Страсти по Софии - де ля Фер Клод. Страница 28

Эта шутка, в общем-то, никчемная и не смешная вызвала у разбойников такую бурю гнева, что я всерьез стала опасаться за жизнь балагура-графа. Потом закричала:

— Стойте! Он нарочно вас дразнит.

Разбойники разом утихли, уставились на меня бараньими глазами. Они не понимали, какую выгоду преследует пленник, дразня их. Его ведь, в случае неуплаты денег, просто-напросто зарежут. Впрочем, я и сама не понимала этого. Но меня понесло — и я стала с ходу придумывать объяснение:

— У графа очень много денег. Он сам мне это говорил. Но наследство маленькое. Основные деньги его — в хранилище у ломбардских купцов. Там такие деньги, что он живет с процента за их использование ростовщиками. Чем богаче ростовщики, получается, тем богаче и он. А деньги те его наследники получить не могут. У них будет в наследстве только майорат. Ну, замок, другой, много земли без крестьян — сплошные расходы. А всем нужны деньги, только деньги. Потому родственники заплатят хоть сорок тысяч за его голову. Чтобы заставить потом его отписать часть его богатств им… — и закончила выдохом. — Вот!

Разбойники опешили. Всей Европе было известно про неисчислимые богатства евреев-ростовщиков, прозванных ломабрдцами, но живущих едва ли не в каждом городе Европы. Знали, что все современные короли, графы, князья и вообще удельные правители обширных земель находятся в долгах и в кабальной зависимости у ломбардцев [1]3. Один королевский дом Испании с ее бессмысленным количеством привезенного из Вест-Индии золота и умирающим от голода народом пока еще не был подкуплен ломбардцами, да давнишние недруги испанские — голландские Штаты — не попали покуда в кабалу. Остальные же владетели и воюют-то порой не по желанию, а из необходимости найти толику денег на выплату процентов евреям, или по приказу ломбардцев, желающих наказать ослушников. Ибо в основе всякой войны лежат деньги, а вовсе не доблесть воинская или красота какой-нибудь гетеры Елены, пусть даже и прекрасной. Я имею тут в виду войну настоящую — народов с народами, а не ту, что развязала я в небольшой горной лощинке с неглубокой пещерой и совсем уж жидким ручейком. Ломабрдцы повелевали всем миром, а этот граф, что сидит в яме и надсмехается над разбойниками, — либо один из них, либо один из тех, кто дал деньги на их деятельность. В обоих случаях, смерть графа есть приговор самим разбойникам. Всем известны случаи, когда ломбардцы находили своих обидчиков в самых недоступных местах и казнили их мучительной смертью. «От ломбардцев не скроешься даже в Аду», — гласит старая савойская поговорка.

Словом, разбойники опешили. Опешил и сам граф.

— Эй! — крикнул Лючиано, подойдя к яме и отворачивая лицо от нее, ибо смрад оттуда несся ужасный. — Ты слышал, что сказала синьора София?

— Слышал. Ну и что?

— Это правда?

— Что — правда?

— Что ты у ломбардцев служишь.

— Нет, — ответил граф (по лицам разбойников пробежала тень успокоения). — Это они служат у меня.

Лица разбойников разом погрустнели, а Лючиано спросил:

— Ты не врешь?

А зачем? — был ответ. — Девчонка вам все правильно пересказала. Денег у меня много, а земли и замков мало. Деньги я храню у ростовщиков. Они работают моими деньгами и на себя, и на меня. Вот и все.

— Ростовщики эти — ломбардцы? — не унимался Лючиано.

— Которые в Ломбардии — ломбардцы, которые в Нидерландах — голландцы, которые в Пиренеях — андоррцы. Но все вместе — жиды. Их много.

— И будут платить за тебя выкуп они или твои наследники?

— Конечно, они. У меня и наследников-то нет. Я у дяди был единственный племянник. Родителей казнили, а жениться я еще не успел.

Тут в разговор влез и Лепорелло:

— Что ж ты нам головы морочил? Мы ж могли убить тебя.

— Время тянул я, атаман. У тех, кого ты хочешь вынудить расстаться с двенадцатью тысячами, руки длинные, людей, на них работающих за малые крохи, множество. Они уже ищут вас, по всем долинам рыщут. Вот-вот и найдут. Тогда я сумму выкупа отдам не тебе, а им.

Тут уж я по-настоящему восхитилась графом: вот ведь как ловко воспользовался он моей нечаянной выдумкой! О ломбардцах рассказывал мне мой отец, он же говорил, что часть денег Аламанти хранятся в сокровищницах этих ростовщиков, что одно имя Аламанти, произнесенное при них, сделать может меня богаче иных королей. Но о том, что какой-то бродяга-граф, оказавшийся в загаженной и заполненной таким зловонием, что даже мухи не кружили над ямой, может оказаться равным Аламанти покровителем ломбардцев, я и подумать не могла. Потому решила, что умный граф-пленник подхватил подброшенную ему мысль и теперь пытается использовать ее для спасения своей жизни.

— Ты думаешь, они нас найдут здесь? — спросил Лепорелло у заложника.

— Не сегодня, так завтра. Не завтра — послезавтра. Дело времени. Кончится у тебя чечевица, станешь разбойников своих есть. По одному. И на сколько этого хватит? На месяц? А дальше что? Выйдешь отсюда на простор, там тебя и поймают.

— А тебя уже не будет.

— Нет, — ответил граф. — Меня ты теперь будешь беречь, как собственный глаз. И графиню, которая выдала меня. Потому что мы — единственная ваша надежда на спасение. Если случится что с нами, вам — конец.

— А если не случится?..

После этого вопроса в лощине повисла тишина. Зудел комар над моим ухом — и больше ни звука.

— Если не случится? — повторил вопрос Лепорелло через какое-то время.

— Если не случится… — подал наконец голос и граф. — Если ничего с нами не случится, то и прятаться вам тут нечего и не от кого. Вы выйдете со мной и с графиней из вашего укрытия, отвезете нас в ближайший город, а там и убирайтесь подобру-поздорову.

— Нет, — вмешалась тут в разговор и я. — Они не должны уйти просто так. Они должны получить награду.

— За что? — удивился граф.

— Они ведь работали, — ответила я. — Вы, граф, возьмете на службу Лепорелло, а я — этих двоих.

Удар был точен. Лепорелло ни за что не хотел расставаться со мной, потому, едва только затих мой голос, прокричал:

— Это почему — я с ним, а они — с вами, синьора? Кто вас пленил? Я. Кто украл? Я. Почему теперь они с вами, а не я?

Слова эти говорили о том, что Лепорелло с предложением графа согласен. Остальные должны согласиться тем более.

Однако практичный Лючиано заметил подвох в речи графа:

— Атаман, — сказал он, — я, конечно, человек маленький, но, по-моему, они сговорились надурить нас.

— Как сговорились? — удивился Григорио. — Они ж у нас все время на виду были.

— Не знаю как, но сговорились. Если они все время на виду и мы слышали все, что они говорили, то откуда она взяла, что граф и ломбардцы — одно целое? Ты слышал это? Я — нет. И Лепорелло не слышал. Выходит, никто, кроме нее, не слышал о ломбардцах.

— Так ты выдумала? — удивился, впервые назвав меня на ты, Григорио.

Мне не было страшно, хотя взгляды трех разбойников могли бы показаться кому-то ужасными. Что я теряла, в конце концов? Ну, убьют графа. Меня же не тронут. Ибо боятся гнева моего отца и желают получить от него четверть миллиона. Хотя излишняя изворотливость ума этого чертова Лючиано была неприятной.

— Она знает наш тайный знак! — пришел мне на помощь граф. — Я сказал одно слово, она сказала другое — и мы сразу поняли, кто мы. К тому же я знаю, что графы Аламанти тоже держат деньги свои у ломбардцев. Вот и все вам объяснение.

После этих слов я состроила на лице выражение полного презрения к этим плебеям, возомнившими себя хозяевами жизни Аламанти. Какой-то там загаженный граф заставил их вновь испугаться за свои жалкие жизни — это я увидела по их мордам.

— Графия Аламанти никогда не лжет! — гордо произнесла я. — А ты… — потребовала от Григорио, — извинись.

И разбойник, краснея не то от стыда, не то от обиды, под холодным взглядом атамана опустился на одно колено, склонил голову.

— Ну, что? — донеслось из ямы. — Вы и теперь не вытащите меня из этого дерьма? Мне помыться надо! И отдохнуть.