Все, что шевелится - Федотов Сергей. Страница 84

– Берётся ягода, наливается вода и… и… – и заткнулся.

И сам не знал, откуда в бражке берутся хмельные градусы. Сам-то ни разу не ставил, чужими запасами пользовался – людскими и лешачьими.

– А лешие-то хоть у вас водятся? – с надеждой спросил он. – Тогда просто находишь бражную яму и бражку черпаешь. Где у вас леший живёт?

– Леший? – удивились хозяева, и редкие их брови поползли вверх.

– Ну лесовики, лешачье, иножить…

– Никогда не слышали.

– Эх вы, темнота! – в сердцах сказал Сотон и зачавкал осетровыми хрящиками.

Пришлось пировать насухую.

Для пира он вырядился в свою лучшую одежду – кустюм «Врангель», который упокойница Семёновна не сумела у него отобрать. Старая джинсовка Коса совсем поблекла, рукава и штанины пообмахрились, и Сотон выглядел в ней среди меховых сотрапезников как американский турист в эскимосском иглу.

Тут подошло время рассказа, и пришелец собрал волю в кулак. Бражка бражкой, но если он сейчас не сумеет доказать, что имеет права на особые привилегии, то и смазливую девицу потеряет и вообще станет никем – одним из многих.

– Это ещё давно было, – начал он. – Вы ещё где-то у каменного Пояса сражались, а мы с Хэвеки тут без дела болтались. На этом самом месте в те времена было море солёное. Вода и вода, ни клочка суши. Лишь далеко на юге синели какие-то горы, сейчас и не упомнить, какие именно. Вот я и говорю Хэвеки: «Давай сушу создадим. А то придут племена Сеченко, где жить-то станут?» А Хэвеки мне отвечает: «Лень чего-то». Лень так лень, я тоже рукой махнул, к борту лодочки, на которой мы плавали, привалился и задремал по-божески. Только разоспался, Хэвеки меня в бок толкает: «Вставай, давай сушу делать». Ну всё не вовремя. «Нет, – отвечаю, – пускай теперь лягушка на тебя горбатится!» Тот обрадовался, что самому ничего делать не придётся, позвал лягушку баха. Ныряй говорит, на дно, земли принеси. Баха принесла, а земля на воде не держится, тонет. Что делать?

Слушатели заволновались. Действительно, что делать, если комочек ила, во рту лягушачьем поместившийся, на плаву не держится, стремится назад на дно?

– Тут к нам Харги на другой лодке подплывает. «Чего делаете?» – спрашивает. «Да вот, – отвечаю, – решили маленько буга, суши, создать. А то ни лесов у нас, ни гор, ни зверей, ни птиц сухопутных». – «А чего меня не позвали?» – «Да мы звали, – говорю, – только не докричались. А ты спал, ли чо ли?» – «Не-а. Я думал, как бы жизнь поинтересней сделать. А то совсем ничего не происходит». – «Вот и присоединяйся к нам, – советую. – Поныряй, потаскай ила». Тот согласился. Всё какое-то разнообразие. Стали с баха попеременке нырять – бултых! Бултых! А ил тонет и тонет. Харги это надоело, он обозлился и подстрелил лягушку. Ушла баха под воду, перевернулась на спину и на вытянутых лапках один комочек удержала. Харги присоединил к ней ещё комок-другой, остров получился. Улеглись мы втроём на острове, лежим, на солнце пузы греем.

Лежали, лежали, Харги надоело, он меня спрашивает: «А дальше-то что?» – «Давай расширять территорию. А то на острове места мало, толпа Сеченко не поместится». – «Да ну, – отвечает Харги. – Не хочу больше нырять, и так весь просолился, как корюшка какая». – «А не надо, – говорю, – нырять. Мы с тобой интересней поступим. Пока Хэвеки спит, давай из-под него землю выдернем. Очухается он, а лежит в воде!» Харги захохотал и с планом моим согласился. Стали мы на пару землю из-под Хэвеки тянуть. Да не сообразили вовремя, что тянуть нужно было с одной стороны, тянем с разных. Вот и растянули до нынешнего состояния, а Хэвеки спит, не просыпается. Он как посередке лежал, так там и остался, – ну аккурат в самой серединочке. Харги на меня даже обиделся: «Почему Хэвеки в воду не плюхнулся?» А мне и ответить нечего. Оплошали мы с шуткой. «Ладно, – говорю, – в другой раз его искупаем».

Прошлись мы по новой суше – буга как буга. Главное, ровная такая – ни бугорка, ни кочки. Но опять же эдак-то тоже скучно – ни камня, ни деревца. Хэвеки и говорит: «Давай создадим деревья и камни». – «А зачем их создавать? – у него спрашиваю. – На юге этих самых деревьев полным-полно. Давай я на юга слетаю, семян наберу, посеем, и у нас леса раскинутся». – «Давай! – загорелся Хэвеки. – А мне что делать, пока ты семена собирать станешь?» – «А ты пока в воду ныряй, ищи камни. Волоки наверх и устанавливай. Да не как попало, а чтобы ровными рядами высились». И улетел.

Пока до юга добирался, семена собирал и назад возвращался, Хэвеки уже горы ровными рядами выстроил. Я посадил дубы, яблони и груши – это ягоды такие огромные, с два кулака, для разнообразия приткнул где сосновый бор, где пихтовый и еловый. Лиственниц повсюду натыкал, они вроде с иголками, словно ёлки, но осенью желтеют, опадают, как берёзы. Красота. Но тут Харги с Чолбоном подрались. Чолбон – сами знаете, под какой звездой он родился, – чтобы противнику досадить, напустил холода, и все мои труды даром пропали. Дубы вымерзли, груши-яблони тоже, только раз мы с Харги и успели крупных ягод поесть. Из лиственных деревьев одни берёзки остались, и те от холода скукожились. Ладно что лиственницы к морозам быстро приспособились. Растут себе, на Чолбона внимания не обращают.

Харги озлился, что груши пропали, стал Чолбона о горы швырять. Кидал, кидал, всю красоту поиспортил. До тех пор волтузил, пока тот в верхний мир не сбежал. Но мороз не исчез, а по всей нашей буге пошла злоба страшная – это Чолбон сверху её насылает, злится, что его здесь отметелили. Я Харги и говорю: «Давай его взад на землю спустим. Пока он здесь сидеть станет, ни морозов больших, ни дел злобных, ни войн не будет. Он сам их боится». Харги согласился, но обиду затаил, никак груш сладких Чолбону простить не может.

Ну забрался я на небо и Чолбона вниз пинком сбросил. Тут сразу же расцвели сады, засияла радуга. Приходи, селись. А Хэвеки мне говорит: «Я тут из глины фигурок налепил, хочу людей создать». Я опять удивляюсь: «Зачем их создавать, если их и так полно? Сами, поди, придут. Места теперь много, трава, деревья, камни имеются. Живи – не хочу». – «А куда же мне фигурки девать?» – «Так ты зверей налепи, чтобы людям было на кого охотиться. А я стану покровителем охоты. Вот все при деле и окажутся». – «А зачем зверей создавать, – Хэвеки спрашивает, – если на юге их тоже полно?» – «А затем, что на юге южные звери и птицы водятся. А ты создай местных, морозоустойчивых. Имеются простые куропатки, а ты налепи полярных. Водятся простые олени – создай северных». Харги и налепил, души-оми вручил, любо-дорого поглядеть. Тут и Сеченко со своим полком и обозами с детьми и бабами подоспел. Смотрит: земля привольная, места много.

Я Хэвеки локтем в бок толкаю: «Видишь? Пришли. А я тебе чего говорил!» Хэвеки тоже радуется. А Харги позавидовал брату. Тот вон сколько новых зверей и птиц налепил, все люди его славят, спасибо говорят, а о старшем его брате помалкивают. Как воды в рот набрали. Ну, думает, доберусь я до братановых запасов. Подкупил караульщиков фигурок, дал каждому по стаду оленей, а арканов не дал. Олени и кинулись врассыпную. Караульщики бросились ловить разбегающиеся стада, про охрану и забыли. Харги стремглав до запасов добрался, давай лепить зверей на скорую руку. А чего доброго сотворишь в спешке-то? Выбегали из-под его рук бесполезные ящерицы, расползались гады, разлетались комары. Облепили они Харги, давай кусать. Тот их уменьшил, чтобы не так больно было, и получился гнус. А гнус хоть и маленький, но позлей комаров – в глаза, нос и уши лезет. Озверел Харги, что ничего хорошего у него не выходит, плюнул да прочь подался. Случайно наткнулся на Чолбона. Тот только отдохнуть приладился. Ка-ак пнёт! «Где, – кричит, – мои груши-яблоки? Зачем поморозил?» И давай его лягать и кулаками отхаживать. Погнал по тундре и по лесу. Короче, загнал назад в верхний мир. На землю опять морозы пали и злоба пошла. И это не все беды. Пока Харги его по нашим просторам гонял, понаделали они выбоин да кочек, все горы перемешали, они теперь как попало торчат, безо всякого порядка.