Ведьма. Эзотерическая книга, которая переворачивает представление о женщинах! - Коробенков Роман. Страница 26

– Valkiria! – охнул испанец.

– Как-то все сложно! – хмурясь, объявил Мигель. – Мне кажется все проще, мы сами все усложняем. От скуки, быть может… – Он оглядел каждого, ища поддержки.

– И кроме того, вы меня не спутали! – воскликнул вдруг Хорхе, пытаясь отвлечься от психоделической очереди Ракель. – Тот самый Хорхе из аэропорта и есть я.

– Я говорила… – выдохнула Лаура.

– Только без кепки и тренировочного костюма. – Испанец подмигнул каждому разным глазом. – И без солнцезащитных очков.

– А не засиделись ли мы? – поигрывая плечами, вопросила Несусвета, сумев уложить вопрос поверх всех бесед.

В тот момент пространство изменилось, плавно перейдя из категории времени, постоянно обращающегося в прошлое, в категорию, когда единица времени возникает, но не сразу окрашивается в черно-белые тона, а тянется еще недолго, без разрыва переходя в следующую единицу. Отчего тебе перестает мерещиться отрывчатость происходящего, все начинает казаться единовременным и долгим, происходящим в постоянном сейчас. При этом все твое измерение пропитывает осмысленность. Какими бы пустыми делами ты ни занимался в тот момент, в такие мгновения все имеет смысл и замысловато по своей сути. О подобных секундах ты никогда не жалеешь.

Мысль Несусветы втискивается в разум каждого, перекраивая настроение, подкидывая вверх корзины с ворохом желаний, настроений и несказанных фраз.

Последние глотки коктейлей летят навстречу засушливым горлам. Одномоментно раздается сухой щелчок в воздухе, который слышит только Арсений, – то сменившаяся в рамках одного формата музыка приносит новую волну энергичных ощущений. Всем и каждому становится скучно.

Евгенио вскакивает, приглашая всех следовать его примеру. Кто-то начинает двигаться к выходу, но болгарин машет ему руками.

– В шкаф, друзья! Нам только в шкаф! – он поддерживает под руку хмельного Хорхе, прилагающего немало усилий, чтобы стоять прямо.

Веселой толпой мы вламываемся в шкафный полумрак, в чуть подсвеченном коридоре за ним едва разминувшись с официантом. Вдоль старых зеленых обоев с неявным узором шумно идем мимо двух узких дверей в туалет, мимо распашных створок в кухню, пока не упираемся в еще один шкаф. Он оклеен теми же обоями, что и стены, а потому разглядеть его можно, только подойдя вплотную. Евгенио уверенно распахивает две узкие, но толстые дверцы и шагает дальше, заведя нас сквозь старый шкаф в еще один коридор – уже просто кирпичный, с бетонным полом, по изгибу которого мы, наступая друг другу на ноги, проталкиваемся до щитовой, на металлической крышке которой висят соответствующие предупреждения вплоть до черепа с костями.

Болгарин, не сбавляя темпа, уверенными быстрыми манипуляциями расслабляет дверь щитовой так, что мы дружно оказываемся на каменной лестнице с узкими ступенями, что, сдавленная высоченными стенами, ведет нас вверх до самого их потолка. Там становится уже совсем темно, зато явственно различаются увесистые басы, проникающие в наши уши откуда-то из застенка. Евгенио колдует с препятствием в конце ступеней, щелкают дверные замки, и ультрафиолет лукаво заглядывает в наши лица.

Для танцующих наше явление почти незаметно. Мы оказываемся на струганом, лакированном в темное упругом полу, что вибрирует, подбрасывая чуть вверх массы нарядного люда. Танцпол охвачен длинной светящейся стойкой бара. Оттуда передаются в толпу залпы жидких алкогольных снадобий, усиливающих человеческие радости, будоражащие микст химических элементов в умах, облегчающих погружение в экстаз, расслабляющих тела, отчего они начинают виться во всевозможных петлях, впадая в древнюю ритуальность неистового танца.

Род земной здесь делится на широкие улыбки, томные взгляды, почти профессиональные па и яркие куски тканей. Чуть влажная кожа глянцево блестит, загар контрастирует на фоне молочных плеч, яркие ногти педикюра мелькают юркими колибри среди неживой кожи, в которую обуты прочие ноги.

Зал во всем своем человеческом и предметном разнообразии мерцает вязко, с промежутками. Цветные зайчики носятся по толпе, прыгая по плечам, спинам и лицам циркулирующей массы. Электрическая розга из-под пальцев бесноватого диджея, взвиваясь над толпой, расщепляется на множество хвостов, которые плодят еще большее множество, протягивает безумную толпу по всему податливому телу, передавая электричество в каждую мышцу, заставляя ее выгнуться, толкнуть остальные – и вот посыпались неудержимым потоком развеселые коленца, и остановиться невозможно, и устоять нет сил.

Женщины подчеркнуто красивы, алкоголь, тьма и неон дорисовывают лица, проявляя черты чьих-то неповторимых образов. Танцуют все пламенно и искрометно, моноаминовое варево, кажется, выплеснулось из многочисленных разумов и заразило каждого, грустных лиц или нетанцующих тел нет. Широкий зал простирается далеко, дальних стен не видно, справа – простирающийся далеко бар, за которым суетятся люди, вооруженные шейкерами. Слева – стеклянная стена с геометрическими вырезами для прохода на просторный балкон, заставленный пестрыми диванами, где так же плотно от человеческих тел и так же задорно люди творят свой неповторимый стиль. Там же очаровательно свежо от дыхания Средиземного моря, с нотками ароматных кальянных курений. Если вглядеться в темноту с высоких перил, внизу, дальше густой растительности, местами можно разобрать ночную жизнь, неспешную рябь и ласковый шепот волн.

Музыка, точно плоский камешек, ухает вниз и прыгает по водной глади, по отражающимся в воде звездам, в сторону мерцающих на другом берегу огоньков.

– Как называется это место? – докрикивается до меня Несусвета, подпрыгивая от возбуждения.

– «Hound club», – отвечает Евгенио, после того как я безуспешно пытаюсь доораться до уже пляшущего Хорхе. – Но каждый год по-разному…

В переходах, как выясняется, мы потеряли Мигеля и Лауру. Отыскать двери, в которые мы вошли, непросто, особенно когда ты уже возле бара, а рядом трясут без устали твой замысловатый коктейль в шесть ингредиентов. Иногда в толпе поодаль мелькает старинный резной шкаф, подпирающий стену плоского серебристого кирпича. Он нем и высок, и визуально важен настолько, что нетрудно понять: это не просто шкаф. Все пляшут, мы невольно заражаемся динамикой – тело начинает переступать с ноги на ногу, руки взлетают, вплетаясь в пылкое действо, бедра захватывает колебательный импульс. Хорхе к тому времени справляется с кренящимся телом и, опытно направив его в музыку, через уши и фрикции вдруг обретает устойчивость. Краснополосая его рубашка факелом вспыхивает в толпе, он одновременно удерживает и коктейль, и Ракель, будто это символы власти. Спутница его тоже мечет себя в хаотичную спираль, полную переплетений рук, движений ног, игр пальцев на невидимом и ускользающем рояле, короткое платье выглядит на ней нарисованным. Я замечаю на испанце другие запонки: отчетливо мужская и женская фигуры сплелись, в единении участвует нота, причем фигуры – серебряные, а нота – черная.

Ищу глазами Несусвету и вижу ее рядом, в полном неистовстве, когда волосы начинают жить отдельной жизнью, черными волнистыми прядями разбегаясь во все стороны и незаметно прикасаясь ко всем деталям окружения. Белое с фиолетовым платье оживает в неоновом свете и начинает оптические игры с каждым задержавшимся взглядом, а таких немало. Некоторые из них она опытно ловит, подпитывая прорезиненное женское эго, в тот момент зрачки ее расширяются, обдавая любопытного мощной волной притяжения, которую неумолимо гашу я, неулыбчиво переминающийся с ноги на ногу рядом. Пять пар наших глаз, включая цвет небесной синевы Евгенио, рисуют отрывчатую дружескую геометрию переглядов, настроение пульсирует, оно словно приобретает форму, распахнув грудь и перехватив дыхание.

В тот момент происходит смена диджея, вслед бесноватому кудрявому испанцу является бледный немец с крашеной головой и серыми кусками ледяных глаз. Он начинает с неконтрастно вяловатой музыки, от которой в зале рождается массовый вздох. Ритуальность, общность движения и восторга пропадают.