Ястребиный князь - Фанкин Юрий Александрович. Страница 8
– В общем-то, все ясно, – сказал Полудин. – Ты мне лучше признайся – где щук набил? В Теплой заводи?
– Угадал! – задорно откликнулся Полковник. – Возле Кривого мыска. Там дуб, сухой, старый, а дальше березки. Ты представляешь, я даже на березу с ружьем забрался. Сижу, как тетерев, а щука берегом ходит. Сверху такой обзор!
– А ястребки, случаем, рядом не кружили? – не удержался Полудин.
– Какие ястребки? – удивился Полковник. – Я больше на воду глядел. Зачем тебе ястребки?
– Приручить хочу, – пустил разговор по шутейному нарыску Полудин. – Будем перепелок брать, а повезет, может, и гуся закогтим.
– Ты серьезно?
– Какие тут шутки! Патроны, сам знаешь, кусаются.
Полковник был человек не наивный. Весело посипел, похмыкал, а потом поинтересовался с подначкой:
– Чем же ты своего ястребка кормить собираешься? Наверное, парным мясом?
Полудин рассмеялся.
Накануне первой охотничьей зорьки Полковник заехал за Полудиным. Довольно тучный, в пятнистой камуфляжной форме, пахнущий весенним солнцем, талой водой и лодочной дегтярной смолкой, он сразу заполнил собой коридор полудинской квартиры. Размашисто стиснул руку Полудину, заглянул в его писательский закуток, заваленный книгами и бумажным листопадом:
– Все творишь?
Наклонившись к улыбающейся сестрице, приветливо щекотнул темным, с проседью, усом:
– Все ворчишь?
И по-московски торопливый, всей душой нацеленный на долгожданную охоту, стал шевелить Полудина:
– Так. Эту сумку брать? Спальник тоже? С чем у тебя корзина?
Квитка, повизгивая, радостно пласталась у двери. Полудин решил, захватить на охоту оба ружья.
– Ты что, на войну собрался? – спросила жена.
– На мировую, утиную! – ответил за Полудина Полковник.
Последние секунды напоминали побег. Нагруженные охотники вслед за вылетевшей пулей Квиткой протиснулись в дверь, скомкав самотканые половики. Полудин только отметил быстрым взглядом непорядок, но не нагнулся, чтобы поправить.
Жена пальнула в угон:
– Вы там поменьше пейте!
Однако отлетные птицы были крепкого осеннего пера, к тому же какой смысл палить по распустившемуся охвостью? Полковник только бодро крякнул, а Полудин улыбнулся своей обычной улыбкой с застоявшейся грустинкой.
Взвыл синий «жигуленок», и под грохот салонной музыки, создающей ощущение бесшабашной праздничности, они покатили по асфальтовому, со свежими выбоинами шоссе.
Полудин всегда любил дорогу, ведущую к Озеру. На днях он закончил большую повесть, которая, казалось, вычерпала всю его душу, выбрала из заветных сусеков самые самородные слова, которые он копил в течение жизни, и писатель, опустошенный, словно колодец в знойную работную пору, с болезненным вниманием вглядывался теперь в ожившие скворешни дачных домиков, вчерашние колхозные поля, заросшие травяной дурниной и частой, как гребешок, березовой жиделью. Кое-где на сером рубище полей яркими заплатами выделялись зеленя. Укропчатые метелки гигантского борщевика, подступающего к песчаным обочинам, казались вырезанными из ржавой жести, и было несколько удивительно, что они, покачиваясь, не издают глухариного металлического скирканья. На быстро линяющих буграх, на самом припеке, желтели лепешечки мать-и-мачехи, а съёжившийся снежок в синеватой тени очень напоминал притаившегося зайца-беляка.
В прорезь открытого окна упруго, напористо бил ветер, в котором угадывались горечь размочаленных трав и пряный дух оттаявшей земли. У Полудина, выбравшегося из творческой неволи, сладко кружилась голова. Казалось невероятным, что через каких-то полчаса он увидит Озеро, то самое Озеро, с которым он мысленно не расставался. За время писательской засидки Полудин по-своему обжил это Озеро, заметно привык, и теперь где-то в глубине души побаивался живого Озера, сулящего столько тайн и неожиданностей.
Он так зримо представлял плывущего над Озером бело-рябого ястребиного князя, что казалось, на его охотничью долю осталась какая-то малость – увидеть вживе то, что давно стало знакомым и ожидаемым.
Полковник торопился: нужно было вовремя доспеть до старого привала на Теплой заводи, где их, наверное, уже дожидался с запасом свежей рыбы Витёк-Абориген, прибывающий на весеннюю охоту по перу из своей родной Шумилихи, как правило, загодя, самотопом. Однако желанное Озеро как будто загородилось от нетерпеливых охотников вязкими, в водяных колдобинах, дорогами. Выбирая проезжую твердь, приходилось долго кружить, возвращаться назад и снова рваться к приманчивой озерной светлыни, широко проступающей сквозь обметанное скудной зеленью чернолесье.
– Что такое! – удивлялся Полковник, вглядываясь в грязное лобовое стекло. – Куда подевалась Вамнинская дорога? Ничего не пойму.
– Леший водит! – говорил Полудин. Шутить-то он шутил, а глаза были довольно серьезными.
Наконец-то обнаружилась старая, с неглубокой колеей Вамнинская дорога, но ее на самом подъезде к Озеру перегородили две упавшие сосны. Пришлось выйти из машины и за хвоистые космы оттаскивать выворотни в сторону.
– Леший набросал! – улыбался Полудин. Он с удовольствием ощущал, как от его разгоряченных ладоней исходит острый скипидарный запах.
И все же, раздвигая встречные ветки, пролезли, пробились сквозь древесную, казавшуюся нескончаемой теснину на озерный, залитый солнцем взлобок. И так резво вкатились навстречу Озеру, что у Полудина даже сердце екнуло: казалось, еще мгновенье, и машина, как заядлый, истосковавшийся по купанию ныряльщик, бросится с прибрежной высоты в серую, играющую серебряными барашками воду.
– Абориген где-то здесь! – сказал Полковник. Он сразу заметил замызганную хозяйственную сумку Витька возле темной круговины кострища.
Полудин, не переставая улыбаться, выбрался из салона, спустил со смычка прыгающую от счастья Квитку и, приблизившись к лысоватому, в красных глинистых промывах обрыву, стал пристально, до светлых на-воротных слез вглядываться в весеннее Озеро.
– О чем плачем? – спросил Полковник. – Птичку жалко?
Возле дальнего, затененного лесной грядой берега черными поплавками покачивались утки. Они то и дело привставали на хвосте, суматошно взмахивали крыльями, будто стараясь взлететь, и, связанные с Озером невидимыми путами, продолжали оставаться на прежнем месте.
Полудин, словно гончак, ловил встречный ветер на чутье, и ему казалось, что он слышит знобкий трепет утиных крыльев, шорканье утиных носов в ломкой белесой осоке и страстное, зазывное жваканье селезня.
Он неотрывно смотрел на Озеро, и все же высокое небо напоминало о себе солнечными искорками, вспыхивающими на гребне волн, облачными тенями, проносившимися крылато по кисельной, еще не освободившейся от мутной взвеси воде. Эти повторяющиеся крылатые движения – словно от гигантской пролетающей птицы – заставили Полудина перевести взгляд в такую высь, которая была недоступна чернёвым уткам и чирятам.
– Ты куда смотришь? Чего выглядываешь? – поинтересовался Полковник. Он, не теряя времени, вытаскивал из багажника брезент и складные стульчики.
– Чего выглядываю? – переспросил Полудин и, обороняя сокровенное, пошутил: – Жар-птицу!
Полковник хмыкнул:
– Нельзя ль чего попроще? Жар-птицу в котел не положишь.
Полудин расстегнул ворот байковой рубахи и, вольно дыша, продолжал смотреть на синее небесное озеро, по которому, сталкиваясь, плыли снежные глыбы облаков. К земной, сладко млеющей тверди, над которой он мысленно парил, его возвратил знакомый хрипловатый басок, донесшийся откуда-то снизу, от Озера:
– Зда-арро-ово!
Хватаясь свободной рукой за кусты, скользя и припадая на колени, на бугор карабкался Абориген с вычищенным до оловянного блеска котелком, из которого высовывались темные зубчики рыбьих хвостов. В своей выгоревшей фуфайке с заплатами, в грязных болотных сапогах, почти не изменившийся внешне – лишь старые морщины еще резче, определеннее обозначили худое, кирпичного раскраса лицо, – Абориген казался такой же естественной и незаменимой частью весеннего Озера, как прилетевшие к кормным местам утки или внезапно расцветший в водопольном приволье незаметный серый ольшаник.