Это Настоящий «Красный цветок», а не Ци-Гун «99 пальцев» - Роттер Михаил. Страница 2

– Меня зовут У, – произнес он с улыбкой, возникнув в фалдах балдахина. Большая иголка какого-то зверя в его руках озадачила меня. – Porcospino (дикобраз), – пояснил он, – знакомиться с тобой приходил. Напугал? Не бойся, он тут главный, хозяин! Вот, иглу свою на память оставил. Не выбрасывай, вдруг обидится! – Присел на край кровати и взял мое запястье для пульсометрии.

Не пытайтесь угадать возраст азиата. Ну уж не мальчик. Но и не старик. Невысокий, худощавый, жилистый, крепко и ладно сложенный.

Пульс изучал долго и углубленно. Закончив это исследование, повернул мою голову лицом к свету и жестами показал, чтобы я высунул язык. Язык тоже заслужил серьезного отношения. У долго рассматривал его, бормоча что-то и кивая головой, как бы соглашаясь со своим диагнозом. Потом помог мне встать на ноги и поддержал: я чуть не упал – голова пошла кругом. Осмотрел меня голого со всех сторон, покачал головой:

– Mangiare bene, dormire molto, lavorare – poco (питаться хорошо, спать много, работать мало), – и улыбнулся.

Я снова упал на кровать.

– Почему вы меня выкупили? Я теперь вам кто? – подрагивающим голосом произнес я.

– Ты маг (он так и сказал – «magus»), я понял это, едва увидел тебя. Тебе, наверное, крепко досталось в битве магов: сверху ничего не видно, а внутри большие разрушения… здесь никто так не ударит… Это другая сила! Я, поверь, всякого насмотрелся. Тут люд простой… Ты маг… Я никогда не встречал такого, как ты, а был во многих местах, и родом я не отсюда, моя земля – «sotto cielo» («Поднебесная», – подумалось мне), не слыхал? Живу долго, а про тебя вот не могу даже знать, сколько ты прожил, не могу знать… Очень много, однако – так каналы забиты. Ты, вижу, из благородных: всегда ел сытно и помногу, никогда не работал тяжело. Ты знаешь что-то, чего здесь никто не знает… Но ничего не умеешь.

Или ты оказался там, где быть не положено, или хотел взять то, что тебе не принадлежит, – добавил он после продолжительных раздумий.

– Так, может, я Старик Хоттабыч? – с тоски по-дурацки пошутил я и понял, что это сверх его понимания. У в замешательстве развел руками.

– Они ходили вокруг тебя и все гадали, откуда ты взялся? Дураки, ты уйдешь, как пришел… Уйдешь, никто и не заметит. Мне нужно помочь тебе собраться в дорогу.

– Далеко-далеко? – внутри похолодело.

– Нет, я должен помочь тебе собрать силу…

Выполнить наставление о хорошем питании мне помогала жившая при усадьбе некрасивая служанка, повариха.

Она не разговаривала со мной и держалась отчужденно. Первым съеденным блюдом был суп из «frutti del mare» – морепродуктов, даров моря: креветки и всякая мелкая морская живность. Вкусно и полезно. Вся пища была простая, без изысков. Основу составляли злаки, мясо. Вино тоже было в ходу, его разбавляли водой и пили не только вечером, но и в течение дня.

Пергола стояла на крутом склоне. На дне чаши пологих холмов рос «ни живой ни мертвый» огромный дуб – его в незапамятные времена опалила молния и он стоял траурно-черный в обрамлении сочно-зеленых побегов. Ниже дна чаши с дубом в центре находилось другое дно – расположенного вокруг холмов глубокого оврага с текущим по нему ручьем-змеем.

Журчание ручья и пение невидимой птицы привносили сюр в это залитое солнцем и звучащее эхом пустоты безлюдное место.

Дом располагался невдалеке от перголы. Меня потряс его явно «не отсюда» вид – три этажа, правильная кубическая форма. Первый этаж с отдельным входом. Указывая на него пальцем, У коротко сказал: «Per le ospiti» (для гостей). Место приема пищи – на втором этаже, куда вела узкая каменная лестница. Большущая общая комната, совмещенная с кухней, громадный очаг (камин). Рядом кабинет с манускриптами и небольшая комната (тоже для гостей). Выше – деревянная лестница – апартаменты хозяина. Хозяин дома («Padrone di casa») здесь бывает не часто, У его наместник, заправляет всем и всеми, кроме Дикобраза… конечно. Тот сам по себе.

Ничего лишнего, ничего напоказ, но все, что было в доме, поражало своей основательностью. Стул – двумя руками не поднять, обеденный стол, сделанный непонятно из какого дерева, пожалуй, человека четыре заносили.

Безлюдный дом, безлюдное поместье. Место странное-с! И я тут непонятно откуда и неизвестно зачем.

То, что доктор прописал – хорошо кушать, много спать и мало работать – приносило плоды, но меня еще, образно говоря, качало ветром.

Однажды утром У пришел с горшком терракотового цвета, из которого поднимался красный цветок.

– Теперь это будет для тебя главным! – сказал он. – Будешь стоять в столбе.

Поставив меня вертикально невдалеке от цветка, У руками, коленями принялся разминать неподатливую глину моего тела, вылепливая некую фигуру. Он устанавливал, выкручивал мои стопы, колени, поясницу, корпус, пальцы, плечи, шею… поправлял стойку – не было ничего, чего бы он не коснулся. Ноги – на ширину плеч, стопы параллельно. Колено – над основанием большого пальца ноги. Трудился молча. Старательно. Очень сосредоточенно. И вдруг буркнул-скомандовал: «Тяжесть падает на пятки!»

Это «опрокинуло» все мое доверчиво затаившееся естество. Ум встрепенулся и заметался растерянно: сесть не сесть, а что… что? У покачал головой и, корча рожи, ужимками показал, что нечего, дескать, мне своим толстым задом усаживаться на пятки, просто большая часть тяжести должна приходиться ближе к пяткам, чем к носкам. Чтобы лучше дошло, он сам стал в столб и перенес вес на носки, почти падая вперед. «Не так!» Утрированно отклонился назад, задрав носки, неуклюже опершись на пятки. «Не так!» Ухмыльнулся и показал, как правильно: «Так!»

Я все время страшился языковых сбоев. Не есть ли «тяжесть падает на пятки» каким-то устойчивым сочетанием вроде чешского: «Позор! Полиция воруе!»? [3]

«Знания-навыки-умения», – не уставала повторять моя умная подружка-филолог. Она писала диссертацию на тему «Обучение чтению на французском языке в неязыковых вузах»… В том же духе наставлял комроты, офицер-афганец: «Стрелок должен знать, что нужно совместить мушку и рамку; стрелок должен уметь делать все это грамотно; стрелок, чтобы стать стрелком, должен отстрелять свои минимум 600 патронов!» «Сволочи, – в ярости добавлял он, когда на стрельбище нам поштучно раздавали патроны, – нашли, на чем экономить…»

Здесь мне никто не сказал, для чего это все, что нужно, как нужно… и какие 600 патронов нужно выпустить, чтоб научиться, – пилигрим, идущий куда глаза глядят, да и только… смиренный и терпеливый…

– У нас не принято все говорить прямо, – доверительно разъяснил У, наверное, почувствовав мое настроение. – Ученика должно мучить сомнение. Пусть что-то малое, но непонятное. Сомнение должно проживать в нем. Не дать ему закоснеть, загордиться, посчитать себя ровней учителю. Алчущему знаний приличествует почтительность, знающему подобает достоинство. Я люблю туманные образы, они создают аромат таинственности и чувство причастности к тайному знанию. Металлический прут, обернутый ватой, – это ничего для незнающих, но многое для тех, кто понимает. Это чувство. Ты мне не ученик, ты – сам маг и у нас мало времени – день короткий, а сборы долгие. Поэтому, как ни горько, я не открою тебе многих важных вещей и не скажу многих полезных стихов. Из поколения в поколение учение передают в песнях, чтобы и неграмотный не забыл, и грамотный не напутал… Не утаю – нет, не успею. Спешка запечатывает мне рот… и развязывает руки…

И У без устали продолжил выставлять мои стопы и колени, править и править стойку.

Его усилия привели меня к уверенности, что низ здесь важнее верха, что он и подтвердил: «Ошибку в руках исправляй ногами и поясницей. Ошибку в ногах и пояснице уже ничем не исправить».

Обходя меня по кругу и придирчиво оглядывая, У довольно заметил: «Все подделки разные, все настоящее одинаково». Лицом показал, чтобы я замер. Я замер. Он встал напротив, так близко, что я чувствовал его дыхание, тепло и подвижную неподвижность. Это мне напомнило увиденных еще в детстве двух котов. Дрались, орали, а потом вдруг надолго застыли, как бы гипнотизируя друг друга. «Для рукопашной схватки, – прошептал, как продышал, У, – то правильно, что и для стояния в столбе… Что верно для стояния в столбе – верно и для схватки». И снова застыл. Я попытался пошевелиться, было очень тяжело с непривычки, но он, даже не говоря ничего, не шевелясь, прервал мои поползновения. Может быть, глазами, взглядом, может, бровью… И я продолжил стояние, хотя дрожь била все сильнее.