Церковь в истории. Статьи по истории Церкви - Мейендорф Иоанн Феофилович. Страница 15

Второй Вселенский Собор

Выше мы перечислили основные причины, в силу которых, на наш взгляд, Никейский Собор признал и удостоверил особые привилегии за Римом, Александрией и Антиохией. Мы видели, что для Запада главным в этом вопросе был фактический авторитет, который приобрели кафедры Александрии и Антиохии, расположенные в двух главнейших городах Востока. Что касается Рима, то в его пользу сложились два фактора, впрочем тесно взаимосвязанные: во-первых, Церковь там была основана апостолами Петром и Павлом, а во-вторых, Рим был первым городом ойкумены, благодаря чему он и неоспоримо первенствовал в христианском мире по авторитетности. Для всех он был «самой большой Церковью»; для Запада он был еще и «самой древней Церковью» и единственной «апостольской»; поэтому очевидно, что Запад со времен святителя Иринея будет в большей степени склонен настаивать на последних двух пунктах, не утверждая при этом, что апостоличность Римской Церкви сама по себе обеспечивает ей абсолютные права по сравнению с другими Церквами. Восток, напротив, будет склонен ставить римское первенство в один ряд с тем фактическим первенством, что приобрели некоторые восточные кафедры. Разность этих концепций и стала причиной трений, которые начиная с конца IV в. будут только усиливаться: каждая сторона будет стремиться навязать другой собственное понимание первенства, хотя в основе своей эти концепции не исключают, а скорее дополняют друг друга…

Восточное понимание первенства – в том виде, в каком оно было выражено на Никейском Соборе, – явно допускало, что и другие Церкви, кроме Рима, Александрии и Антиохии, могут приобретать реальный авторитет и тоже обладать «πρεσβεία». Это как раз случай Константинополя. Историки многократно отмечали роль – чаще всего негативную, – которую в ходе арианского кризиса сыграли некоторые епископы, волей случая или обстоятельств оказавшиеся приближенными к императорскому трону. Император Феодосий, окончательно перенеся императорскую резиденцию в бывший Византий, где благодаря его предшественникам уже появился сенат, praefectus urbi [77] и все гражданские права, которыми до той поры пользовался исключительно ветхий Рим, пожелал повысить авторитет епископа столицы, который фактически к тому времени уже располагал исключительной властью. Впрочем, это вполне объяснимое желание не противоречило общей тенденции в процессе формирования церковной структуры после Константина, которую стремились насколько возможно тесно увязать с административной структурой Римского государства.

Поэтому Собор 381 г. принял знаменитое 3-е правило:

Константинопольский епископ да имеет преимущество чести (τα πρεσβεία τής τιμής) по римском епископе, потому что град оный есть новый Рим [78].

Этот лаконичный текст можно дополнить некоторыми замечаниями:

1. Канон не признает никакой исключительной юридической власти за епископом Константинополя, но четко обозначает, что речь идет о «почетной привилегии». Таким образом, решение Собора 381 г. приближается к 7-му правилу Никейского Собора, которое по совершенно иным причинам признало «ακολουθία τής τιμής» за епископом Иерусалима, при этом сохранив права митрополита Кесарии – светской столицы Палестины. Авторитет и престиж, согласно «древней традиции» признанные когда-то за епископом Иерусалима, в равной мере признавались теперь и за епископом столицы.

2. Первенство Рима, как и на Никейском Соборе, признается неоспоримым фактом, но никакого особого толкования этому первенству не дается. А «привилегии» Константинополя признаются следствием, как бы отражением привилегий древнего Рима. «Острие» канона явно направлено против Александрии, престиж которой возрос в результате арианского кризиса и авторитет которой до той поры на Востоке не имел себе равных. Никакие канонические решения, если не считать 6-го правила Никейского Собора, на самом деле не регламентировали взаимоотношения крупнейших кафедр. Мы помним, что Никейский Собор ограничился тем, что провозгласил их власть над всем гражданским диоцезом, не уточняя, какой авторитет такая древняя кафедра, как александрийская или антиохийская, может иметь за пределами епархии. Епископы этих Церквей порой действовали за пределами своих диоцезов: Евзоий Антиохийский поставил в Александрии вскоре после смерти Афанасия [Великого] епископа-арианина Луция, а позднее александрийцы попытались продвинуть Максима Киника на кафедру епископа Константинополя. Второе правило Константинопольского Собора отныне делало невозможными такие действия: «…александрийский епископ да управляет церквами токмо египетскими; епископы восточные да начальствуют токмо на Востоке», и т. д. [79]

Третье правило как раз противопоставляет юридическую власть епископов в диоцезах моральному авторитету Константинополя, который, следовательно, не имеет географических пределов, – так же как не существует географических пределов авторитету «ветхого Рима», который считался образцом для «Рима нового». Таким образом, точно так же, как для 6-го правила Никейского Собора образцом стала власть Александрии над многими гражданскими провинциями, так и 3-е правило Константинопольского Собора использует в качестве модели моральный авторитет Рима, который распространялся на всю империю, независимо от территориального деления, и переносит его на столичную кафедру.

3. Появление этого правила можно с легкостью истолковать как красноречивое проявление цезарепапизма константинопольских императоров, которые, поддерживая выстраивание церковной структуры в соответствии с политическим устройством империи, стремились подчинить Церковь своему непосредственному влиянию. Однако не следует забывать, что это правило в то же время является свидетельством первенства Рима и что как раз этим оно явно нарушает параллелизм церковной структуры и политического устройства: в нем нет претензии на то, чтобы епископ столицы был первым из епископов. И оно никогда не препятствовало распространению авторитета Римского первосвященника на Востоке. Третье правило Константинопольского Собора никоим образом не дает оснований для интерпретации, данной некоторыми историками, согласно которой должность епископа столицы отныне якобы была сопоставима с должностью префекта претории. Единственной целью этого канона является изменение порядка старшинства Церквей в силу того нового значения, которое приобрел Константинополь, ставший вторым городом империи, тогда как в начале IV в. этот титул оспаривала Александрия. Действительно, достаточно вспомнить проповедь современника событий святителя Григория Назианзина о Константинополе – «первом городе после первого из всех» [80]. Правило 3-е, следовательно, полностью соответствует – по крайней мере в том, что касается восточных кафедр, – принципу, установленному на Никейском Соборе.

А вот 28-е правило Халкидонского Собора наполнит этот текст решений Собора 381 г. новым смыслом.

Халкидонский Собор

Каноническое законодательство Халкидонского собора было направлено, главным образом, на то, чтобы добиться еще большего параллелизма между административными институтами Римской империи и элементами церковного устройства – в соответствии с политикой Феодосия. Именно этот политический курс заложил фундамент административно-религиозного здания, которым стала Византийская империя, политически управляемая василевсом, а религиозно – системой пентархии, пятью великими патриаршими престолами, воспринимавшимися как «пять органов чувств» империи.

Естественно, что в такой идеологической атмосфере отцы, заседавшие на Соборе, стремились подчеркнуть роль епископа столицы – уже не потому, что он имел многочисленную паству или пользовался особым авторитетом в Церкви, а в силу того, что его кафедра располагалась в главном городе империи. Именно в этом смысле отцы Халкидонского Собора истолковали 3-е правило Константинопольского Собора.