Источник силы - Форчун Дион. Страница 27

— Так, — сказал он, поднялся и отправился за Тенантом, а приведя его, усадил за пианино и попросил что-нибудь сыграть. Тенант, начав играть под нажимом, продолжал подобно автомату, пока не замер импульс, плавно, но без всякого чувства. Я мало понимаю в музыке, но его бездушное монотонное исполнение, которое напоминало звуки шарманки, расстроило даже меня. Несколько других пациентов, которые находились в гостиной, сбежали.

Закончив пьесу, он не делал никаких попыток начать следующую, а остался сидеть неподвижно. Тавернер также сидел молча в ожидании его дальнейших действий, что было его обычной манерой поведения с пациентами. Тенант медленно поворачивался на вращающемся стуле, пока не оказался спиной к клавиатуре и лицом к нам, его руки вяло лежали на коленях, и он внимательно рассматривал носки своих туфель. Это был преждевременно состарившийся мужчина лет тридцати пяти — тридцати шести. Волосы с сильной сединой, лицо изборождено морщинами. Лоб был низкий, но широкий, губы полные и изогнутые, широко расставленные глаза ярко блестели в тех редких случаях, когда он достаточно поднимал веки, чтобы можно было их рассмотреть, но что особенно привлекло мое внимание — так это его уши. Раньше я их не замечал, ибо когда он у нас появился, их закрывали довольно длинные волосы, но старшая сестра взяла его в оборот и с помощью машинки придала его стрижке новую форму, которая полностью открыла уши. Я увидел, что они странно заворачивались, образуя в верхней части острые концы, и это напомнило мне рассказ Готторна о мраморном фавне и его маленьких ушах с кисточками на концах.

Пока я все это рассматривал, Тенант медленно поднял на нас глаза, и я увидел, что они странно светятся, и при слабом свете лампы в них мелькают зеленые огоньки, как у собаки ночью.

— У меня в комнате есть скрипка, — сказал он без всякого выражения.

Это было первой попыткой проявить инициативу, и я тут же принес инструмент. Тавернер поставил ноты на пианино, но тот не обратил на них внимания и продолжал настраивать скрипку в соответствии с ощущением тона, известным лишь ему самому. Когда он начал играть, музыка зазвучала очень монотонно, но через несколько мгновений мы привыкли к странным интервалам и стали находить в них — во всяком случае, я — странное очарование.

Они очаровали еще кое-кого, так как из темного угла, где она устроилась, невидимая для нас, к нам тихонько подошла Диана. В первый момент я с трудом осознал, кто это, столь глубокая перемена произошла в ней по сравнению с тем, что я видел утром. В нашем театральном гардеробе она отыскала маленькую зеленую тунику, в которую мы одевали эльфа, когда ставили «Сон в летнюю ночь». Кто-то (позже я узнал, что это был Тавернер) коротко остриг ей волосы, из-под туники выглядывали длинные зеленые чулки, подчеркивающие худобу и угловатость ее конечностей. Какой-то каприз воображения перенес меня в школьные дни, и я сидел, слушая странные переливы скрипки, в которых звучали голоса чаек и других птиц, а также всех созданий, кричавших и звавших друг друга на бесплодных и диких просторах. Я увидел себя, вернувшегося после игры в «зайцев и собак», разгоряченного ударами дождя и ветра, принявшего ванну и расслабившегося среди пара и шума ванной комнаты. На какое-то время под чарами этой музыки во мне проснулось ощущение силы и собственной значимости, так как в школе я был фигурой, независимо от рангов и чинов. Снова я стал капитаном в играх, изучающим глазами новичков в надежде отыскать кого-нибудь подающего надежды. И вслед за этим, подобно вспышке, в сознании промелькнуло связующее звено: я понял, почему мое сознание перенеслось в эти забытые ушедшие дни, — неуклюжие конечности в длинных зеленых чулках — такие же были у одной бегуньи. Мускулатура, длина ног, все говорило о скорости и резвости. Она не производила впечатления той, кто сделает игру, но она радовала сердце капитана игры.

Старшая сестра появилась в дверях, подобно карающей Немезиде, — уже давно наступило время отхода ко сну, но, поглощенные музыкой, мы забыли обо всем. Она укоризненно посмотрела на меня, мы обычно были союзниками в поддержании дисциплины, но сегодня вечером я чувствовал себя непокорным уличным мальчишкой, мне хотелось присоединиться к Тенанту и Диане и другим непокорным, приняв участие в какой-нибудь возмутительной шальной выходке против закона и порядка.

Ее вмешательство рассеяло чары. На мгновение глаза Дианы вспыхнули, и я подумал, что мы имеем дело с одним из тех проявлений ее темперамента, о которых нам приходилось слышать, но с которыми мы пока не сталкивались. Однако они погасли, вернувшись к своей обычной рыбьей неподвижности, и неуклюжая девочка, волоча ноги, подчинилась приказу.

Тенант же на минуту застыл в положении загнанного зверя, которого грубо вырвали из высокогорных просторов, где свободно парил его дух. Не видя выхода, он оказался на грани нервного срыва. Однако моя рука на его плече и слова убеждения, сказанные на ухо, вскоре успокоили его, и он тоже потащился под надзором старшей сестры.

— Чертова баба, — сказал Тавернер, запирая окна, — она не годится для этой работы.

Я направился наружу, чтобы закрыть ставни, но остановился на пороге.

— Боже мой, Тавернер, — воскликнул я, — понюхайте!

Он вышел на террасу, и мы вместе вдыхали аромат цветущего сада. На траве лежал иней, дул пронизывающий мартовский ветер, но воздух был наполнен запахом цветов, принесенным из разогретого солнцем соснового бора. Под сенью ползучих растений что-то зашевелилось, мимо нас стремительно промчался огромный заяц и скрылся в кустах.

— Боже милостивый, — воскликнул я, — как он сюда попал?

— В самом деле, как? — сказал Тавернер. — Если мы узнаем это, мы сможем узнать и некоторые более важные вещи.

Едва я вошел в свою комнату, как раздался сильный стук в дверь. Я открыл ее и увидел одного из наших пациентов, на котором не было ничего, кроме пижамы.

— Что-то случилось в комнате Тенанта, — сказал он. — Мне кажется, он пытается повеситься.

Он был прав. Тенант висел на шнуре от своего халата, привязанном к карнизу. Мы сняли его, с помощью искусственного дыхания с трудом привели в сознание, так что теперь даже Тавернер вынужден был согласиться с необходимостью постоянного наблюдения. На следующий день он разрешил мне послать за медбратом, но поезд вместе с ним привез назад и старшую сестру, сильно обиженную на Тавернера за увольнение без всяких объяснений и не вполне удовлетворенную щедрым чеком и прекрасными рекомендациями.

Эти инциденты не вызвали в лечебнице больших пересудов, и уже на следующее утро мы занялись обычной работой. Но несмотря на это, я не мог выбросить из головы звуки скрипки, похожие на стоны чаек, и странный аромат цветов. Казалось, они были связаны между собой и каким-то неуловимым образом волновали меня и выбивали из колеи. Хотя весна еще никак не проявила себя, но весеннее беспокойство уже поселилось во мне. Не в силах усидеть в закрытом кабинете, я распахнул окна и в комнату ворвался холодный ветер, помогая мне расправляться с корреспонденцией, которая должна была быть отправлена с послеобеденной почтой.

Именно в это время вошел Тавернер и с любопытством посмотрел на меня.

— Так вы тоже слышали? — спросил он.

— Слышал что? — ответил я нетерпеливо, так как по неизвестной причине был возбужден.

— Зов Пана, — сказал мой коллега, заслоняя собой окно и не пуская ветер.

— Я пойду на улицу, — заявил я, собирая остатки почты. Тавернер молча кивнул, за что я был ему благодарен.

Под действием какого каприза, я не знаю, но, обнаружив Диану, свернувшуюся в холле на диване, я позвал ее словно собачонку:

— Идем, Диана, идем на прогулку, — и она послушно, как собака, поднялась и последовала за мной. Забыв о том, что, оставаясь по разуму ребенком, она уже достигла женской зрелости, забыв также, что на ней нет ни пальто, ни шляпы, ни обуви и что ничего этого нет и на мне, я повел ее сквозь мокрый кустарник к калитке.

Песчаная дорога, на которой стоял почтовый ящик, заканчивалась в вересковых зарослях болота. Диана нерешительно двинулась по краю болота, а затем остановилась спиной ко мне. Это настолько напомнило мне собаку, готовую к броску, что я сам поддался иллюзии.