Смех сфинкса. Танец обсидиановой бабочки - Мусатова Лиана. Страница 14

Астрономы тоже увидели город, плывущий в необъятных просторах Вселенной. Она его или похожий видела в небе над юго-востоком Украины. Не мог же он как-то спроецироваться в южно-украинское небо только для того, чтобы она его увидела. Если да, то в чем здесь смысл?

Ученые решили, что в этом городе живет Творец. В этом нет ничего странного. Еще много чего могут отыскать ученые в бескрайней Вселенной.

Сначала они увидели маленькое туманное пятнышко. Астрономы обратили внимание на то, что оно имело необычную структуру для космического тела. Когда снимок увеличили, увидели, что это сияющий город. Поэтому и назвали его Обителью Бога. Но есть и другие предположения, исходя из признания существования внеземных цивилизаций. Если допустить, что Вселенная заселена и другими цивилизациями, кроме нашей, и что есть цивилизации, уровень развития которых превосходит нашу, то вполне допустимо, что это их поселения. Может быть, Циолковскому и показывали эти города, и он их видел. Но ему не верили. Его считали странным фантазером, чуть ли не сумасшедшим, а он проектировал внеземные города, пытался увлечь землян в поиск внеземного разума, в существовании которого последние десятилетия человечество даже не сомневается. Но ученые не могут найти его признаков. А ведь они, представители этого разума, существуют, значит, земляне должны видеть их следы, знаки, признаки, но, увы, не видят… пока не видят.

Но если это поселение астрономы назвали Обителью Бога, то в городе, который она видела, как она подумала, жили человеческие души. Только вот почему сразу появился Иисус Христос? Может быть, она неправильно подумала, и это была Обитель Христа, а он – сын Божий.

Кто и зачем задает ей эти загадки? И не ради же удовлетворения собственного любопытства она должна их разгадывать. Тогда ради чего? Почему именно ее мучают этими загадками? Хотят, чтобы у нее раскрылись глаза? Но ведь остальная часть человечества живет в блаженной слепоте. Так думала она до приезда в Египет. И только здесь поняла, что она избрана для особой миссии, как Пьер, Саша и Орнелла. И опять подумалось, как тогда, в девять лет, о Всеедином Разуме, который всем этим управляет. Ведь надо же было сделать так, чтобы они оказались все вместе и чтобы Захи их ждал. Он знал, что приедут миссионеры, но кто конкретно, не знал. И он вычислил их. А вычислил потому, что ему подсказали. Как часто мы думаем, что это наши мысли, что мы сами так думаем, что это наше решение. Но Лия поняла, что это не так. Столкнувшись с тем, что подсказки идут свыше в значимых случаях, она подумала о том, почему это не может быть повседневно. Но сразу же отвергла эту мысль: как же тогда свобода? Свобода выбора, которая дана человеку. Ведь из всех живых существ только человек наделен свободой, и это великий Божий дар. Значит, подсказки эти идут как вехи, указующие путь.

Когда проследили за движением этого города, то оказалось, что его движение совпадает с движением окружающих его галактик. При трехмерном моделировании этой части Вселенной оказалось, что не Вселенная удаляется от Земли, а Земля – от нее. В компьютерной модели именно это облако оказалось центром вселенной, поэтому и решили, что это Престол Бога. Именно вокруг этого города или Престола и происходит вращение Вселенной.

Не проходило ночи, чтобы Лии не приснился сон из ее прошлого. И снится ведь не все подряд, а выборочно. Снятся те моменты, которые были наиболее яркими и которые остались в памяти большим вопросительным знаком. Эти моменты она может сравнить с настоящим, провести связующую нить и понять, что все во Вселенной взаимосвязано, в том числе и человеческая жизнь, и человеческая судьба. Она поняла многое из того, чего раньше не понимала. Оказывается, заложенные в человеке знания, навыки, умения, черты характера и даже чувства и переживания возникли давным-давно, в глубокой древности, и следуют вместе с душой через все жизни. Хотя причины и обстоятельства переживаний могут быть несколько другими, но схожими. Например, в случае с переживанием одиночества. А взять хотя бы ту же медитацию. Она понятия о ней не имела в реальной теперешней жизни, а медитировала, даже не зная, как это называется. Просто была потребность организма делать так. Ей казалось, что ей этого хочется, что ей приятно полежать спиной на теплой земле и соединиться с небом. Она не могла объяснить свои ощущения и принимала их, как нечто непонятное, но приятное, как неотложно существующее. Теперь же она узнала, почему с ней происходило такое и что происходило. Здесь, в Египте, она нашла ответы на мучившие ее вопросы, и все-таки многое еще оставалось непонятным.

Саша сегодня тоже во сне был индейским мальчиком, которого звали Сокол. Однажды Сокол увидел на горном плато девчонку. Она лежала нагишом на ровном гладком камне, веером раскинув ноги навстречу лучам восходящего солнца. Он видел только то, что сверху у девчонок, а что там, между ногами, никогда. Ему так стало интересно заглянуть туда, что он решил обогнуть скалу, подобраться поближе, и так, чтобы быть напротив ее тайны. На это ушло немало времени, а он спешил, опасаясь, что она уйдет или сменит положение. Но она лежала, наслаждаясь еще не обжигающим теплом солнца. И когда он оказался против разбросанных в стороны ног, увидел, как лучи, проникая в глубины глубин девичьей тайны, высвечивали нежно-розовую плоть, трепещущую, как лепестки орхидеи на слабом ветру. Они смыкались в центре, как бы образуя замок, но оставив маленькую щелочку. Что там, за этой щелочкой, он, конечно, не знал. Но только знал, что это что-то так притягивает его, отчего все в животе переворачивается, отчего вздрагивает тело и по нему разливается неземное наслаждение.

Сколько он пролежал в узкой расщелине, глотая слюну и унимая дрожь, не помнил. Опомнился только тогда, когда девчонка встала, спустилась к навесному мосту, сплетенному из лиан, и, ловко пробежав по нему, углубилась в джунгли. Тогда он пошел по ее следу. Ему, охотнику с соколиным глазом, не сложно было увидеть метки, где ступали ее ноги. Следы привели к соседнему племени. Наблюдая за селением, он узнал, что она дочь вождя, что зовут ее Лис. Но сколько он ни старался, больше он ни разу ни видел ее в горах. То ли она больше туда не ходила, то ли он пропускал эти моменты. И несмотря на то, что они жили в джунглях, для него она была дочерью пустыни. Он не мог себе объяснить, почему ее так воспринимает, и принимал все, как есть. Принимал ее такой, какой рисовало его воображение.

Ее миром была пустыня. Но он выбрал ее и ждал чуда, ждал неосознанно и самозабвенно. Вокруг возвышались дюны раскаленного песка. Только кое-где торчали обугленные стебельки, безжалостно испепеленные беспощадными лучами. Эти черные потрескавшиеся стебельки предполагали некогда зеленую буйную поросль, тянущуюся к жизни и жаждущую впечатлений. Чтобы приблизиться к ней, ему предстояло преодолеть сотни и сотни дюн. И он шел. Горячие лучи спускались так низко, что обливали своей пылающей плазмой все его существо. Она, бесформенная, переменчивая, то растекалась, и ее жжение становилось слабее, то концентрировалась вокруг него, поглощая своим ядром. Свечение плазменного факела ослепляло, он утопал в лучистом потоке, и рассудок, покидая его, уплывал за пределы этого раскаленного пространства. Он не ощущал ног и рук, не ощущал себя. Все, чем он был раньше, трансформировалось в одно огромное желание, которое, распространяясь, заполнило весь мир. Это желание твердило ему: «Иди, иди». И он шел, потому что оно – это его желание, – став им самим, сулило ему бесконечные наслаждения. Дюны миражом маячили впереди – в неопределенном, неосязаемом будущем. Его мучила жажда. И он, гонимый желанием, гнался за миражом, но расстояние между ними не сокращалось. Мираж удалялся с такой же скоростью, с которой он к нему приближался. Так продолжалось до тех пор, пока мираж не стал проявляться определенными признаками. Сначала он обрел запах. От него веяло ароматом романтической изысканности. Иногда он обостренным чутьем ловил легкие токи жасмина, приносящие весеннюю свежесть. Это казалось невероятным среди раскаленной пустыни, но ветер приносил аромат, и он замирал от предвкушения наслаждения. При этом каждый его нерв напрягался и отвечал томным трепетом. Он догадывался, что этот трепет, пробегающий по его телу, как рябь по воде, предзнаменование того неведомого, что ждет его впереди. В такие моменты он отрешался от суетного мира и уходил в себя, в свои ощущения, переигрывая их на все лады и удерживая их в себе как можно дольше. Когда его покидала последняя волна трепета, тело расслаблялось в сладостной истоме. Потом приходила боль. Сначала он удивлялся боли, сжимавшей его сердце, так неожиданно проникавшей в него неизвестно откуда. Потом он понял, что она – осколок того миража, который притягивает его с непреодолимой силой и к которой он так стремится. С того момента, как он это осознал, расстояние между ним и миражом стало сокращаться, а ароматы по мере приближения приобретали форму, соответствующую им. Однажды ветер принес аромат полевой ромашки, загадочный и мягкий, с едва уловимым терпким оттенком. Это был аромат пушистой пряди волос, такой же мягкой, переливающейся волнистыми завитками. Его взбудораженное воображение рисовало картины, одну заманчивее другой. Он погружался в волшебное облако волос и, упоенный его ароматом, уносился вдаль по горячей тропинке желания. Ее волосы сводили его с ума своим шелковистым отливом и, едва прикасаясь к щекам, в его воображении будили ответную нежность. Они манили его в неизведанное, они будоражили в нем до сих пор незнакомое ощущение, острое, пронизывающее все его существо. Потом до его ноздрей долетел смешанный аромат лесных ягод, который слетал с ее губ. Этот аромат исторгал такой жгучий соблазн, что щеки загорались чувственным огнем, а его самого несло в неудержимом потоке над джунглями, над осознанием себя, над бренным бытием. Когда он возвращался из своего путешествия, сердце его все еще билось в учащенном ритме, и ему требовалось немало времени, чтобы осознать себя.