Спецслужбы и войска особого назначения - Линник Татьяна Ивановна. Страница 26

Но вот 20 июня Равашоль, обвиняемый в убийстве и ограблении в районе Сент-Этьена, предстал перед судом присяжных департамента Луара в Монбризоне. Председатель суда Дарриган прибыл из Лиона. Он чувствовал себя свободным от неуверенности и страха, сковавших парижский судей. Как только Равашоль понял, что игра в запугивание окончена, он сбросил маску Громко, высокомерно и цинично он заявил, что одна из его фамилий действительно Кенигштейн, а ограбление могилы баронессы Рош-Тайе и убийство отшельника Жака Брюнеля — дело его рук. Это было признание человека распущенного, для которого слова анархистов об уничтожении власть имущих служили прикрытием его собственных устремлений убийцы.

Когда Равашоля, приговоренного к смерти, вели ранним утром 10 июля по улицам Парижа к месту казни, он надрывно распевал: «Хочешь счастливым быть — вешай своих господ и кромсай попов на кусочки». Его последними словами на эшафоте были: «Вы свиньи, да здравствует революция!»

К сообщению о разоблачении Равашоля, весть о котором облетела все европейский страны, присовокупилось известие и об истории проведенной Бертильоном идентификации, способствующее этому разоблачению.

(Ю. Торвальд. Век криминалистики. — М., 1984.)

БОРЬБА НА ИСТОЩЕНИЕ

В 1915 году первая мировая война вступила в самую страшную фазу — борьбу на истощение, первой жертвой которой пала маневренная стратегия и конечным результатом которой, была гибель лишних миллионов людей. Антанта, имея на Западе численное, превосходство, пребывала в блаженной уверенности, что на каждых четырех убитых французов или англичан должно прийтись по меньшей мере три мертвых немца: следовательно, в каком-то неопределенно близком будущем останется лишь обширная страна покойников, именуемая Германией, на территорию которой уцелевшие солдаты Антанты войдут победителями. Но эта программа методического уничтожения людских ресурсов не учитывала такой проблемы, как саботаж или уничтожение существенных материальных ресурсов врага.

Слово «саботаж» происходит от французского слова «сабо», означающего — деревянные башмаки. Французские ткачи XIX века бросали эти башмаки в свои станки, чтобы испортить их, так как думали, что появление машин лишит их навсегда работы. Но мировая война внесла в это слово весьма существенные поправки и даже истолковала его по-новому. Способный начальник «саботажников» эпохи мировой войны 1914–1918 годов, иначе говоря диверсантов, должен был иметь несколько пар лакированных «сабо», ибо бывал он в каком-нибудь плутократическом клубе, регулярно ходил в свой «оффис» (контору) в Нью-Йорке, подобно адвокату или коммерсанту, совещался там со своими агентами, словно это были клиенты или продавцы, а не шпионы и бомбометатели, и часто принимал приглашения отобедать в шикарном Ритц-Карлтон.

Такого рода, техника диверсии была весьма распространена в ту пору в Европе, и особенно там, где шла война. В самом деле, кто мог найти причину «катастрофы», организованной любительской рукой или профессиональным агентом-диверсантом, в месте, где взрываются бесчисленные снаряды, бомбы, падающие с воздуха, и где пылают пожары?

Французской авторитет, генерал Б. Э. Пала, высказывает убеждение, что в жуткие месяцы 1916 года Верден спасли два счастливых обстоятельства: удачное уничтожение всех германских 42-сантиметровых гаубиц точным огнем французских дальнобойных орудий и взрыв большого артиллерийского парка близ Спенкура, где немцы заготовили и держали 450 000 тяжелых снарядов с запалами. Такая небрежность уже сама по себе является своего рода «диверсией», обычной в боевых зонах, — беспечность подчиненного или глупость начальника. Но что же, независимо от незащищенности этих тысяч немецких снарядов, взорвало первый из них?

Антанта никогда не изображала спенкурскую катастрофу как мастерский ход своей секретной службы, обнаружившей парк в качестве цели для бомбежки с воздуха, или как прямой взрыв в результате диверсии. И генерал Пала почти одинок в признании огромного влияния этого взрыва на возможность удержания французами в своих руках ключевой позиции Западного фронта.

Союзники, видимо, несколько стеснялись диверсий и предоставили главные достижения в этой области Германии, впрочем, Комптон Макензи в неизъятом томе своих военных мемуаров рассказывал о своем коллеге из британской разведки, который разработал план взрыва одного моста близ Константинополя. Этот офицер добыл образцы разных сортов угля, которым пользовались в этой части Турции, отобрал несколько крупных кусков и отослал в Англию, где они должны были послужить моделью оболочек для бомб, бомбы эти обещал доставить на место один наемный левантинец-диверсант.

Диверсия осталась изолированным приемом нападения, но она с неизбежностью породила агента контрдиверсии. В 1915 году германский военный атташе в Берне познакомился с одним русским, который как будто готов был принять любое поручение, направленное против царя. Он хорошо знал Россию. Не попытать ли счастья на Сибирской железной дороге? Этот потенциальный шпион и агент-диверсант говорил, что ему знакома каждая верста Сибирской железной дороги. Когда ему растолковали, в чем дело, он даже согласился тайно вернуться в Россию и пробраться в Сибирь до Енисея, где он взорвал бы железнодорожный мост. Уничтожение этого моста на месяцы остановило бы приток боеприпасов из Владивостока на Западный фронт России, воевавшей против Германии. Русский по фамилии Долин получил исчерпывающие инструкции, деньги на дорогу и щедрое вознаграждение, причем ему была обещана двойная награда в случае, если он взорвет мост и сумеет бежать. Долин смело отправился в Россию и явился к руководителям охранки и генералу Батюшину. Что же, Долин был попросту плутом, обманщиком, который струсил? Нисколько! Его'можно было бы назвать обманщиком, но в широком патриотическом плане секретной службы, ибо Долин дурачил немцев с самого начала. Он был ответственный агент русской разведки.

(Р. Роуан. Очерки секретной службы. — М., 1946.)

ВОЗДУШНЫЕ ДИВЕРСАНТЫ

Переброска шпионов по Воздуху, во время первой мировой войны стала обычным делом в летных частях воюющих держав. Многочисленные улучшения облегчили положение и пассажиров, и летчика. Самолет обычно приземлялся по возможности неподалеку от местожительства постоянного агента, который разводил яркий огонь в своем камине, видный только с самолета, находящегося прямо над домом, огонь этот зажигался лишь в том случае, если агент убеждался, что приземление безопасно. Сигнализация помогла летчику и тогда, когда он прилетел, чтобы отвезти шпиона домой. Если агент почему-то не мог приготовиться к условленному часу, сигналы постоянного агента избавляли летчика от напрасной посадки.

Положение летчика, взятого в плен вместе со шпионом или непосредственно после произведенной им высадки шпиона на вражеской территории и преданного затем военному суду, в юридическом отношении было неопределенным. В Гаагских конвенциях вообще не было указаний, относящихся к такого рода действиям летного состава армий.

В этом смысле представляет интерес дело двух летчиков — Баха, американца, служившего во французском летном корпусе, и сержанта Манго. Каждому из этих летчиков удалось высадить своего шпиона, но оба потерпели аварию при обратном взлете. Они пытались пробраться до какой-нибудь нейтральной границы, но не имели возможности переодеться. Когда разбившиеся самолеты были обнаружены, летчиков быстро выследили и арестовали. Затем обоих отвезли в Лан и предали суду по обвинению в шпионаже. Этой злополучной паре летчиков выпала на долю незавидная участь: способствовать установлению международного прецедента. Но Джимми Бах был добродушный молодой авантюрист и человек со средствами, он мог позволить себе роскошь и пригласил видного адвоката, который прибыл из Берлина, чтобы защищать его и его товарища-француза. На первом судебном заседании, состоявшемся 20 октября 1915 года, судьи не пришли ни к какому решению, второе заседание, состоявшееся 30-го, окончилось тем, что обвинение в шпионаже было снято с обоих подсудимых. Бах и Манго, как военнопленные, провели три тяжелых года в плену в Нюрнберге.