Злой дух Ямбуя - Федосеев Григорий Анисимович. Страница 40

Не этих ли беркутов я видел позавчера? Поднимаю голову – где же птицы?.. Небо чистое, пустое. А ведь только что были! Куда они девались? Вот уж непростительно, прозевал!

Спускаемся с вершины, повторяем вчерашний путь. Спала жара, прохладой повеяло с равнины.

Останавливаемся у срубленной лиственницы, где вчера нашли котелок. Никаких новых открытий. Или наши глаза притупились, ничего не замечают, или следы стерты временем.

Спускаемся по тропке до ручья, куда ходили геодезисты за водою.

Дальше тропка становится менее заметной. И вдруг неожиданность… отпечаток сапог на ягеле! Не очень старый. Но точно угадать трудно, ведь на лишайниках след держится годами.

Кому принадлежит этот след, Петрику или Евтушенко?

Спичкой измеряю длину следа – тридцать один сантиметр, это соответствует сорок третьему или сорок четвертому размеру. Я не знаю, кто из погибших носил такие большие сапоги.

День жаркий, в густохвойном настое, в запахе отогретых россыпей и влажных распадков. Мы иногда на минуту задерживаемся на краю прогалины, чтобы осмотреться. Павел разводит руками, что-то шепчет про себя. Потом вдруг кричит:

– Елиза-а-р!..

Никто не отвечает.

Стороной, молча, словно тайком, летят на юг птицы. В просини лесов теряются дали. Во всем пайзаже скорбь по ушедшему лету, которое отжило свой век и теперь уходит в глухие туманы, в неуютную зимнюю стужу.

Тропка ведет нас вниз по гребню и, не дойдя до края метров двести, сворачивает на запад.

Загря неожиданно натянул поводок, глотнул влажными ноздрями воздух, остановился. Уши встали торчмя, вывернулись вправо. Что-то взбудоражило кобеля.

– Близко зверь! – шепнул Павел.

Слабое дыхание ветерка доносило до Загри какие-то еле уловимые запахи или шорохи из стланика. С минуту мы стояли не шевелясь, наблюдая за собакой.

Обычно, если близко зверь, Загря мгновенно это чувствовал и проявлял нетерпение. Но сейчас он медлил. Не спеша, осторожно, как балерина, шагнул вперед… Пошел по тропке, обнюхивая пни, разглядывая какие-то невидимые нашему глазу следы на земле. Остановился, стал прислушиваться… И зашагал дальше, тихонько, ни разу не натянув поводка. Склон стал более пологим. Беркутов не видно. Не зря они эти дни кружатся тут над гребнем. Я хотел свернуть, но собака заупрямилась, повела нас немного вправо от тропы – теперь более энергично, готовая броситься вперед. Вижу, вздрогнула, уши сошлись острыми концами… Кто-то близко. Кобель остановился. Я не слышу ничего, кроме собственного дыхания да бьющегося сердца. Стоим секунду… две… пять…

Загря срывается с места, делает огромный прыжок, тащит меня дальше. Я сбрасываю с плеча карабин. Слышу впереди шумное хлопанье крыльев. В воздух поднимается молча стая воронов. Они быстро скрываются за вершинами низкого леса. За ними беспорядочной стаей взлетают кукши.

Разгоряченный Загря рвется вперед. Ошейник до хрипоты сжимает ему горло. Ноги гнутся от натуги, впиваясь когтями в податливую почву. Я не могу сдержать кобеля, бегу за ним.

Чаща редеет. Появляются широкие просветы. Еще сотня метров – и мы выбегаем на поляну, замкнутую со всех сторон невысоким стлаником.

Все, что тут росло: мелкий кустарник, голубика, густо-зеленый мох, ерник – все сломано, вырвано с корнями или затоптано. На разбросанных камнях красные, как кровь, пятна раздавленной брусники. Всюду на взбитой земле следы лис, колонков, медведей и помет осторожных беркутов.

На поляне пировали хищники, и, кажется, долго. Неужели?!

Под ногами черный ватный лоскут от телогрейки, остаток рукава рубашки, медная буссоль – спутник геодезистов.

Достаточно беглого взгляда, чтобы представить весь ужас разыгравшейся на поляне трагедии. Ее следы всюду. Вот металлическая пряжка от пояса с огрызком ремня, клочок светлых волос, вдавленный чьей-то тяжелой лапой в ягель, куски разорванных штанов, патроны от дробового ружья. И всюду кости…

– Кого же растерзали? – почему-то шепотом, едва не плача, говорит Павел.

– Только не Петрика, у него были рыжие волосы. Это Евтушенко.

Мы стоим подавленные. Не могу понять, что привело Евтушенко на эту поляну, так далеко от вершины гольца и от стоянки, в стороне от тропы, ведущей к ручью?

Дня остается совсем мало. Уже с глубоких ложбин Ямбуя веет прохладой, и с болот доносится грустная перекличка утиных стай, готовящихся в ночь покинуть родные места.

Отходим от поляны метров на двадцать; надо найти входной след Евтушенко. Я иду по кустарнику вправо, Павел – влево. Ниже мне попадаются остатки сапога – обгрызенная резиновая подошва с задником и каблуком. Измеряю длину – тридцать один сантиметр, как и тот след, который я заметил на тропе. Значит, там проходил Евтушенко.

Тропка, по которой мы спустились с гольца, ведет к ключу. Очевидно, Евтушенко спускался за водою и должен был вернуться на голец. Что же привело его на поляну?

Нигде на ягеле не вижу следа сапог – тут Евтушенко не проходил. Не злой же дух Харги сюда его принес! И вдруг замечаю волок – кого-то тащили по земле к поляне. Мох на ней сдернут, валежник разворочен, стланик примят в одном направлении.

Идем вместе с Павлом по волоку. Попались внушительные следы медведя на мягкой почве. Судя по отпечатку лап, зверь шел с поляны как бы против волока, и поэтому мы не придали им значения.

– Шапка! – кричит Павел, показывая рукой вперед.

Она лежит под колодой, зацепившись за сук.

– Да, это шапка Евтушенко. Сам он ее шил из черного каракуля, на кожаной подкладке.

Дальше мы находим ружье с перерванным ремнем, лосевую рукавицу. Я случайно заметил, что медведь наступал на землю, сильно вдавливая пятки задних ног. И тут нам все сразу раскрылось: медведь, пятясь задом, тащил на поляну мертвого человека.

Откуда он его взял?

Метров через полтораста выходим на тропку геодезистов. Тут тоже все взбито, протоптано, разворочено – следы борьбы. На стволе лиственницы находим мазки запекшейся крови и клок светлых волос.

– Евтушенко убили здесь, на тропе, – сказал Павел. – Но с какой целью? Отнять документы? Ограбить? Какие могли быть при нем ценности? И неужели из-за этого надо было лишать парня жизни?

– Не торопись с выводами. Пока что мы видим лишь звериные следы. Не ранил ли Евтушенко медведя? Ружье у него одноствольное, одним выстрелом не свалил, а перезарядить не успел, как тот напал на него, – вот что скорее всего.

И я проверяю ружье. Оно заряжено, но ствол чистый, выстрела не было.

– Нет, не медведь! – возражает мой спутник. – Будь один случай с Евтушенко – другое дело. Не иначе тут банда живет.

– Тогда почему они не взяли ружье?

– Оно не нужно им. Они боятся, что люди, попадающие сюда, к Ямбую, могут обнаружить их и донести кому следует, вот и убивают свидетелей. Мне кажется, и мы ведем себя слишком беспечно.

Его слова не на шутку встревожили меня. Точно я пробудился от долгого сна. Теперь малейший звук заставляет настораживаться. Окружающий нас кустарник наполняется подозрительными шорохами.

Мне хочется взглянуть на поляну глазами, для которых многое на ней уже не составляет тайны.

Оттащив труп человека от тропы, медведь поступил с ним так же, как и с любой добычей, будь то заяц, кабарга или сохатый. Он содрал на поляне мох, брусничник, повырывал кусты, натаскал валежника и всем этим прикрыл свою жертву. Этот хищник предпочитает мясо с душком…

Мы собрали все, что осталось от Евтушенко, сложили вместе и накрыли стланиковыми ветками.

Возвращаемся на тропу. Ружье Евтушенко оставляем, а шапку, рукавицы берем с собою. Направляемся к подножью.

– Стойте! – Павел хватает меня за руку. – Не там ли, где нашли котелок, погиб и Петрик?

– Все может быть. Давай вернемся, осмотрим близкие поляны.

Не могу освободиться от ощущения близости опасности. Не она страшна, а ее предательская внезапность.

Идущий позади Загря неожиданно прорывается вперед, поднимает морду и начинает носом деловито втягивать воздух. Его пушистый хвост, накинутый кольцом на спину, медленно расправляется. Что это означает?