Мы даже смерти выше... - Логвинова Людмила. Страница 16

где. Торопливо, в двух словах, рассказал я Коле о фронте и о

госпитале. И — разошлись, чтобы никогда более не увидеть

друг друга.

* * *

В книге Майорова, которая вышла год назад, и в этом

сборнике собраны почти все известные мне стихи Коли —

последних трѐх-четырѐх лет его жизни. Почти все, но не все.

Я хорошо помню стихи о деревенской гулянке, со строкой:

Я сам любил ходить в такие игры.

Может быть, когда-нибудь вспомнятся, приснятся другие

стихи, другие строки, а может быть, и не вспомнятся. Мы,

наверное, слушали в те годы друг друга не очень внимательно.

Всѐ написанное и читанное казалось присказкой. «А сказка

будет впереди». Главное ещѐ напишется. У иных так и

случилось. А у иных вместо сказки впереди была смерть.

* * *

Я перечитываю стихи Майорова тридцать девятого,

сорокового, сорок первого годов. Многое вспоминаю, со многим

встречаюсь впервые и думаю, что нет, это уже не присказка.

Мы никогда не прочтѐм того, что Коля написал бы о войне,

о нашей победе. Но он сказал своѐ честное и точное слово о том,

что думали и чувствовали люди его поколения за день, за год до

войны. О буре истории, ревевшей за окнами наших

студенческих общежитий. И о том, как

…были высоки, русоволосы

те, кто шагнул навстречу буре. Победа начинается с

решимости еѐ добиться, с уверенности в правоте нашего дела.

Об этой решимости, об этой правоте — всѐ, что написал

Майоров.

Михаил Львов

Николай Майоров

В 1947 году в вестибюле МГУ я увидел рослого, с

открытым лицом, с развевающимися волосами студента и

вздрогнул: он был очень похож на Колю Майорова. Сходство

это длилось только мгновение. Пронзила мысль: невозвратные

есть потери. Не возможно возвратить человека из земли. И

только образ его остается, вечно живой, в нашей душе. Я не

видел Колю Майорова мертвым. Только знаю рассудком, что он

погиб, а сердцем представить не могу его неживым.

Он так и остался в моей памяти — высокий, сильный,

добрый, со зрением, я бы сказал, цветным. Как цветное кино. Он

густо воспринимал жизнь, мир в его стихах вставал объемным,

зримым, цветным. Остались от него недописанные поэмы,

стихи, строки, осколки таланта. Но и сейчас неподдельной

юностью и свежестью восприятия мира веет от этих стихов. До

сих пор я люблю повторять его живее строки:

Что услышишь в ночь такую?

То ли влага бьет в суку,

То ль тетерева токуют

В ночь такую на току45.

И многие, многие строки, живые, молодые, с языческим

восприятием жизни, остались от Коли Майорова.

Говорят, в 1914 году в первые недели войны во Франции

погибло 300 поэтов. Триста поэтов! Это не укладывается в

сознании! А сколько поэтов унесла вторая мировая1

Блистательно начинали свой поэтический путь Коля Майоров,

Миша Кульчицкий, Павел Коган, Коля Отрада, Арон Копштейн.

Все, что осталось от них, дорого до боли. В них черты нашей

юности, облик наших друзей, погибших на войне, но живущих в

наших сердцах.

От Коли Майорова осталось много стихов. Мы должны

напечатать все его лучшее. Это будет нашей признательностью,

признательностью живых тем, кто своей жизнью отстоял жизнь

для всех.

Павел Антокольский

(Предисловие)

Двадцать лет тому назад, зимою 1940/41 года, в

Литературном институте имени Максима Горького работал

поэтический семинар, объединявший студентов одаренных и

самобытных, истово рвавшихся к поэтическому творчеству.

Будущее показало, сто многие из них действительно стали

поэтами. В семинаре господствовала атмосфера горячая и

чистая — уважение друг к другу, хозяйская забота о судьбах

нашей поэзии.

45 Стихотворение «Зов жизни» было опубликовано В.А. Ружиной.

См. стр. 109 – Л.Л.)

Сейчас я плохо помню, как выглядел внешне, в какой

пиджак был одет студент-историк Николай Майоров, читавший

свои стихи глуховатым, низким голосом. Был он, кажется, выше

среднего роста, с лицом серьезным и сосредоточенным, был

немногословен и чуть неуклюж. В стихах его звучала

воспитанная самой жизнью, а не вычитанная в книгах, любовь к

истории родной земли.

Николаю Майорову не приходилось искать себя и свою

тему. Его поэтический мир с самого начала был очерчен, и в

самоограничении он чувствовал свою силу. Его лирика,

повествующая об искренней мужской любви, органична в этом

поэтическом мире.

Осенью 1941 года, как и многие его сверстники-студенты,

Николай Майоров пошел добровольцем в армию и пал смертью

храбрых.

… И вот сейчас, через двадцать лет, передо мною лежат

стихи Николая Майорова, написанные еще в студенческие годы.

В них легко узнать автора, круг его излюбленных образов, с тою

только разницей, поистине огромной разницей, что история для

Майорова перестала быть рассказом о прошлом. Она

превратилась в его собственную военную судьбу, сделалась

историей, творимой рядом с ним такими же, как он, а отчасти и

им самим. Он увидел как бы со стороны самого себя и

поколение, к которому принадлежал, увидел исторически. В

этом интерес и своеобразие этих надежно построенных,

оправданных военным подвигом строк и строф.

Стихи Николая Майорова уже не постареют, точно так же,

как не постареет их автор, погибший в молодости и навсегда

оставшийся молодым.

Письмо родителям Николая Майорова

Через много лет после войны в дом на 1-й Авиационной

улице в Иваново пришло письмо от Павла Григорьевича

Антокольского. Он писал отцу Николая:

«Глубокоуважаемый Петр Максимович! Спасибо Вам,

дорогой, за отклик на статью о Вашем замечательном сыне. Я

горжусь тем, что немного способствовал сохранению памяти о

нем, и глубоко надеюсь, что этим дело не кончится: мы, его

друзья, старшие и младшие, будем еще собирать оставшиеся от

него стихи и обязательно добьемся, чтобы их напечатали.

В тот же день… пришло еще одно (письмо) — от

гражданки Ирины Пташниковой, которая хорошо знала

Николая; она прислала одно его прекрасное стихотворение…

Низко кланяюсь Вам и матери Николая, Вашей жене.

Ваш Павел Антокольский».

Сергей Наровчатов

Улица Николая Майорова

Моим спутником в поездке был Виктор Болховитинов. Он

знал Майорова ближе и дольше, я помнил его отрывочнее,

избирательнее и, применяя термин живописи, «мазками».

Запомнился мне Николай высоким, угловатым, прямым… «Да

вовсе он не был высоким, — поправил меня Болховитинов,

сухощавый и угловатый, а росту среднего. — И добавил,

помолчав: — Это он в стихах стал высоким».

Так, конечно, это и было. Майоров сам предугадал

аберрацию позднего зрения:

Мы были высоки, русоволосы.

Вы в книгах прочитаете, как миф,

О людях, что ушли не долюбив,

Не докурив последней папиросы.

Но во всяком мифе есть зерно исторической истины, и