Злой дух Ямбуя - Федосеев Григорий Анисимович. Страница 39

Пересекаем с ним замшелое болото. Чуть заметная звериная стежка, обходя топь, уводит нас в чащу и пропадает у высокой морены. Взбираемся на нее. Дальше глубокий каньон урезает Ямбуй с юга. Скалы нависают над ним почти отвесно. Шагаем по его каменистому дну.

Сюда не проникают живительные лучи солнца. До скал не доходят теплые ветерки, не обжигают их и снежные бураны. На крутых стенах гранита и в расщелинах лежат вечные тени и затхлая, никогда не продуваемая сырость. Но меня не это поражает. Нет! Я вижу на выступах древних скал прилепившиеся пучки зелени, в трещинах и между обломков крошечные ивки, папоротники, осочки; вся эта живая растительность – поэма борьбы, торжества жизни.

За второй мореной неожиданно оказываемся у входа в огромный цирк, выпаханный ледником, некогда покрывавшим Становой.

Дно цирка прорезает только что увидевший свет ручеек. Выбегая из-под вечного снежника, он скачет по камням, как мальчишка, догоняющий свою ватагу. Буйствует на крутизне, обдавая береговую зелень белой пеной. Ниже в него вливаются струйки боковых истоков, клокочущие и холодные, родившиеся в пластах скал. Так начинаются все реки, берущие начало в горах.

Я придирчиво осматриваю скалы, спадающие в цирк почти от вершины Ямбуя. На крутых скатах они отполированы зимними обвалами и постоянным камнепадом. «Если Илья убил Елизара тут, на вершине гольца, и каюр знал о существовании камнепада, то труп он сбросил в пропасть», – вспоминаю слова Павла. В лиловую глубину цирка, к подножью северных скал, падает утренний луч солнца. От его прикосновения дрогнул лежащий на уступах туман. Посветлело.

Я вдруг почти физически почувствовал на себе чей-то взгляд сзади. Оглянулся – никого. Не ветерок ли подшутил надо мною! Перешагиваю ручей. Подбираюсь к левым развалинам, а сам нет-нет да и оглянусь; мне все еще кажется, что кто-то пристально следит за мною.

Шаги, стук камней, шелест кустарника необыкновенно певуче отдаются в тишине, будто звуки эти рождает баян, и скалы долго повторяют их. Из зарослей рододендронов доносится человеческий стон, да так ясно, что я тотчас же крикнул:

– Елизар!.. Елизар!..

Вот сейчас из зарослей встанет Быков, позовет меня… Что за чертовщина! Не мерещится ли все это мне? Стою, прислушиваюсь – никого! В зарослях – никаких следов. Кричу, прошу отозваться. Цирк наполняется разноголосым гулом, затем наступает мертвая тишина. Ловлю на себе спокойный взгляд Загри, и сам успокаиваюсь. Конечно, меня подводят нервы. Но будь на моем месте Карарбах, попробуй убедить его, что это не злой дух Харги идет следом!

Выходим на последнюю морену. Цирк как на ладони. У крошечного озерка ледникового происхождения гурт белых куропаток. Увидев нас, они скучились, прижавшись к ягельной подстилке.

Все дно цирка завалено камнями. Дальше, слева, начинается осыпь. Всюду следы ночного камнепада.

Я слежу за поведением Загри. Если труп Елизара тут, кобель почует его даже под метровой толщей щебенки. Проходим с ним в одном направлении по осыпи, потом обратно, – никаких признаков! Или Елизар погребен слишком глубоко, или его здесь нет.

Перехожу на другую сторону цирка, чтобы наметить подъем на вершину Ямбуя. Правее от меня непрерывные, уходящие к вершине гряды скал. Они недоступны. Между ними неширокие полосы обнаженного гранита, по которым, как по лоткам, стекают потоки камней – место, не подходящее для подъема. Надо бы вернуться и выйти на голец по своему вчерашнему следу. Но от этой мысли я сразу отказался. Попробую подняться именно тут, авось одолею крутизну, и, может быть, там, среди обломков, мне удастся обнаружить следы преступления.

В начале все идет хорошо. Небольшие, частые выступы помогают шаг за шагом набирать высоту. Где ногами упрешься, где схватишься рукою и перешагнешь щель. Но выше круче, труднее, напряженнее.

Надо мною сырые стены, внизу пропасть. Я на крутизне среди скал. Они стерегут каждый мой шаг. Шаткие камни от чуть заметного прикосновения срываются, летят вниз, наполняя воздух гулом.

Дно цирка уже далеко позади. Из-за туч появляется солнце. Оно обнаруживает меня в тот момент, когда я ползу на четвереньках по карнизу. Горячие лучи приятно обжигают потный затылок. Свет и тени искажают неровности, изменяют очертания обломков и скал, затрудняют передвижение. С минуту передыхаю, пока глаза привыкают к контрасту, и лезу дальше, до первого гребня, спадающего с вершины Ямбуя.

Из-под ног срывается камень. Я успеваю схватиться руками за выступ. Гул уходит в глубину ущелья и там, дробясь, замирает вместе с эхом. Подтягиваюсь, восстанавливаю равновесие, приседаю на прилавок. Дальше не очень-то радостная перспектива, но отступать уже поздно. От частых снежных лавин и камнепадов гребень здесь сильно расшатан. Ни до чего нельзя дотронуться, все предательски ненадежно. Сижу как на подпаленном динамите.

Из-под правой ноги срывается обломок, с грохотом летит вниз. Я теряю опору, меня тянет глубина. Сильнее прижимаюсь к откосу, но не удержаться, и начинаю сползать вместе с камнями в пустоту. Уже ощущаю ее край…

И тут, в момент смертельной опасности, какая-то сила, не подчиненная разуму, кидает меня с камней влево, на гладкий, почти отвесный откос гранита. Падаю, лечу вниз, но тут же вскакиваю. Меня настигают обломки, тянут за собой. Ноги чудом доносят меня до противоположного гребешка, бросают с силой океанского прибоя на карниз: хватаюсь скрюченными пальцами за угловатый камень, повисаю.

До боли напрягаю мышцы, подтягиваюсь на руках, с трудом раскачиваюсь и перебрасываю тело на карниз.

И тут же прихожу в себя. С ужасом смотрю вниз, прислушиваюсь к гулу скатывающихся на дно цирка камней. Ради чего этот безрассудный риск! Сколько раз я давал обет не ходить напрямик по незнакомым местам!

Через несколько минут снова карабкаюсь по гребню. Сверху спускается ко мне Загря. Мы рады встрече, будто давно не виделись.

Дальше крутизна ломается. Идти легче. Я осматриваю осыпи, гребешки скал, уступы, заглядываю в расщелины, прислушиваюсь – никаких признаков Елизара.

На вершине нас встречает мошка. Солнце жжет по-летнему. Становой дремлет в полуденном мареве.

У людей моей профессии, кому пришлось большую часть жизни проводить среди дикой природы и подолгу оставаться наедине с собою, есть тайный советчик. Бывает состояние, когда я ощущаю в самом себе присутствие второго «я», как будто находящегося в постоянных противоречиях с первым, способного спорить, отрицать и утверждать. Но это второе «я», как бы двойник, не подчинено мне. Появляется внезапно, чаще, когда, кажется, уже найдено решение и нет повода для спора. Он начинает внушать новые мысли, сомнения, доказывать противоположное. Эти внутренние силы в минуты больших затруднений помогают найти правильное решение, разобраться в сложной обстановке.

К сожалению, пока этот советчик остается безучастным свидетелем моих размышлений.

Из-за последнего прилавка появляется Павел. Дышит как паровоз. Чуб и лицо мокрые.

– Спешил, еле выбрался. Ну и круто!.. Что в ущелье? – спросил он, немного передохнув.

– Никаких следов… Все это нам с тобою померещилось.

– Да? – Павел как-то сник. Еще одна надежда пропала.

– А у тебя что нового?

– Плоткин запрашивает согласие высадить нам в помощь группу парашютистов-солдат. Договоренность с воинской частью уже есть.

Я обрадовался.

– Ты бы Плоткину подсказал – Не ждать моего согласия, а перебрасывать солдат. Завтра погода может измениться, и мы упустим такой случай.

– И верно, надо было! Не догадался. – Павел виновато опустил голову.

– Вечером сообщим.

– Так вот, слушай: завтра мы разобьем северный склон Ямбуя на квадраты и, как только прибудут наблюдатели, начнем тщательно их обследовать. Людей хватит. А сегодня займемся загадкой котелка.

Мы подходим к пирамиде. Еще раз читаем описание тропки, ведущей к ручью. Задерживаемся у края площадки.

Далеко впереди парят два старых беркута. В их полете – спокойствие владык, в размерах крыльев – могущество. Они кружатся над краем восточного отрога. Что привлекает внимание хищников? Может, беркуты ждут, когда с озер поднимутся пролетные гуси, или наблюдают, как колонок съедает чибиса? А может быть, под ними у большой добычи пируют старшие собратья, земные хищники, не терпящие их присутствия, и беркуты выжидают, когда нажрутся те и настанет их черед.