Тропарь и коллекта - Демиденко Сергей Николаевич. Страница 12

Таковой вскоре представился. Накануне одного из двух самых крупных советских праздников – 7 ноября, дня завоевания власти большевиками в 1917 году – работы закончились на два часа раньше: для охраны устраивался торжественный вечер. Желающие из числа заключённых могли по желанию выполнить лёгкую работу – убрать делянку от сучьев и сгрести в кучу кору. Затем разрешалось забрать их в качестве средства отопления жилья – приближалась первая русская зима. Загрузив последние мешки с корой, Бригадир решил осмотреть часть делянки, где предстояло трудиться завтра. Этим же занимался и прибывший с несколькими блатными, как казалось для уборки и заготовки печного топлива, высокий мужчина богатырского телосложения. Петер видел его и раньше, но габариты незнакомца в светлое время суток не проявлялись в истинную величину – тот как-то при ходьбе горбился, сидя наклонялся и вообще был на удивленье незаметен. Молча кивнув друг другу, мужчины разошлись: Петер решил дойти до опушки, где складировались заготовленные сегодня брёвна, не вывезенные из-за сокращения рабочего дня. Возле брёвен стояла гружёная телега, а деревенский парень отсчитывал конвоиру деньги.

– Сто, сто тридцать, сто пятьдесят, как договорились.

– А четверть? – возмутился охранник.

– Ах, прости, Вась, вот она! – парень вытащил из под соломы бутыль с самогоном.

Одним прыжком Бригадир выскочил из покрывавшего опушку молодого ельника:

– Schlampen Billig [48]! Чем вы тут занимаетесь? Это же заготовки для строительства домов в государстве вашем. Что вы отмечаете завтра? его пролетарскую мощь или Beschämung [49]?

– Фриц фашистский – конвоир воспрянул после явного испуга – не тебе меня учить, как праздник отмечать!

Деревенский парень нахлёстывал лошадь, не справлявшуюся с тяжёлым грузом. Он не хотел быть ни свидетелем, ни участником преступной, наказуемой по понятиям военного времени сделки, ни объектом внимания этого непонятного, но с очевидностью наделённого правотой немца. Конвоир неспешно завершил оценку обстановки. Он понял, что свидетель преступной сделки с политической окраской – только один и принял единственное, с точки зрения охранника социалистической собственности решение, осво бождавшее его от ответственности: он загнал патрон в патронник и медленно приложил приклад к плечу. Понимая, что жить ему осталось несколько секунд, Петер стал читать короткую молитву, вспоминая последний прожитый день и посвящая обращение к Всевышнему, смыслу этого дня как и всей его прошедшей жизни. Но ствол, направленный на него, почему-то взмыл в небо.

– Стреляй, барыга [50]! На лапшу кожу на спине порежу и солью натру.

За спиной охранника стоял богатырь и держал одной рукой за ствол его ружьё, а другой упирал в спину. Несмотря на то, что его никто не удерживал, конвоир заскулил:

– Отпусти, Сыч! Не заложишь, век не забуду!

– Мотай, пупок [51], и тихо! Западло мне, и ты догоняй [52]. Это офицер, а не чушок [53].

Конвоир исчез за несколько секунд. Богатырь протянул руку Бригадиру: – Иван.

Петер фон Остен с благодарностью пожал руку богатырю. Он не мог себе представить, что будет обязан жизнью русскому с таким нарицательным в европе (завоёванной нацистами практически целиком) именем – кличкой. Через мгновенье, не вполне осознавая важность происходящего, он впервые назвался русским именем: – Пётр.

В 40-е годы Куйбышевская область получила название «Второе Баку». Волго-Уральский нефтеносный бассейн стал одним из значимых нефтеносных районов СССР – добываемая нефть приблизилась по объёму к показателям Азербайджана. ГУЛАГ НКВД СССР стал создавать на территории самой крупной излучины Волги – Самарской луки – систему лагерей, названную «Нефтестройлаг». Основной рабочей силой, занятой разработкой нефтепромыслов, строительством нефтеперерабатывающих заводов и их инфраструктуры стали советские заключенные и немецкие военнопленные. Через год с небольшим пребывания в заключении Петера фон Остена – в октябре 1942 года – в самый напряжённый период Сталинградской битвы в Сызрани был запущен нефтеперерабатывающий завод № 1001. В отдельном лагерном пункте № 7 (ОЛП-7) ГУЛАГа при Сызранском НПЗ работало до 3000 заключенных. Кроме того, на территории нефтеносной Самарской луки стали возникать отдельные лагерные участки (ОЛУ). Самые тяжелые работы по нефтедобыче и строительству выполняли заключённые.

Физически здоровые заключённые классифицировались чиновниками от ГУЛАГа по первой категории трудоспособности. Данная категория выполняла работы так называемой «группы А», относимые к тяжёлым строительным, производственным и им подобным задачам данного ОЛП или ОЛУ.

Заключённые с физические недостатками и имевшие слабое телосложение относились ко второй категории трудоспособности и использовались на работах средней тяжести под категорией «Б». Это были работы такие работы, как администрирование быта заключённых, внутрилагерное обслуживание и работа по поручению лагерной администрации. Но были и не работающие физически вовсе по причине болезни или инвалидности. Они составляли категории «В» и «Г».

– Пётр Николаевич, значит, по-нашему, – Богатырь присел на спиленную сосну и неспешно закурил самокрутку.

– Садись – погутарим, братва говорит – ищешь меня, стало быть, есть о чём! Отец с матерью меня Иваном Савельичем назвали, так и ты клич меж нами. Прежде всего хочу тебе, Пётр Николаевич, вот что сказать. Завтра – праздник большевистской революции. По Сталинской «презумпции виновности» – 58-й статье УК РСФСР ты – контрреволюционер и мотаешь четвертак. Но пойми, мил человек вот что. Ты – иностранец, работаешь ударно и в голове у тебя, по нашим понятиям, всё правильно. Трудно только первые 10 лет будет, а потом – всё наладится. если ты первый кошмар пережил, чудовище нашего абсурда на лопатки непременно положишь, а братва тебе поможет. Но, думаю я, что, скорее всего, как фюрера вашего прикончат – на родину поедешь. Прикончат точно: эта война – ошибка его последняя. Много тебе вспомнить что будет. На братву – грешников земных – не обижайся и, как в фатерленд вернёшься, расскажи про них всю правду.

Склонив голову, Иван Савельевич с минуту помолчал.

– Русский мужик – он о чём на зоне в праздник думает? Что попал он сюда по большой несправедливости. О том, как, отмотав в скотстве лагерных категорий 10 – 15 лет, в родной колхоз вернётся. Жёнка с ним – «врагом народа» развелась давно, а родственники все померли. Жаловаться некому и не будет он – признают клеветой на социалистический строй: обратно на нары тогда. И на кой ему трудодни зарабатывать? Здесь быть стахановцем – тоже ни к чему. Паёк ведь чуть-чуть увеличен и затрат физических не перекрывает в организме. «Сгорают» стахановцы за месяцы – посмотри на идейных – пламенных коммунистов: думают, что произошла ошибка, и за ударный труд их выпустят раньше. Не выпустят. Отец народов не так всё задумал. Кранты им всем, после того, как свой «фронт трудовой» сообща осилят, а на «фронте» этом – конец им по очереди. Нет для отца людей отдельных – есть народ, стадо, как в хлеву. Скотный двор мы у него, а ведь каждый – божья тварь, верхушка пирамиды природной. И у каждого душа, а в душе – молитва!

Петеру показалось, что в конце этого монолога, произнесённого с откровенностью краткой молитвы, голос у Ивана дрогнул.

– Ты, Пётр Николаевич, видел другую жизнь и к ней вернёшься, чтоб рассказать про скотный двор наш и про свой страшный сон. И просьба у меня к тебе есть – ты большие переработки не записывай всё на себя, поделись с братвой. Всё, что выше одной нормы всё равно тебе паёк даёт из расчёта 25 рублей в месяц. 105 процентов или 125 – твоей бригаде всё одно, а братва тебе за излишки, не хозяину подаренные, а им – мужикам русским, – благодарна будет.