Ведьмы и Ведовство - Сперанский (Велимир) Николай Николаевич. Страница 3

У крепостного мужика Штейнгаденского монастыря, лежавшего в соседстве с Шонгау, в доме случилось сразу два несчастья – умер ребенок и тут же подохла свинья. Подозревая, что вышло это неспроста, мужик пошел в соседнее местечко Кауфбейрен, чтобы посоветоваться с тамошним палачом. Надо заметить, что, по всеобщему убеждению того времени, никто не мог так хорошо распознавать ведьм, как палачи, которым случалось неоднократно их пытать. Вернувшись после разговора с палачом домой, мужик подал в суд жалобу на одну из крестьянок, некую Гейгер, обвиняя ее в том, что это она своими чарами извела у него младенца и скотину. Судья арестовал было оговоренную женщину, но, нашедши обвинение недостаточно доказанным, вскоре опять отпустил ее на свободу, и после этого двенадцать лет в округе не было никаких толков о ведьмах. Но в 1587-м году на ту же Гейгер была подана новая жалоба – на этот раз со стороны местного живодера, который обвинял ее, что она извела у него двух коней, – и Гейгер снова была взята в тюрьму. При этом судья впал в колебание. Сам он был склонен теперь начать процесс, но очень влиятельное в округе лицо, штейн-гаденский прелат, усиленно советовал ему опять направить дело к прекращению. Тогда судья «переслал акты» в Мюнхен Придворному совету и получил оттуда такое указание: «оговоренную женщину следует попытать, но не накрепко». Вопреки общему правилу, подсудимая устояла против пытки и была снова выпущена на свободу. Но дело это взволновало всю округу, и отовсюду стали слышаться голоса, что если скотские падежи так донимают народ, то виновата в этом «все более и более распространяющаяся ужасная и гнусная язва ведовства». Так как подобные толки шли не прекращаясь, то в дело вмешался, наконец, сам герцог Фердинанд, к владениям которого принадлежало Шонгау. По его приказанию в 1589 году наряжен был строжайший сыск о ведьмах – и ведьмы отыскались в великом множестве. Три года у суда в Шонгау не было досуга для разбора всех прочих дел, и, наконец, больше шести десятков подсудимых отправлены были на костер. При этом свидетельские показания отнюдь не отличались какой-нибудь особой убедительностью. «Старуха такая-то замечена в том, что подбирала конский помет – наверное, чтобы околдовать хозяина этого коня». «Старуху такую-то соседи видели во время сильной грозы стоявшей у себя на дворе» и т. д., и т. д. Однако если раньше суд в подобных случаях был еще способен колебаться, то теперь за всеми этими показаниями признавалась полная убедительность. Надо заметить, что ради осторожности герцог пересылал все акты на рассмотрение Ингольштадтского юридического факультета, и тот нашел, что дело по всем пунктам было проведено совершенно правильно.

Чтобы дать почувствовать, какая атмосфера водворялась в тех местностях, где шел подобный сыск о ведьмах, я приведу еще один отрывок из подлинных следственных актов. Баварское местечко Вемдинг в начале XVII столетия оказалось очень неблагополучно в отношении ведовства. В 1609 году стараниями юстиции оно раз было уже очищено от ведьм и ведунов; но к 1630 году обыватели снова не знали, куда от них деваться. Тогда высшие власти отправили в Вемдинг особого комиссара, чтобы произвести на этот счет подробное дознание. Комиссар Шмид привел к присяге и допросил по этому поводу целых семьдесят пять свидетелей, и у всех почти нашлось, что ему порассказать. Такого-то соседа обыватели заподозревали в сношениях с нечистым потому, что у него «уж очень подходящий для этого цвет лица»; другого потому, что он все ходит скучный; третьего потому, что у него в доме постоянно случаются несчастия и дети хворают какими-то странными болезнями; четвертого, напротив, потому, что все ему уж чересчур удается, и он богатеет, тогда как другие люди так же работают, а ничего нажить не могут. В одной женщине отмечали, как очень подозрительную вещь, что прежде она была веселого нрава, а после казни одной ее приятельницы, сожженной за ведовство, она сразу совсем притихла; в другой – что она приходит в ужас, когда ребята на улице показывают на нее пальцами. Один вводил своих соседей в соблазн тем, что никогда в жизни не носил четок; другой, напротив, казался подозрительным, несмотря на то, что он очень прилежно посещал церковь: «кабы в церкви было дело! в церковь-то ходят все ведьмы». Про одного соседа следователю передавали, как он раз оттрепал мальчишку, и тот сейчас же начал тяжело хворать. Про одну соседку рассказывали, что она от четырех дрянных коровенок ухитряется делать необыкновенные скопы масла, каких спроста не сделаешь ни под каким видом. И все подобные деревенские россказни следователи заносили в свои протоколы с примерной тщательностью и с полным убеждением в важности собираемого таким путем судебного материала. И население, откуда шли такие оговоры, тоже не сомневалось, что с следственными расспросами по этим делам отнюдь нельзя шутить. Усердно занимаясь доносами на соседей, оно все поголовно жило в такое время под гнетом страха, который живо изображается нам в одном современном гонениям на ведьм «листке». «Во многих местах дело дошло до того, что богобоязненные христиане перестают ходить на богослужение, прячут свои четки и всячески остерегаются проявлять свое благочестие, чтобы не показаться набожнее других, ибо кто этого не остерегается, на того взводится обвинение в ведовстве. Дьявол, так говорит невежественная, грубая толпа, учит своих подручных и приятельниц, чтобы они казались благочестивыми, принимали причастие, а потом прятали гостию за пазуху и всячески ее оскверняли. Он будто бы их учит, чтобы они ходили в церковь, но за обедней и за проповедью говорили про себя: поп, ты лжешь; все, что ты делаешь и говоришь, все ложь, ибо нет бога, кроме моего бога сатаны. И в некоторых местах сами священники не смеют совершать таинство Пресуществления каждый день. Если же они это и делают, то потихоньку, так как иначе их тоже легко заподозрят в ведовстве. Нет бреда злее и нет бреда распространеннее и позорнее, чем этот бред ведьмами, чем этот страх и трепет перед ними».

Итак, коротко говоря, если в периоды затишья такого бреда суд не оказывался совсем глух к голосу здравого смысла, то раз страх перед ведьмами почему бы то ни было Разгорался, в тюрьму по обвинению в ведовстве могло привести человека решительно все. В такую пору надобно было стараться об одном – чтобы ничем не привлекать на себя внимания соседей, иначе ничего не стоило быть взятым на допрос. Причины же панического страха при мысли о такой возможности станут нам ясны, когда мы познакомимся с тем, в чем заключалась сущность обвинения в ведовстве; и в каких формах шел «ведовской процесс».

Чтобы получить ответ на первый из поставленных нами вопросов, довольно взять в руки любое из тех официальных «Наставлений к допросу ведьм», которыми заботливо были снабжены в XVI и XVII веках суды различных германских государств. Одно из них, входящее в состав Ба-денского «Земского Уложения» 1588 года, я здесь и приведу в довольно подробных выдержках.

Приступая к допросу подсудимой, судья, согласно Наставлению, должен был прежде всего осведомиться, не доводилось ли ей слыхать про ведьм и их «искусство», и если доводилось, то не разузнавала ли она из женского любопытства о том, как собственно ведьмы умудряются производить свои чарованья.

«Когда подсудимая в этом сознается, – продолжает Наставление, – то надобно далее предлагать ей следующие вопросы:

Не делала ли и она сама каких-нибудь таких штучек, хотя бы самых пустячных – не вынимала ли, например, молока у коров, не напускала ли гусениц или тумана и т. п.? Также, у кого и при каких обстоятельствах удалось ей этому выучиться? С какого времени и как долго она этим занимается и к каким прибегает средствам? Как обстоит дело насчет союза с нечистым? Было ли тут простое обещание, или оно скреплено было клятвой? И как эта клятва звучала?

Отреклась ли она от Бога и в каких словах? В чьем присутствии, с какими церемониями, на каком месте, в какое время и с подписью или без оной? Получил ли от нее нечистый письменное обязательство? Писано оно было кровью – и какой кровью – или чернилами? Когда он к ней явился? Пожелал ли он брака с ней или простого распутства? Как он звался? Как он был одет, и особенно какие у него были ноги? Не заметила ли она и не знает ли в нем каких-нибудь особых чертовских примет?