Спанки - Фаулер Кристофер. Страница 2

В ту пору я жил как самый обычный человек: работал, ходил за покупками, спал, трахался, читал, смотрел телевизор. Впрочем, если бы вы увидели, в каком виде меня принесли сюда, покрытого коркой из черных кровяных струпьев, вы пришли бы в ужас...

Вам, наверное, не по себе от подобных моих слов.

Сказать по правде, они и мне даются нелегко. Почему-то я начал с середины, хотя явно не стоило этого делать. Наверное, таким образом я надеялся возбудить в вас интерес к своей особе. Должен же найтись хоть один человек, который смог бы мне поверить! Очень уж хочется объяснить, как все случилось, и потому я немного забегаю вперед.

Ну ладно, Мартин, успокойся.

Успокойся и возьми себя в руки.

О`кей.

Итак, зовут меня Мартин Росс, мне двадцать три года, и за последние полтора месяца именно мне довелось убедиться в том, что на свете существует гораздо больше оснований для страха, чем я когда-либо мог себе представить.

Но давайте все же вернемся немного назад.

На те самые полтора месяца.

Вторник, утро. За зеркальными панелями окон, увешанных яркими рекламными плакатами, льет дождь. Я сижу в конторе и изучаю каталог, медленно листая страницу за страницей. Ко мне приближается мой босс Макс, как обычно, желающий посмотреть, чем это я тут в данный момент занимаюсь. Я утыкаюсь в каталог и делаю вид, что не замечаю его, а про себя задаюсь вопросом: прекратит он когда-нибудь эти свои попытки застигнуть меня врасплох или нет?! Наконец шаркающие шаги смолкают, и я краем глаза вижу наращенный каблук его левого башмака: одна нога у Макса короче другой, но он категорически отказывается признавать данный факт, а потому нам тоже приходится делать вид, будто мы ничего не замечаем. Я чувствую на себе его взгляд и понимаю, что он ждет от меня объяснений по поводу того, на что я трачу свое рабочее время. Никаких проблем: мысли Макса, как и его походку, я улавливаю на расстоянии, так что уж кого-кого, а его-то обвести вокруг пальца мне ничего не стоит.

— Шанцы, — говорю я, глядя на него. — Псевдоэдвардианские, фасонные, керамические, зубощеточные шанцы.

— Ну и что с ними? — Макс явно опешил, однако все же не собирается пасовать. — Есть у нас такие?

— А я откуда знаю?

— На что они похожи-то? Что это вообще такое — шанцы?

— Держатель. Скоба. Кружок с палочкой, вроде биологического символа женщины. Видите ли, мистер Дикин, у нас на складе должны быть две модели шанцев — “Делавар” и “Рапсодия”, однако такие здесь не значатся.

— Если покупатель сделал заказ, а в каталоге их нет, посмотри по компьютеру и проверь, правильно ли мы обозначили их, когда выписывали из Суиндона. Ну давай, Мартин, не стой как истукан, а иди и посмотри.

Я захлопнул каталог и положил его на свой письменный стол. Изображенный на обложке гроссбуха рельефный логотип был точной копией эмблемы, украшавшей наши фирменные карандаши, шариковые ручки и ластики; она же красовалась на фасаде магазина, на нагрудных карманах наших пиджаков и на броских рекламных объявлениях, помещаемых в цветных газетных приложениях. “Роскошная мебель “ТАНЕТ” — гласила изящная, каллиграфическая надпись, первое слово которой всегда казалось мне излишне претенциозным и раздражающим, подобно обидному прозвищу. К магазину с одной стороны примыкала химчистка, с другой — индийский ресторан, и в жаркий день смесь ароматов моющих средств и карри была способна вызвать у человека приступ эпилепсии.

Я направился к самому дальнему компьютеру, где оказался вне досягаемости всевидящего ока Макса. Обычно я весь день только тем и занимаюсь, что перемешаюсь из одной стратегической точки в другую. Сама по себе моя работа хотя и скучная, но по крайней мере не столь отвратительная, как, например, у лакея или чистильщика канализационных труб. Хотя круг моих обязанностей строго ограничен. Продаваемые нами диваны, кофейные столики и наборы для ванных представляли собой броскую, но довольно дорогую вульгарность, предназначавшуюся для лишенных какого-либо вкуса богачей, а потому в магазине постоянно толпились покупатели. По субботам же в нем вообще яблоку негде было упасть, в результате чего у меня появлялась масса дополнительных убежищ, которыми в обычные дни воспользоваться было непросто. Время обычно ползло как черепаха, а наступавшие в конце концов сумерки навевали такую же тоску, какую испытываешь, слушая шопеновский “Похоронный марш”.

Без пятнадцати три я отговорил одного из покупателей от покупки вращающегося кресла из зернистой кожи буйвола, модель “Девоншир”, — какая никакая, а все же победа хорошего вкуса.

В пятнадцать минут пятого пришла чудаковатая Лотти, которая остановилась рядом и нарочито громко кашлянула в кулачок, явно желая привлечь мое внимание.

Я, как всегда, полностью проигнорировал ее присутствие и продолжал сидеть, уткнувшись в свою писанину. В конце концов, она пропищала что-то насчет намерения сходить за кофе и поинтересовалась, что принести мне.

Я ответил, что давно уже мечтаю выпить стаканчик чая “Гималайский як”, однако принципиально воздерживаюсь от этого до той поры, пока китайцы не уйдут из Тибета.

Девушка стушевалась.

— Я принесу тебе кофе со взбитыми сливками.

Глядя, как Лотти с импровизированным подносом из картонной коробки скользит среди выставленных на обозрение покупателей столовых гарнитуров, я в который уже раз задался одним и тем же вопросом: как долго еще смогу продержаться на этой работе. К сожалению, мой интеллект оказался недостаточно низким, чтобы гармонично вписаться в свою должность, а потому передо мной маячила перспектива неизбежного увольнения. Поддержки со стороны коллег ждать не приходилось — я им явно не нравился, и чувство это, надо сказать, было взаимным.

В шесть часов вечера магазин закрывался и наступала пора благословенного избавления от мрачного педантизма Макса и его чудачки-секретарши Лотти, а заодно и от честолюбивого Дэррила и тупого Доки, постоянно что-то напевавшего фальшивым голосом. При этом он либо ковырял в носу, либо занимался погрузкой мебели. После работы я возвращался домой, запирался в своей комнате и, завалившись на кровать, мечтал о местах, в которых мне никогда не суждено побывать, и о людях, с которыми я так никогда и не познакомлюсь.

На это занятие у меня уходило довольно много времени. Мне казалось, что некая враждебная сила, заключенная во мне самом, неизменно направляет всю мою энергию не туда, куда следует, и в результате — над головой у меня дырявая крыша арендованной квартиры, постылая работа и полное отсутствие друзей. Мне всего лишь двадцать три года, а жизненный путь уже определен раз и навсегда — узенькая колея, проложенная по замкнутому кругу.

Однако вечером во вторник случилось нечто такое, что разорвало этот порочный круг.

Примерно за полтора часа до упомянутого события, когда я, вымыв и вытерев голову полотенцем, проверял, высохли ли висевшие на батарее мои джинсы, раздался стук в дверь. Это был Зак, мой сосед по квартире, смущенно попросивший дать ему причитающуюся с меня часть платы за электричество. Комната Зака была попросторнее моей, но он и платил за нее больше. Точнее, платили его родители, поскольку своей неспособностью устроиться на работу он внушил им комплекс вины, которую они спешили загладить, высылая ему ежемесячно чек на определенную сумму. Сам же Зак терпеть не мог каких-либо разговоров о деньгах, считая их уделом капиталистов и вообще для себя унизительными. Он уже давно оставил всякие попытки найти работу, ибо полностью разочаровался в существующей системе. Вместо этого Зак твердо уверовал в вездесущие заговоры, похищения людей инопланетянами, круги на кукурузных полях, Атлантиду, сатанинскую резню крупного рогатого скота и все прочее, о чем писалось на страницах его обильной коллекции журналов, посвященных проблемам оккультизма. Мне казалось, что и меня-то он недолюбливает именно потому, что у меня была постоянная работа и, следовательно, я являлся, как он любил выражаться, “лишь частью самой проблемы, а отнюдь не ее решением”. Однако даже он вынужден был признать тот факт, что я все же оставался довольно полезным источником наличных денег в конце каждого месяца.