Если очень долго падать, можно выбраться наверх - Фаринья Ричард. Страница 5

— Блин, кроме шуток, тут было столько воплей. Какая-то история с Большим Каньоном, но потом тебя видели в Лас-Вегасе.

— Всего лишь тепловой удар, старик, искал богов солнца на Ранчо Привидений. Ты знаком с Памелой?

Фицгор судорожно кивнул и недоуменно уставился на коктейль цвета вишневой кока-колы.

— Это гранатовый сироп, — объяснила девушка. — Так пьют в Бенаресе.

— Еще говорили, что в Сан-Францисском заливе…

— Меня вытащил фараон. Рыба-молот отъела ему ногу; такая вот сокрушительная ирония — спастись в законе.

— Мать-Богородица!

— Ничего божественного. Обычный легавый. Кажется, ему дали очередную лычку, медальку с Микки-Маусом, точно не помню. Ладно, где Овус?

— В больнице — приходит в себя после моно. Еще ходят слухи про триппер.

— Никакого воображения у этого Овуса. Надо будет навестить. Допивай свой джин, прошвырнемся по кампусу.

— У меня лабораторная, Папс, школа же началась. Ты вернулся учиться или как?

— Всего понемножку. — Многозначительная ухмылка. — Оформляться еще не поздно?

— Могут оштрафовать на пять долларов, — сказала Памела; она включила проигрыватель и поставила пластинку, подхватив полупраздничное настроение. Девушка не без способностей, проскочила мысль. Фетиш?

— К черту, — сказал Фицгор. — Гуляю лабу.

— Вы из ирландцев, мистер Фицгор? — спросила Памела. На пластинке оказался Бах. Блин, до чего же они все одинаковы. Одна и та же полудюжина долгоиграющих дисков, стандартные книжки, восемнадцать перфокарт для «Унивака» в бирюзовом чехле, рядом фотография любимой подружки из женского землячества. Бетховен, Брубек, избранные симфонии, «Пророк», тщательно подобранные антологии, «Теперь нам шесть».

— Зови его христианским именем, Памела. Харди набожен, блюдет традиции.

— Харди, это действительно так?

— Повелось издавна, — сказал Фицгор. — Ирландский Салем. Предки из Бэк-Бэя.

Теряем время.

— Мисс Уотсон-Мэй, — Гноссос перешел на формальный тон и встал, — нам действительно нужно бежать. Квартира просто прекрасная, но есть одна вещь, о которой я должен предупредить, — это шум.

— Вы его не любите?

— Он его производит, — сказал Фицгор.

— Постоянно. Ничего не могу поделать, греческая натура берет свое.

— Если честно, мне это безразлично.

— На самом деле моя фамилия Паппадопулис. Зови меня Гноссос, если не против, Г — приглушено, ладно? До новых встреч. — Со слегка разочарованным видом она выключила Баха. Разочарована тем, что мы уходим? — Ты вечерами дома?

— Видимо буду паковать вещи.

— Может заскочу. Так и передай Раджаматтам. Мы с Фицгором, как ты это называешь, разделим квартиру пополам.

— Погоди, — последовал протест. — Я хотел один, мне нужно заниматься…

— Хаа! — проревел Гноссос, — еще как будешь. Не сомневайся.

Спустившись по заледенелым ступенькам, они вышли на улицу и двинулись по склону пологого холма вверх, к кампусу. Повсюду горы расползающегося снега, типичная зима Мистических Озер, не ко времени налетевшая с севера; зловещее небо распухло, непрерывно вываливает из себя огромные ворсистые хлопья, они сглаживают яркость спектральных тонов, стерилизуют очертания и глушат звуки, не впуская первые потоки оттепели, первые прищуры безоблачного солнца. Я не ионизирован и не обладаю валентностью.

— Что-нибудь вообще происходит, Фицгор?

— В каком смысле?

— В смысле дряни.

В ответ — шепот, рыжая голова по-черепашьи спряталась в капюшон, глаза забегали вверх-вниз по переполненному проспекту, окнам и дверям, где в каждом — яйцеклетка судьбы, дожидающаяся оплодотворения:

— Ты имеешь в виду наркотики ?

— Что там насчет Овуса, он точно не закосил?

— Нет. Ни разу с тех пор, как ты уехал. И говори потише, я хочу получить диплом. Осталось всего полгода, знаешь ведь.

— Еще бы. А что сейчас в «Черных Лосях», как Толстый Фред?

— Белые туда не ходят — никто.

— Посмотрим. Я привез с собой парегорик — так, на всякий случай. У кого-нибудь есть вентилятор?

— Святой Дух, Папс, ты просто поцелуй смерти.

— Это не я, а Танатос, но тоже грек, между прочим.

А вокруг — прекрасные девы скупают лакомства в Кавернвилле. Даже сейчас, в этой взъерошенной стуже скачут в кроссовках и шерстяных носках, в кремовых плащиках. Поколение, отлитое по единому образцу, Великий Белый Модельер возлежит, усмехаясь, на своей роскошной постели, пока застывает жидкость. Но он еще не знает силы моих легких. Здесь тот, кто будет дуть и рушить домики. Второкурсники в молодежных пиджаках, словно субботние журналы, отпечатанные в четверг. Учебники в новеньких обложках только что из книжного магазина; логарифмические линейки в длинных кожаных футлярах; палаши в ножнах; вытертые до девственных хлопковых волокон брючки; накрахмаленные до бритвенной остроты складки; оксфордские рубашки с выложенными поверх свитеров воротниками; стреляющие по сторонам голубые глазки, потрясенные андроидной синтетикой витаминов по штуке в день, апельсиновым соком «Тропикана», свежими деревенскими яйцами, крафтовским гомогенизированным сыром, пирамидками обогащенного молока, хлопьями со спелыми бананами, жареными в кукурузной муке цыплятами, пломбиром с горячим сиропом, легким пивом с мороженым «Снежинка», чизбургерами, тертой гибридной кукурузой, экстрактом рибофлавина, пивными дрожжами, хлебцами с арахисовым маслом, запеканками из тунца, оладьями с искусственным кленовым сиропом, куриными отбивными, случайным омаром из Мэна, бисквитами к чаю, обезжиренной пророщенной пшеницей, концентратами «Келлогг», рубленой фасолью, «Чудо-Хлебом», шоколадным сиропом «Боско», мороженым горошком «Птичий глаз», мелконарезанным шпинатом, луковыми кольцами, салатом эскариоль, чечевичным рагу, потрохом домашней птицы, ореховым печеньем, миндальными пирожными, ауреомицином, пенициллином, антистолбняковым токсоидом, вакциной от краснухи, алка-зельцером, «эмпирином», жаропонижаюшими от «Викса», «арридом» с хлорофиллом, спрэем от насморка «суперанахист», деконгестантом «дристан», миллиардами кубических футов здорового повторно-кондиционированного воздуха и еще более здоровыми плодами земляческих упражнений, доступных западному человеку. Ах, регламентированная добрая воля и насильно впихнутое доверие тех, кто не кроток, но все равно унаследует царствие земное.

Он вспомнил, как они с Хеффом встречали в прошлом году Рождество. Мексиканская трава и корытце мартини, машина, угнанная с пурпурной пьянки 

— тогда в «Копье Гектора» они стояли перед импортными яслями, полчаса таращились на склоненные над колыбелью фигуры высотой почти в ярд и слушали грегорианские песнопения, разливавшиеся из динамика над головами. Один пастух явно страдал косоглазием.

Секи, Хефф, — Себастьян.

Где?

Вон тот косой чабан. За стариной Иосифом.

А, да, смотри — точно косой.

Безвкусица, правда?

Кто бы говорил?

У него же все двоится, сечешь?

А-а.

Младенцев-христосиков тоже получается двое.

Иди ты.

Нехорошо это.

А?

Два маленьких иисусика, понимаешь, Господи, это же римский парадокс.

Я врубился, Папс.

Сейчас мы одного уберем, и все встанет на место.

Паппадопулис подхватил гипсовую статую младенца и сунул ее себе под парку, словно бутылку марочного шампанского; затем они развернулись, как ни в чем ни бывало, и не торопясь зашагали к брошенной в неположенном месте машине. Потом долго сидели со включенным мотором.

Знаешь, Хефф? Богородица все просекла.

Думаешь, врубилась?

У нас будут неприятности.

Давай и ее заберем.

Хефф ушел к яслям, снял оттуда статую Девы и, неуклюже прижимая к груди, двинулся к машине, но на ступеньках поскользнулся — Мария, описав в воздухе вытянутую дугу, стукнулась о камни, голова отлетела в сторону и покатилась по улице.