Лисенок Вук - Фекете Иштван. Страница 12

Тени приобрели уже чёткие очертания. Большая тарелка луны беспрепятственно плыла по небу. Облака разбрелись, и ветер, вооружённый свистящим бичом, ушёл вслед за ними.

Когда лисы выбрались из леса, Вук внезапно остановился, услышав на лугу вскрик зайца. Инь и Карак тоже остановились на минутку, а потом старая лисица хрипло закричала:

– Кто смеет охотиться в моих угодьях?

Заяц охнул ещё разок-другой и замолчал. Но голос его прозвучал уже ближе, и лисы поняли, что вор, поймавший Калана, идёт им навстречу.

Отбежав немного в сторонку, Карак прижалась к земле, подстерегая вора. Когда на лугу вырисовалась чья-то тень, Вук и Инь тоже сразу приникли к земле, – ведь это бежал по тропе волкодав Курра; внук волка, он никак не мог бросить охоту.

Карак тут же поняла, что беды не миновать, если Курра почует лисят, залёгших недалеко от тропы. За Вука она не беспокоилась, но Инь легко могла стать жертвой огромного волкодава.

Старая лисица с шумом встала и широко раскрыла глаза, чтобы Курра её увидел, затем, прыгнув на тропку, рысью понеслась к дому егеря.

Изумлённый волкодав остолбенел на мгновение, затем всё тело его задрожало от ярости. Он смертельно ненавидел лисиц. Бросив зайца («потом вернусь за ним», – подумал Курра), он пустился вдогонку за Карак, которая, описывая зигзаги, уже скрылась из виду.

Пробежав часть пути, Карак повернула в сторону и притаилась за деревом, зная, что Курра с его прекрасным нюхом понесётся дальше по тропке, по которой прошла она раньше с лисятами.

Волкодав пулей промчался мимо Карак. Ему в нос бил тёплый лисий запах, и дорога вела к дому егеря.

– Если улыбнётся нам счастье, – пробурчала Карак, слегка волнуясь и усмехаясь себе в усы, – ты свихнешь себе шею.

Она выскочила из-за дерева и полетела к лисятам.

Немного погодя Курра прибежал к дому на лесной опушке и, скрежеща зубами, попытался пролезть через небольшую щель в заборе, через которую недавно выбрались лисы. С треском сломался забор. Тут проснулась спавшая крепким сном овчарка и злобно набросилась на волкодава.

– Что тебе здесь надо? Кого ты ищешь? – вопила она и с ненавистью рвала Курру, чуя в нём волчью кровь.

– Не кусайся, бешеная тварь! – кричал Курра, застрявший в щели забора. – Я ищу лису Карак, она где-то здесь. – И он тоже впился зубами в овчарку.

Услышав во дворе лай чужой собаки, лесник сел в постели. А вдруг она бешеная? Накинув на плечи пальто и прихватив ружьё, он тихо выскользнул из дома. Лягавая Финанц хотела выйти следом за ним, но он вернул её:

– Ты тоже хочешь сбеситься?

Во дворе стоял страшный шум.

Курра уже выбрался из щели и, отличаясь большим проворством, чем овчарка, трепал её как попало. Обе собаки кружились вихрем.

Держа наизготове ружьё, егерь ждал, когда чужая собака повернёт к нему голову.

И тут Курре почудилось, что началось светопреставление. Перед ним вспыхнул яркий огонь, потом всё затянула глухая тьма. Грохота он почти не слышал. И уже не чувствовал никакой боли.

Рассмотрев получше околевшую собаку, лесник почесал в затылке и сердито проворчал:

– Чёрт подери эту падаль! Да это же волкодав старосты! Он и не был бешеным, только слонялся здесь, бестия этакая. Правда, старина Баша? – И он погладил по голове овчарку, которая, забыв сразу о прежней обиде, завиляла хвостом. – Теперь я закопаю эту дохлятину. Боже упаси, как бы староста не проведал об этой истории. Ну, да! Станут пса искать, а хозяин будет ужасно сокрушаться: неужели пропала такая дорогая собака? Ах, ах, как жалко её! Верно, украли цыгане, которые бродят здесь… Но напрасно жаловаться на них жандармам…

А потом достанется и жандармам; то-то, не будут задаваться. Достанется и цыганам, которые только и знают, что шкодят в лесу.

Лишь бедняга Курра обо всём этом не узнает; он будет мирно покоиться во дворе у лесника под мусорной кучей рядом с прохудившейся кастрюлей и стоптанным башмаком.

Когда эхо выстрела разнеслось по лесу, Карак готова была перекувыркнуться от радости.

Лисы как раз совещались, что делать, если волкодав вернётся, как вдруг громкий собачий лай прервался выстрелом.

– Пошли, – встав с места сказала Карак. – Курра поймал для нас Калана и бросил здесь; зачем ему теперь заяц? Бедняга Курра! Но так и надо тому, у кого ноги длинные, а ум короткий. Калан твой, Инь, – проявила она великодушие. – Ты понесёшь его домой, тебе достанется самый большой кусок, и шея от этого станет у тебя крепче, – лукаво прибавила она.

Счастливая Инь схватила зайца, и вскоре лис поглотило поле мокрой и нежной пшеницы, сомкнувшей над ними колосья. Под бузиной они сначала расправились с зайцем и лишь потом, несмотря на усталость, приступили к беседе.

– Теперь ты будешь жить с нами, Инь, – начала Карак. – Научишься всему, что надо знать лесному народу, а то в твоём воспитании есть пробелы.

Инь была так переполнена пьянящей радостью свободы, что едва могла говорить.

– Да, – пролепетала она. – Я никогда не забуду того, что вы сделали для меня и…

– Ну, хорошо, – перебил её Вук, не любивший долгих разговоров. – Завтра потолкуем об этом, а теперь давайте спать, а то скоро рассветёт и мы не успеем набраться сил.

Тихо шелестя, спало пшеничное поле, и, растянувшись под бузиной, спали три лисы. Только Инь шевелила иногда лапами, точно на бегу, и вздрагивала, переживая вновь во сне своё освобождение из плена.

С колосьев падали на землю капли дождя. Луна скользила в высоте, окружая себя радужным венцом, – ведь облака ушли и она страдала от одиночества.

А утром, словно никогда и не было грозовой ночи с молниями и рокочущим громом, ярко светило солнце. Прилетевшие из деревни воробьи завтракали спелыми пшеничными зёрнами, ласточкин народ щебетом приветствовал свет и тепло, эти дары солнца, когда проснулись наконец и три лисы.

Они не шевелились, только водили глазами.

– Если бы мы раньше встали, то уже убрались бы отсюда, – сказала Карак. – Вечером в поле приходил Гладкокожий, и это не к добру. Чую беду.

– Тогда надо уходить поскорей, – посоветовала Инь.

Карак лишь взглянула на неё, и Инь сразу поняла, что старая лисица не нуждается в её советах.

– Когда снова засверкает Холодное сияние, мы уйдём отсюда искать другое место. И Чи знает, что мы здесь. И Кар тут нахальничала. Нам лучше уйти.

Вдруг Вук осторожно поднял голову. Напряжённо вслушиваясь, сказал:

– Идёт Гладкокожий.

Но тут уже и две другие лисицы услышали в поле шаги людей.

Их было двое. Они осматривали полёгшую пшеницу, щупали сырые колосья и сокрушённо качали головами.

– Чёрт возьми эту непогоду, – пробурчал один из них. – Придётся подождать.

– Может, после полудня приступим, – сказал другой с большой палкой и трубкой, торчащей из кармана.

– Пожалуй. До полудня просохнет. Но передайте старосте, чтобы не начинали, пока не придёт сюда старший егерь. Обложите поле. Говорят, здесь лисицы.

– Слушаюсь.

И, осмотрев ещё раз пшеницу, они направились к деревне.

Лисы не решались пошевельнуться, ведь если птицы их заметят, то беды не миновать. Но ласточки над ними ловили жуков, а Кар полетела в деревню, где обычно ей удавалось что-нибудь украсть.

Услышав, что люди ушли, лисы немного успокоились, только Вук в тревоге бил хвостом по земле.

Перед полуднем наступила тишина. Ослепительно сверкало в вышине солнце, с треском сохли пшеничные стебли, и земля испускала тёплый пар, который, колыхаясь, танцевал в воздухе.

– Никогда не ждала я с таким нетерпением темноты, – прошептала Карак.

Миновал и полдень. Колокольный звон разлился по округе, словно аромат заработанного обеда, и тени приобрели резкие очертания, как и силуэт церковной колокольни.

Лисы вздремнули немного, как вдруг где-то возле деревни заходила земля под человеческими шагами и до их ушей долетело журчание многоголосой речи.

Все трое вскочили. Приближающаяся опасность волновала им кровь, глаза сузились и заблестели, как клинок ножа, и чтобы скрыться от людей, лисы бросились в пшеницу. Они уже повернули к лесу, когда и там кто-то закричал: