Спецслужбы и войска особого назначения - Линник Татьяна Ивановна. Страница 25

«Франция в руках беспомощных людей, — писала газета «Ле Голуа», — которые не знают, что предпринять против внутренних варваров…»

Префект полиции (теперь этот пост занимал Анри Лозе) призвал на помощь Бертильона. Опрос полицейских участков за пределами Парижа показал, что в Сент-Этьене и Монбризоне был известен человек, проживавший там под именем Равашоль, хотя в действительности его звали Франсуа Кенигштейн, он родился 14 октября 1849 года в Сен-Шамоне, был сыном голландского рабочего с металлургического завода в Изье, обучался профессии красильщика. Дома все боялись его жестокости, свою мать он часто избивал и угрожал ей убийством. В 1886 году он оставил работу и занялся контрабандой и воровством. Уже около года он разыскивается полицией за совершение нескольких тяжких преступлений. В ночь на 16 мая 1891 года был взломан склеп баронессы Рош-Тайе на кладбище под Сент-Этьеном. Грабитель открыл саркофаг, похитил нательный крест и медальон и пытался содрать кольца с пальцев умершей. Имелось достаточно указаний на то, что это преступление — дело рук Равашоля. 19 июня того же года был найден задушенный старик отшельник, одиноко проживавший в своей лачуге в Форезский горах. 35 тыс. франков, накопленных стариком за всю его жизнь, оказались похищенными. Кенигііітейн— Равашоль, подозреваемый в совершении этого преступления, был арестован, но вырвался из рук полицейских, и ему удалось скрыться.

Примерно через шесть недель, вечером 27 июля 1891 года ударами молотка были убиты две владелицы скобяной лавки на Рю-де-Роанн в Сент-Этьене. Убийца поживился лишь 48 франками. Это преступление также приписывали Кенигштейну—Равашолю, которого, однако, так и не смогли схватить. Все это было интересно, и, наверно, важно, но решающим было совсем другое. В 1889 году, когда в Сент-Этьене ввели бертильонаж (прием идентификации преступников, основанный на измерении отдельных частей человеческого скелета), туда по подозрению в соучастии в краже был доставлен Кенигштейн, которого обмерили, зарегистрировав соответствующие показатели. Уже 24 марта 1892 года Бертильон держал в руках полученную из Сент-Этьена карточку с данными: Клод Франсуа Кенигштейн по прозвищу Равашоль; рост — 1,663; размах рук — 1,780; объем груди — 0, 877; длина головы — 0,186; ширина головы — 0,162; длина левой стопы — 0,279; длина среднего пальца левой руки — 0,122; длина левого уха — 0,098; окраска лев<^й роговицы — желтовато-зеленая; шрам около большого пальца левой руки.

Описательная часть карточки была не настолько полной, как это требовалось Бертильону, что и вызвало его сильный гнев. Тем не менее у него в руках было единственное для того времени точное описание Равашоля. Если Кенигштейн — Равашоль и Равашоль Шомартена окажутся одним и тем же лицом, то, значит, полиция сделала огромный скачок вперед в розыске преступника. Если удастся его арестовать, то его идентификация будет для Бертильона пустячным делом. Если Кенигштейн-убийца и Равашоль, подложивший бомбу, одно и то же лицо, тогда, безусловно, будет нанесен серьезный удар по всему движению анархистов. Анархисты — так можно будет заявить общественности, — проповедующие столь высокие цели преобразования человеческого общества, для достижения Своих целей используют профессиональных убийц.

Как только 26 марта в газетах появились портреты Равашоля, замешательство и нервозность в обществе снова усилилась. В газете «Фигаро» Альбер Мильо писал: «Равашоль? А кто знает этого Равашоля? Кто знает, как он выглядит? Это реальное существо или миф? Человек ли он? Все найдено, даже динамит. Но никто не знает, где найти Равашоля?»

Похоже было, что Равашоль и вправду становится мифом. В нем видят то идеалиста, то одного из основателей анархистской группы «Куртиль», то борца за свободу…

Но вот в воскресенье 27 марта в девятом часу утра опять взорвалась бомба. На этот раз в доме № 32 на Рю-де-Клиши. Взрывной волной жителей дома выбросило из постелей, и через раскрытые окна люди взывали о помощи, так как лестничная площадка была разрушена. Пять человек оказались тяжело раненными. В этом доме жил генеральный прокурор Бюло, выступавший обвинителем на процессе анархистов. Следовательно, нет никаких сомнений: взрыв — дело их рук. А если и были какие-либо сомнения, то их быстро рассеяла статья мнившего себя социалистом редактора газеты «Ле Голуа» Жарзюэля, который сообщал, ’jto получил в воскресенье письменное приглашение встретиться с каким-то незнакомцем на площади Бастилии. Этот незнакомец во фраке и цилиндре представился Жарзюэлю как Равашоль и предложил дать редактору интервью при одном условии, тот должен поклясться, что не будет публиковать точного описания его внешности. Для Жарзюэля сенсационность своей публикации была значительно дороже, нежели требование оказания помощи полиции. Поэтому он привел только следующие слова Равашоля: «Нас не любят Но следует иметь в виду, что мы, в сущности,' ничего, кроме счастья, человечеству не желаем. Путь революции кровав. Я вам точно скажу, чего я хочу Прежде всего терроризировать судей. Когда больше не будет тех, кто нас сможет судить, тогда мы начнем нападать на финансистов и политиков. У нас достаточно динамита, чтобьг взорвать каждый дом, в котором проживает судья.»

Новая волна возмущения прокатилась по Парижу. Толпами валили люди по Рю-де-Клиши к месту последнего взрыва. Премьер-министр Эмиль Лубе часами совещался с военным министром и префектом полиции. Все известные зарубежные анархисты были высланы из страны. В Риме, Лондоне, Берлине и Петербурге — повсюду говорили о Равашоле. Анархистские газеты славили его как героя, как «непобедимого».

Два дня спустя, в среду 30 марта, владелец ресторана «Бери» на бульваре Мажанта сообщил полиции, что у него завтракает мужчина примерно тридцати лет, со шрамом около большого пальца левой руки. Незнакомец еще в понедельник разговаривал с официантом Леро и провозглашал анархистские лозунги. Комиссар полиции Дреш с четырьмя сержантами прибыл к ресторану как раз в тот момент, когда незнакомец собирался его покинуть. Анархист тут же выхватил револьвер, но, несмотря на отчаянное сопротивление, был обезоружен и схвачен. По дороге в полицейский участок он несколько раз пытался бежать и катался по мостовой в ожесточенной борьбе с сержантами. Пока задержанного везли в Сюртэ, он непрерывно кричал на всю улицу: «Братья, за мной! Да здравствует анархия, да здравствует динамит!»

К Бертильону его привезли страшно окровавленного. Он так бушевал и неистово сопротивлялся, что не было никакой возможности обмерить его и сфотографировать. Только к пятнице задержанный успокоился. Теперь тон его изменился, он принял заносчивую позу героя. Только лично Бертильону он позволил обмерить себя и сфотографировать. Полученные данные оказались такими: рост — 1,663; размах рук — 1,780; объем груди — 0,877; длина головы — 0,186; ширина головы — 0,162; длина левой стопы — 0,279; длина среднего пальца левой руки — 0,122; длина левого уха — 0,098. Итак, Равашоль — «революционный идеалист» оказался Клодом Франсуа Кенигштейном и, по всей вероятности, грабителем и убийцей из Сент-Этьена. На следующее же утро сообщение об этом было помещено в печати. Некоторые левые газеты реагировали с возмущением и иронией: неужели полиция серьезно хочет убедить общественность, что Равашоль — это низкий преступник, убивавший и грабивший корысти ради?! И она серьезно надеется доказать, что задержан настоящий Равашоль? Всеобщее смятение и жуткий страх вновь овладели людьми — если задержан не настоящий Равашоль, то, значит, тот, истинный, на свободе!

Процесс над Равашолем был назначен судом присяжных на 27 апреля, и вдруг за два дня до этого взорвалась очередная бомба. Страшный грохот потряс ресторан «Вери», у входа в который был арестован Равашоль. Стены обрушились, вылетели окна. Под развалинами были найдены два трупа: хозяина ресторана и одного из посетителей.

Но сделанные Бертильоном измерения не лгали..

Равашоль, представ перед судом как виновник взрывов на бульваре Сен-Жермен и на Рю-де-ля-Клиши, отрицал свою причастность к убийству в Сент-Этьене. Судьи же, парализованные, как видно, страхом от угроз, сыпавшихся в адрес парижской юстиции, не решались сказать ни одного резкого слова.