не установился, и я радостно ношусь по двору с шилом в заднице — зачем-то ищу изоленту, не нахожу, собираюсь съездить за ней, заодно обхожу дом и двор посмотреть, не купить ли заодно еще что-нибудь по хозяйству. Доезжаю до армяна на базаре, покупаю кучу всякой шалушки и выпиваю с ним по банке пива у прицепа с зонтиками. Мужики по старой привычке принаряжены, и вообще день такой легкий, радостный, видимо, из-за бодрящего сочетания утреннего холодка, яркого солнца и давнего рефлекса на Первомай. Отъехав от базара, обнаруживаю соседа-мента, на пару с женой волокущего кучу покупок. Останавливаюсь, тыкаю в кнопку багажника и выполняю приглашающую серию телодвижений. Они с удовольствием сваливают сумки и пакеты в багажник и деликатно садятся назад, всячески показывая, что коже сидушек от них никакой обиды не учинится. Пытаясь поддерживать приветливый разговор, замечаю, что у мента какая-то странно-заторможенная мимика, и до меня наконец доходит, что он в жопу пьян. Я восхищенно умолкаю — вот это класс, надо же! Не приходя в сознание, сходить с бабой на базар, не шататься, никак вообще не выдавать своего состояния! Да, школа… Интересуюсь у бабы: в честь чего это ее благоверный так плотно самоубился с утра пораньше — в честь Первомая, что ли?

— Нет, день рожденья у него. Он как на работе в пятницу еще начал, потом те пришли, се пришли… Ну, сам знаешь.

— Эт точно…

— Щас придем, я его положу, к вечеру, как гость приедут, будет как новый! — с гордостью сообщает баба, и я уважительно цокаю, типа ух ты, смотри-ка…

— Сегодня еще главный стол делаем, из соседний район приедут, мои приедут, из Члябск облсной тоже приедут.

— Как, справляешься? Молодец, Алия, хорошая ты хозяйка.

— А, чего там, — довольно отвечает она, видно, что ей нравится, что я замечаю ее хозяйкины таланты. — Дочка помогает, не безрукая растет. Хотя да, че-то устала я — третий день сегодня, а еще завтра-послезавтра. Хорошо ты попадался, а то все руки уже отмотала. Ты приходи, слышь? Обязательно приходи, яры?

Я почему-то соглашаюсь, хотя стопудово знаю, что не пойду, но сегодняшний денек легко склоняет меня к решению и впрямь пойти поздравить соседа. Почему нетто, в самом деле? От этого решения мне становится еще легче на душе, и мы с бабой погружаемся в обсуждение желательного подарка. Баба мечется между нешуточной деликатностью, обычной в наших местах даже сегодня, и желанием не упустить возможность добавить от моих щедрот что-нибудь в семью. Я несколькими точно рас-считаными фразами подталкиваю ее к мысли о муже, о том, чего бы хотелось именно ему, — и надо же, получается. Баба с заметным облегчением оставляет меркантильные соображения, и ей от этого тоже становится легко и весело. Ее лицо молодеет, она совершенно по-девичьи нахмуривается, приставив палец к переносице, чуть не попадает пальцем в глаз на очередном ухабе и весело хохочет над своей неловкостью. К ней возвращается та нежная степная красота, которую уже почти не видно под корой мгновенно состаривающих деревенскую женщину забот.

— Слушай! — звонко восклицает она. — А купи ему эти… Патроны, или как их там, гилезы? Он все заряжает старые, ругается, наверно совсем плохие… Это не совсем тебе дорого?

— Да нет, че ты. Ерунда.

Не сумев выяснить калибр — она и слова-то этого не знает, я захожу к ним, помогаю разгрузить продукты и отрубившегося от неподвижности мента. Дома тарарам, с кухни тянет готовкой, по дому носится румяная дочка, симпатично припудренная мукой, и шебуршатся по углам какие-то незнакомые старухи. Заставив не разуваться, баба проводит меня в спальню, где прикручен сейф, и сует в руку ключи.

В оружейнике у мента бардак, все навалено как попало. Я достаю его вертикалку и беру гильзу проверить, разбивает ли нижний ствол. Гильза неплохо подпрыгивает; все ништяк, должно разбивать даже белую жевелу. Да, на самом деле, пора бы новые гильзы-то. И во, закрутку еще ему возьму — эти закрутки я знаю, говно, а не закрутки. Через пару лет железный шток разбивает силуминовую станинку и болтается, как… Ладно, в такой денек даже лайт-сквернословие не лезет на язык. Сдуру проговариваюсь, что собрался дунуть до Челябинска.

— Ой, слушай, а ты, может, тестя прихватишь? Он уже сколько лет из Куяшки [22] своей не может выбраться, возить его некому, вот только с утра чай пили, он жаловался. Прости, совсем на шею тебе села тут…

— Да, конечно, прихвачу, не на себе ж тащить.

— Он в Куяшке живет, а оттуда сам знаешь…

— Да ладно тебе, сказал же — возьму. Давай, где он, скажи, пусть выходит.

Потом я долго уверял, что переодеваться не буду, и заходить к Тахави мне не надо, и денег на бензин тоже не надо, и пирожков в дорогу, и то, и се, пятое, десятое… Пришлось, спасая настроение, вырваться из дома и ждать в машине. Наконец Алия открыла калитку, выпуская на улицу маленького взъерошенного старика.

Старик оказался веселым и спокойным, болтать с ним было занимательно — сроду не думал, что можно добывать практически любого зверя, не особо удаляясь от деревни. Когда мы стали у оружейного напротив Манежа, он здорово удивился — как так, полчаса даже нет, а уже вон че, приехали. Войдя в тесный подвальчик, он полностью отключился от внешнего мира и прилип к витрине, хмурясь и шевеля губами. Я взял некапсюлированной латунной гильзы, нормальную стальную закрутку на струбцине, коробку жевелы и что-то разошелся, присовокупив пачку Clevero’вских патронов — мне было бы приятно получить такие в подарок.

Отстрелявшись, подхожу к старику, смотрю, что покупает он. Старик отложил три пачки барнаульских оболо-чечных и не ведется на ленивые подначки своего толстого городского сверстника по ту сторону прилавка, нехотя, из одного профессионализма разводящего на более дорогие, в красивой зеленой коробке со здоровенным лосярой. Он поглощен созерцанием прицелов, но интерес его явно платонический, не хватает ему бабла на такую роскошь.