Источник силы - Форчун Дион. Страница 41

Вместе с ним я прошел в палату, и на одной из грубых больничных коек мы обнаружили девушку, лежащую на жесткой подушке, с закрытыми глазами и раскрытым ртом, которая выглядела совсем как Беата Беатрикс с картины Россетти, если не считать волос цвета меди, струящихся по подушке подобно морским водорослям. Когда, среагировав на наше появление, она открыла глаза, они оказались зелеными, как море, когда на него смотришь с высокой скалы.

В палате было тихо, так как больничные пациенты рано укладываются спать, и мой друг попросил медсестру придвинуть к кровати ширму, чтобы мы могли посмотреть нашу больную, не беспокоя остальных. У нее было, как он и говорил, две явных пулевых раны, одна более свежая, и по их расположению и небольшой глубине я мог заключить, что они были нанесены с намерением искалечить, но не убить. Она выглядела, как птица с подбитым крылом, в которую целился меткий стрелок. Вот только обстоятельства второго выстрела вызывали интерес, не ограничивающийся криминальным.

Я опустился на стул у кровати и начал разговор, пытаясь вызвать ее на откровенность. Обратив ко мне мечтательный взгляд своих глаз цвета морской волны, она довольно охотно отвечала на все вопросы. Она казалась странно отрешенной, странно безразличной к нашему мнению о ней; как будто она жила в далеком собственном мире, о котором была согласна говорить с любым, кому это будет интересно.

— Вы часто видите сны? — спросил я, чтобы начать разговор.

По-видимому, я затронул тему, которая ее занимала.

— О, да, — ответила она. — Я вижу ужасно много снов. Мне всегда снятся сны с тех пор, как я себя помню. Мне кажется, мои сны — самая реальная часть моей жизни, и самая лучшая ее часть, — добавила она с улыбкой, — а почему бы и нет?

— Похоже, что ваши сны недавно ввергли вас в беду, — ответил я, пуская стрелу наугад.

Она внимательно посмотрела на меня, как будто оценивая, многое ли мне известно, а потом сказала задумчиво:

— Да, я не должна бы опять туда ходить. Но все равно, мне кажется, должна, — добавила она с таинственной улыбкой.

— Вы можете в своих снах идти, куда вам хочется? — спросил я.

— Иногда, — ответила она и собиралась сказать что- то еще, но поймала недоумевающий взгляд моего компаньона, и слова замерли на ее губах. Я видел, что она была той, которых Тавернер называл «одна из Нас», и это подогревало мой интерес. Мне было жаль видеть эту изящную артистически выглядевшую девушку в такой отвратительной обстановке, ее огромные сияющие глаза выглядывали, подобно глазам посаженного в клетку животного. И я спросил:

— Чем вы занимаетесь?

— Продавщица, — ответила она. — В магазине одежды, чтобы быть точной. — Ее слова и манеры настолько отличались от того, что она о себе говорила, что я был еще больше заинтригован.

— Куда вы пойдете, выйдя отсюда? — поинтересовался я.

Она устало посмотрела в пространство, легкая улыбка застыла на ее лице.

— Я надеюсь, назад в свои сны, — ответила она. — Вряд ли я смогу придумать что-нибудь еще.

Мне хорошо было известно великодушие Тавернера, которое он проявлял в подобных случаях, особенно когда они касались «его собственного племени», и я был уверен, что он заинтересуется как личностью девушки, так и ее необычными телесными повреждениями, поэтому я сказал:

— А как бы вы отнеслись к тому, чтобы после выздоровления переехать отсюда в пансионат в Хайндхэде?

Какое-то мгновение она молча рассматривала меня своими удивительными светящимися глазами.

— Хайндхэд? — спросила она. — Что это за местность?

— Это вересковая пустошь, — ответил я. — Вереск и сосны, как известно, очень полезны для здоровья.

— О, если бы там было море! — мечтательно воскликнула она. — Скалистый берег на мили вокруг, куда накатываются атлантические волны и с громкими криками прилетают морские птицы. Если это на море, я согласна! Вересковые пустоши — это не мое место, мне нужно море, в нем моя жизнь.

Она резко замолчала, как будто испугалась, что сказала что-то лишнее, а затем добавила:

— Пожалуйста, не думайте, что я неблагодарна, отдых и перемены пойдут мне на пользу. Да, я буду очень признательна за письмо в лечебницу. — Ее голос оборвался, и глаза, которые еще больше стали напоминать морские глубины, невидяще уставились в пространство, где, я не сомневался, с криками носились чайки и с запада набегали на берег атлантические волны.

— Она опять потеряла сознание, — сказал мой хозяин. — По-видимому, в это время она всегда входит в состояние комы.

Пока мы наблюдали за ней, она сделала глубокий вдох, после чего дыхание ее прекратилось. Это продолжалось очень долго, хотя пульс оставался нормальным, так что я уже готов был предложить искусственное дыхание, когда, после глубокого выдоха, ее легкие опять принялись за работу и дыхание стало глубоким и ритмичным. Если вы внимательно наблюдаете за чьим-либо дыханием, вы обязательно замечаете, что сами начинаете дышать в том же ритме. Поймав себя на том, что я подражаю ее ритму, я обнаружил, что это очень специфический и непривычный для меня ритм. Я когда-то дышал так прежде, и я обратился к своему подсознанию за разгадкой. Внезапно я нашел ее. Это было дыхание плывущего в бурном потоке человека. Без сомнения, остановка дыхания означала погружение с головой. Девушке снилось ее море.

Я был настолько поглощен загадкой, что готов был сидеть всю ночь в надежде найти какие-то доказательства существования таинственного противника, но мой хозяин коснулся моего рукава.

— Нам лучше уйти, — сказал он. — Знаете ли, старшая сестра… — И я последовал за ним из затемненной палаты.

— Что вы об этом думаете? — спросил он нетерпеливо, как только мы вышли в коридор.

— Я думаю то же, что и вы, — ответил я, — что мы имеем дело со случаем стигматов, но это требует более глубокого проникновения в тайну, чем я мог сделать нынче вечером, и, если вы не возражаете, я бы хотел поддерживать с ней контакт.

Он совсем не возражал; он видел свое имя напечатанным в «Ланцете» и был одержим тем сомнительным тщеславием, которое бывает присуще владельцам антикварных безделушек. Это сулило счастливую перемену в монотонном заведенном порядке его жизни и, естественно, он ее приветствовал.

Сейчас все, что последовало за этим, без сомнения, будет приписано простому совпадению. И так как в этих записках описывается ряд таких совпадений, я не думаю, чтобы я обладал достаточным авторитетом, чтобы утверждать что-либо иное. Но Тавернер всегда считал, что некоторые совпадения, особенно те, которые служат разумному Провидению, не столь случайны, как это может показаться, а определяются причинами, незримо действующими на более тонких планах бытия, и только их следствия ощутимы в нашем материальном мире. И те из нас, кто соприкасается с Незримым, как он, и каким, хоть и в меньшей степени, должен стать я, учитывая мое участие в его работе, могут погружаться в скрытые течения этих сфер и таким образом устанавливать контакт с теми, кто вовлечен в подобные поиски. Я слишком часто наблюдал, как Тавернер как будто наугад выбирал людей, чтобы сомневаться в действии некоторых из тех законов, которые он описывал, хотя я не только не понимал, как они работают, но иногда и не осознавал их: только чистому взору открывается Невидимая Рука.

Поэтому, когда по возвращении в Хайндхэд Тавернер предложил мне выполнить некое задание, я решил, что свои планы по изучению стигматов я должен отставить, и выбросил этот случай из головы.

— Роудз, — сказал он, — я хочу вас попросить сделать для меня одну работу. Я должен был ехать сам, но мне чрезвычайно трудно выбраться, а вам уже достаточно хорошо известны мои методы, и, пользуясь своим природным здравым смыслом (которому я доверяю гораздо больше, чем анимизму [2] многих других), вы сможете описать мне все, что там произошло, и, пользуясь моими указаниями, заняться этим вопросом.

Он передал мне письмо. На нем была надпись: «Для передачи Дж. X. Фрейтеру», а дальше следовало без какого-либо вступления: «То, о чем вы меня предупреждали, произошло. Я действительно утратил способность что-либо понимать, и пока вы меня не вытащите, можете считать меня утопленником и в прямом, и в переносном смысле. Я не могу выбраться отсюда и приехать к вам; может быть, вы могли бы приехать ко мне?»