Безграничная любовь - Фелден Джин. Страница 45

Киф взглянул на Джинкс.

— А тебе тоже нравятся фотографии в «Уорлд»?

— Я не очень-то много их видела — только пару последних номеров. Фотографии замечательные, конечно, но какие-то очень будоражащие душу. Эли говорит, что ты уже несколько месяцев посылаешь ей «Уорлд».

— И он послал мне еще целую пачку старых номеров, мама. Я побывала почти во всех уголках мира благодаря «Уорлду»! — Она снова рассмеялась.

Киф обрадовался:

— Так тебе понравились фотографии твоего дяди Райля?

— Моего… кого? — Элисон нахмурилась. Киф взглянул на Джинкс. Краска отхлынула от ее лица, а по тому, как вздымалась ее грудь, было видно, что она изо всех сил старается побороть охватившее ее волнение.

— Ты не получила номер с фотографией Райля? — спросил Киф. Неужели Джинкс никогда не рассказывала Элисон о Райле?

— Я специально отметил эту фотографию, так что ты не могла пропустить ее.

— Так это фотографии Райля, — тихо сказала Джинкс. — Мне следовало бы знать об этом.

Эдисон сказала:

— О, я видела фотографию мистера Толмэна, верно, и поняла, что вы пометили ее. Но я не знала, что он наш родственник. — Она замолчала и перевела взгляд с Кифа на мать и обратно. — Так кто он? — спросила в конце концов она. — Кто-нибудь скажет мне все-таки? Мистер Толмэн что — действительно мой дядя?

Киф вытянул руку — Джинкс. Наконец она сбросила оцепенение, охватившее ее.

— Эли, пойдем в кухню и разольем по бокалам лимонад, а потом дядя Киф расскажет тебе о твоем дяде Райле.

Эли глубоко вздохнула:

— Ох, хорошо! А то я уже думала, что он окажется паршивой овцой или чем-то в этом роде и мне не позволят больше и слышать о нем.

— Совсем нет, дорогая, — сказала ее мать с грустной улыбкой. — Райль Толмэн был замечательным и очень талантливым членом семьи Хэрроу.

Бетс, и никто иной, объяснила Кифу, почему Джинкс вся побелела, когда в разговоре всплыло имя Райля.

— Ты говорил мне, что он воспитывался в вашей семье, — сказала она, — но никогда не говорил мне о том, что твоя сестра любила его!

Киф вспомнил годы, проведенные в Хэрроугейте. «Идиот! — подумал он. — За все эти годы я так и не понял, что они любили друг друга. Этим объясняется то, что Райль уехал не попрощавшись, но не объяснялось, почему Джинкс сбежала в море с Эриком. Это так и оставалось загадкой».

КИФ

Июль-август 1899

Теперь они постоянно приезжали в Хэрроугейт по воскресеньям. Кроме того, раз или два в неделю, когда Киф уезжал на вызовы, Бетс проводила день с Джинкс и Элисон. Новобрачных; вместе или поодиночке, всегда встречали здесь с радостью, и Киф даже сделал ключи от ворот, но Джинкс все так же упрямо отказывалась выйти за порог башен.

— Я тревожусь о тете Пэйшиенс, — в конце концов сказал ей Киф. — Ей нездоровится, но она не соглашается на медицинское обследование. Разреши мне привезти ее навестить вас.

— Я еще не готова к тому, чтобы видеть кого-нибудь еще, — нехотя ответила Джинкс. — Но передай ей от меня привет. Скажи, что я люблю ее и что на днях позвоню ей.

Ему пришлось удовлетвориться этим. Июль был очень жарким — самым жарким на памяти Кифа. Было много дождей, и, путешествуя по округе, он был поражен сухостью хлебов.

Во время одной такой поездки в горы он как-то нехотя начал думать о Карре. Киф не видел его с самого возвращения в Хэрроувэйл, и это стало его несколько беспокоить. Он подумал, что если бы не та, первая, ссора, то он смог бы отринуть прошлое. Но дни складывались в недели, а Карр не появлялся.

— Где он прячется? — суетился Киф. — И почему?

Он услышал уже столько всего о Карре — о том, что тот построил роскошный особняк в Сан-Франциско — на Тэйлор-стрит, где члены «большой четверки» несколько лет назад выстроили себе викторианские дворцы. Без сомнения, пациенты Кифа знали о его брате гораздо больше, чем сам Киф, однако же они постоянно спрашивали его о доме Карра и вообще о нем.

Было неясно, видел ли кто-нибудь Карра в последнее время, но все точно знали, что он теперь совершенно хромой и ходит на костылях.

— Может быть, он сломал себе ногу, перебегая из одной ванны в другую, — острил один из голтсоновских мальчишек, — ведь говорят, в доме двадцать ванных комнат?

— Хотел бы я на это посмотреть, — сказал Мэйбл Крикшэнк, — между прочим, если б у меня был миллион долларов, я б не стал его тратить на какой-то там дом.

— Я читал, что когда в доме собирались пятьдесят человек, то все они усаживались за одним огромным столом — и оставались еще свободные места! И это всего лишь в главной столовой! Как вы думаете, док, это правда?

Но Киф ничего не мог сказать им на это, потому что знал только то, что ему рассказывали, и то, что читал в газетах.

Но он начал замечать, что город совсем не так уж процветает, как кажется на первый взгляд. Например, лососевая фабрика Глэд Хэнда — Киф помнил, как отец строил ее в конце 1870-х годов. Тогда на ней засаливали тысячи бочек лосося, которые потом отправляли в Австралию, Англию и Южную Америку. Теперь лосося было так же много, как и тогда, но фабрика работала вяло, и выход конечной продукции был низким по сравнению с прежними временами. То же самое происходило и с другими основанными Митчем Хэрроу отраслями промышленности. Оборудование устарело и вышло из строя, участились производственные травмы. Несколько раз на лесопилках случались пожары, а у Карра были нелады с рабочими. Люди не любили его так, как любили и уважали его отца. Многие уходили, и возросло количество драк между рабочими и управляющим персоналом.

Кифу не нравились все эти разговоры. И чем больше он слышал о том, что происходит в Хэрроугейте, тем больше ему хотелось встретиться с братом.

— Я совсем не вижу его, — отвечала Джинкс на вопросы Кифа. — Обычно тут ездят машины, но теперь не видно никого, кроме собачьего предводителя. Даже женщина Карра больше не колесит, как бывало, по округе.

— Ты полагаешь, он во Фриско?

— Нет, он точно дома, в своем здании. Я это знаю наверняка.

— Ты слышала его? Джинкс покачала головой.

— Через стены нам больше ничего не слышно, но я знаю, что он там.

Киф и так уже долго откладывал посещение родительских могил. В понедельник днем, в конце июля, он отпер ворота и повел свою кобылу к каменным столбам. Он пошел не по главной дороге к башням, а по нижней, мимо служебного входа, и через сад.

Болезненные воспоминания нахлынули на него, а внутри все похолодело, когда он тайком обогнул дом и привязал лошадь к дереву. Остаток пути Киф собирался проделать пешком. День был жарким. Он снял свой полосатый пиджак, галстук и плоскую соломенную шляпу, положил их на сиденье, закатал рукава и расстегнул тугой воротничок.

Место, которое Карр выбрал для кладбища, было намного ниже сада, на опушке леса, где Киф провел в детстве столько времени. Эдит была похоронена не здесь, а в отдельном склепе где-то в лесу. Киф не был на похоронах Эдит и никогда не видел ее одинокой могилы.

Сквозь могильные камни пробивались сорняки, и низкая кованая ограда почти не была видна в их зарослях. Стоя около черной витой решетки, Киф почувствовал, как в нем поднимается неудержимая ненависть к брату. Здесь, в царстве сорняков, лежали его родители. «Я не могу вот так прийти к ним», — подумал он. Он резко повернулся и ринулся в лес. Ослепленный гневом, не видя ничего перед собой, брел Киф по лесу. Напрасно он уговаривал себя: «Ты же врач! Должен уметь контролировать свои эмоции!» Но это было смешно — как будто быть врачом и уметь владеть своими эмоциями было одно и то же — что общего, черт возьми, было в этих вещах?

Внезапно он остановился. Впереди, за поворотом хорошо протоптанной тропы, стояло одинокое дерево. Киф пошел было дальше, но вдруг увидел, что там, под тополем, что-то блестит в солнечном свете. Огромный отполированный камень, как могильная плита, лежал на земле. Он подошел ближе. О Боже, это и в самом деле была могильная плита — могила Эдит. Он сел на мох, прислонившись спиной к тополю. Все вокруг было тихо, листья на дереве — недвижимы. Кругом царили сухость, покой и вялость.