Мечты сбываются! Метод мыслеформ - Блаво Рушель. Страница 10

Вспомним историю прорыва к власти большевиков в 1917 году: все то же самое. Исполнение их агрессивного желания неминуемо вело к гибели государства, геноциду, междоусобицам. И тем не менее устремления этих оголтелых фанатиков реализовались – все потому же: это было очень сильное коллективное волеизъявление. Правда, построенное ими здание все равно разлетелось, ибо было нежизнеспособно.

Я не устаю повторять: только то, что построено на любви, имеет ценность. Остальное – прах, тлен, который рано или поздно будет развеян ветром времени, рассыплется и забудется.

И тем не менее это очень важно: воля многих людей претворяет желания в жизнь. То неправильное, неприемлемое, странное, чего захочет один, может не реализоваться; но если того же самого будут упорно желать многие – оно исполнится.

О жизни и смерти

Сколько себя помню, у нас всегда жили какие-то животные. Мы не покупали щенков и котят, они сами у нас постоянно заводились, как мама говорила, «от грязи».

Мы никогда не стремились окружить себя чистопородными домашними любимцами. Куда важней было предоставить кров и еду бездомному созданию, терпящему бедствия и невзгоды, имеющему проблемы со здоровьем.

Мы постоянно кого-то от чего-то спасали и лечили, делились с братьями меньшими тем, что сами ели (когда я был мальчиком, никаких сухих кормов еще не придумали; животных люди кормили со своего стола). Папа в шутку называл наш дом ковчегом.

В нашем ковчеге постоянно кто-то рождался, а кто-то, к сожалению, болел и умирал.

Мне было девять лет, когда у меня на руках умирала моя любимица Глаша. Это была миниатюрная немолодая уже собачка, очень рассудительная и покладистая. Она любила спать у меня в ногах, мы часто ходили вместе по делам. Глаша никогда меня не подводила ни плохими манерами, ни неуместным лаем. Она была на пару лет старше меня, и сколько я помнил себя, столько помнил рядом с собой Глашу.

И вот однажды утром я увидел, что сегодня Глаша умрет. Я до сих пор не знаю, откуда мне стало это известно. Но это было абсолютно точно, и я понимал, что так оно и будет.

Взволнованный и расстроенный, я рассказал маме о том, что нас ожидает. Она отнеслась к моему заявлению очень серьезно – как всегда всерьез воспринимала все мои слова; она ведь знала, что я многое вижу и слышу не так, как обычные дети.

Мама сказала, что, вероятно, Глаша будет нуждаться в моей поддержке, поэтому мне следует отложить все важные дела и сосредоточиться на помощи собаке. «Какой помощи? – подумал я. – Дать воды? Погладить?» В первый момент я хотел спросить маму обо всем, но потом решил, что просто надо быть внимательным – ия увижу и пойму все сам.

Однако шло время и как будто ничего не происходило. Глаша тихонько лежала на своей подстилке. Но я-то знал, что скоро все изменится. И вот она встала и начала «копать» пол. Она изо всех сил пыталась рыть лапами и не замечала, что у нее ничего не получается. Я позвал Глашу, но она словно не слышала меня и продолжала рыть.

Тогда я взял ее на руки и стал нежно гладить и укачивать, как ребенка. Она затихла и прерывисто дышала. Я очень долго сидел с ней. Не хотелось ничего говорить, я прижимал ее к себе и слышал, как быстро-быстро стучит ее сердце.

В какой-то момент я почувствовал, что устал, – устала и Глаша. Я отнес ее на подстилку и положил, а сам сел рядом и тихонько поглаживал. Я знал в этот момент, что она уже не здесь, хотя продолжает дышать. Иногда ее лапы подергивались, будто она бежала. Глаза моей собаки смотрели непонятно куда, она уже не видела меня, не слышала, как я шепчу ей на ухо последние слова любви.

Вдруг тело ее напряглось, дыхание стало судорожным. Я взял двумя руками ее голову и… стал непроизвольно тужиться. Я хотел помочь Глаше поскорей…

родить свою душу, я это мог тогда сформулировать только так. В момент смерти моей собаки я отчетливо осознал, что смерть – это вовсе не умирание как таковое, но рождение в иную жизнь, в тонкий мир.

Умирает (отмирает) ставшее ненужным тело. В нем, как в коконе, в течение жизни растет и зреет душа. А потом она покидает свой временный обветшавший дом, и он разрушается, поскольку более никому не нужен – тела всех живых существ нужны только как своего рода инкубатор душ.

Итак, я изо всех сил помогал моей Глаше родиться в вечность. И вот случилось – она вздохнула в последний раз, и сердце ее перестало биться. А в пространстве тонкого мира появилось серебристое пятно, неуловимо напоминающее очертаниями маленькую собачку. Оно поднималось все выше и выше в синеву – и вот уже растворилось в ней. Но я знал, что Глаша есть; со смертью физической оболочки жизнь не окончилась. И мне было одновременно грустно, потому что я больше со своей любимицей не увижусь, и радостно – потому что Глаша родилась в другую жизнь.

Я пошел к маме, крепко-крепко обнял ее и прижался к ней. Она гладила меня по голове, и мы вместе поплакали. А потом я сказал:

– Помнишь, наша кошка Джуля рожала котят и ей было тяжело разродиться?

Конечно, мама помнила это, мы всей семьей тогда помогали Джуле.

– Она изо всех сил напрягалась, чтобы вытолкнуть из себя очередного, застрявшего котенка, – продолжал я. – И мы тужились вместе с ней, потому что очень ей сопереживали. Так вот, Глаша тоже как бы рожала… Только не щеночков, а саму себя. То есть свою душу. И я увидел, как она наконец-то вышла из тела и поплыла вверх, вверх…

Мама посмотрела мне в глаза и грустно сказала:

– Ну вот, теперь ты знаешь, что такое смерть.

– Нет, теперь я знаю другое. Я знаю, что смерти нет, – ответил я. – А то, что называют смертью, – это просто гибель потерявшего свою необходимость физического тела.

– Так, сынок, – согласилась мама.

– А скажи, – меня осенило, – у людей все происходит ведь так же, как у собак? Они рожают свою душу, умирая?

– Да, дорогой, – кивнула мама.

– Но почему же тогда все так трагически воспринимают смерть? Ведь она – не смерть, а продолжение жизни в другом измерении?

– Тебе ведь грустно, что ты больше не сможешь пойти с Глашей погулять, покормить ее?

– Да.

– Но Глаша, хоть и твоя любимая, – собака. А представь, что ты больше никогда не увидишь меня, папу… Не сможешь нас обнять, задать вопросы, рассказать о тех открытиях, которые сделал. Ведь так рано или поздно будет!

– Это еще грустнее, – сказал я, и мне захотелось плакать.

Наблюдая за нашими зверями, я понял, что рождение и смерть – два тождественных и естественных момента любой жизни; главное же – что они по сути равны.

Я выбрал жизнь

Мне было семь, и я готовился к школе. Знаете, это удивительно – чувствовать себя одновременно ребенком и взрослым. Мне было интересно и необходимо общаться со сверстниками, играть, озорничать, иногда вообще хулиганить. У меня было совершенно нормальное и счастливое детство, были друзья, с которыми мы вечно придумывали что-то невообразимое, а также занимались вещами достаточно тривиальными: лазали за яблоками в чужие сады, копали червей и ловили рыбу, играли в войну…

Но на эту обычную мальчишескую жизнь накладывались мои уникальные умения, которые уже тогда ставили меня на одну доску со взрослыми. Конечно, осознанными знаниями это назвать нельзя. Скорее, я действовал по интуиции, используя некоторые отработанные методы. Лишь много позже я предпринял попытки систематизации того, что, как кажется, умел делать всегда. Я начал изучать теорию взаимодействия вещественного и невещественного миров и с удивлением понял, что массу вещей знаю по опыту, причем знаю очень давно.

Как сверстники относились к моей инаковости? Я уже рассказывал, что она находила неизменное прикладное применение. Они радовались, что я могу делать то, чего не может никто из известных им людей, задавали вопросы, просили научить их тому же. И я честно пытался учить. Многие из них еще тогда освоили имеющиеся в моем арсенале способы исполнения желаний и пользуются ими до сих пор.