Зигмунд Фрейд - Феррис Пол. Страница 11

Это великолепный образчик человека, и если бы я имел перо Диккенса, я бы сделал из него героя… Всем твоим описаниям грош цена. Только теперь, когда он у нас, мы видим, каков он на самом деле.

Это признание Эммануила и то, что он, скорее всего, поддерживал намерение Зигмунда продолжать образование, могут объяснить, почему Фрейд всю жизнь восхищался сводным братом: тот увидел то, чего не заметил Якоб.

Это посещение, продлившееся почти семь недель, не прибавило ему знаний по зоологии, но предоставило новый контекст для видения самого себя. Во время путешествия на побережье он провел несколько часов на пляже, собирая морских животных, выброшенных на берег волнами Ирландского моря. Маленькая девочка увидела у него в руках морскую звезду и спросила: «Она живая?» Он ответил: «Да, он живая». Эта грамматическая ошибка иностранца так смутила его, что приснилась ему двадцать пять лет спустя. В доме Эммануила в Ардвике, пригороде Манчестера, он жил вместе с Джоном, Полиной и их братом Сэмом, родившимся в Англии. Полина (как он сообщил Зильберштейну) оказалась «красива», Джон — «англичанин во всех отношениях, со знанием языков и техники, значительно превосходящим обычное образование бизнесмена». Оба его сводных брата были уважаемыми владельцами магазинов, хоть и не богатыми, а Филипп за три года до того женился на «умной и приятной женщине».

Англия для Зигмунда была вне всякой критики. Манчестер был городом иммигрантов, в который на протяжении всего девятнадцатого столетия съезжались немцы и евреи: наборщики, портные, простые рабочие, ростовщики, врачи. Этот задымленный рай очаровал Зигмунда. Перед ним появилась одна из дорог, которую он мог бы выбрать. По возвращении в Вену в сентябре он писал Зильберштейну при свете «этой ужасной и вредной для глаз керосиновой лампы» (в то время как в Англии любой нищий пользуется газом), что он «предпочел бы жить там, а не здесь, несмотря на дождь, туманы, пьянство и консерватизм». Благоприятный ветер мог бы занести его в Англию для «практической деятельности» после окончания учебы:

Если бы я хотел повлиять на большое количество людей, а не на малое число читателей или коллег-ученых, Англия была бы самым подходящим для этого местом… Уважаемый человек, пользующийся поддержкой прессы и богачей, мог бы совершать чудеса, избавляя людей от физических недугов, если бы в нем было достаточно стремления открыть новые терапевтические пути.

Наконец он видел перед собой возможный вариант будущего: занятия частной врачебной практикой среди торговцев и фабрикантов Северной Англии. Предложил ли ему это Эммануил в залитой газовым светом гостиной в Ардвике, подчеркнув, как репутация и солидные доходы могут сочетаться друг с другом и как хорошо было бы, чтобы новое поколение Фрейдов росло уже там? Но на этом все рассуждения закончились. Зигмунд снова взялся за изучение многочисленных дисциплин.

Гизела Флюс не сразу исчезла из его жизни. В сочельник 1874 года она была с сестрой в Вене. Очевидно, их принимали Фрейды. На следующий месяц две девушки брали уроки танцев, и Зигмунд упоминает о «удовольствии 'прикоснуться' к Гизеле, то, для чего у меня меньше поводов и возможностей». Вскоре после этого он советует Зильберштейну, как вести себя с шестнадцатилетней девушкой, которой тот заинтересовался. Он предостерегает его, говоря, что нельзя поощрять «безрассудную страсть» в представительницах пола, лишенного «врожденного этического стандарта. [Женщина] может поступать правильно лишь тогда, когда она не выходит за рамки привычного, подчиняясь тому, что общество считает правильным». Зигмунд принял популярную в то время идею врожденной аморальности женщины и считал сдержанность в половых вопросах хорошим поступком по отношению к женщинам. «Приучая бедняжек к лести и галантности, мы наносим им вред», — пылает он добродетельным негодованием. Но Гизела по-прежнему в его мыслях и, без сомнения, снах.

В начале октября, вскоре после возвращения из Манчестера, Зигмунд послал Зильберштейну стихотворение в форме «свадебной песни» по поводу того, что Ихтиозавра вышла замуж за человека по имени Розенцвейг. Это довольно странно, потому что она вышла замуж только шесть лет спустя (причем за некоего Поппера). В то время Гизеле было шестнадцать. Возможно, юный Гамлет хотел избавиться от мыслей о ней (и о молодых женщинах вообще, которые вызывали в нем сладострастные грезы) раз и навсегда и выбрал для этого форму сатирических стихов. Воображаемый Розенцвейг высмеивался как скряга, Гизела представала не очень умной, но хорошей хозяйкой («Ловко режет она селедку»). В черновом варианте стихотворения есть ироничные строки о его печальной судьбе и боли, разрывающей сердце, а также о цианиде, бритвенных лезвиях и револьверах. Зигмунд хотел продемонстрировать, как его сердце закаляется и становится неуязвимым для эротики. За иронией скрывались истинные чувства. Однако, по всей видимости, стихотворение помогло. Постскриптум к письму выразил его новое настроение языком, который вызвал бы улыбку у любого последователя Фрейда, если бы в то время уже был изобретен сексуальный символизм:

Теперь я похоронил магический жезл, способствовавший ее обучению, и пусть начнется новая эра, без тайных сил, без потребности в поэзии и фантазии!

Больше о Гизеле ничего не говорилось. Какие бы сны она ни вызывала, все это было забыто.

В марте следующего, 1876 года Фрейд снова отправился в путешествие, на этот раз связанное с его изучением зоологии. Он получил стипендию, которая позволила ему провести месяц в лаборатории в Триесте, на Адриатическом побережье. Впервые он попал на юг. В то время Триест принадлежал Австрии и служил главным морским портом империи, но по духу и происхождению этот город был итальянским.

Этот проект был организован Карлом Клаусом, профессором сравнительной анатомии университета, который в прошлом году учредил в Триесте небольшой институт для проведения зоологических экспериментов. Клаус, крупный авторитет в области гермафродитизма у низших животных, дал Фрейду задание исследовать половую жизнь угря, в частности, определить, есть ли у самца угря семенники, что науке еще не было известно.

Институт находился в маленьком доме с садом на побережье, «в пяти секундах от последней волны Адриатики», и Фрейд часами склонялся над останками угрей, а темно-синяя гавань блестела за окном. Каждый день, когда приходили рыбачьи лодки, зоологи спешили во двор, чтобы набрать полные корзины свежей морской живности. Фрейд с удовольствием препарировал акул и скатов, но главным предметом его поисков были самцы угря. «Все угри, которых я разрезаю, оказываются представительницами слабого пола», — пишет он Зильберштейну, отмечая, что с этой же проблемой столкнулся Аристотель, что и привело того к выводу, что угри не имеют самцов и рождаются из грязи.

Он очень подробно описывает Зильберштейну свой кабинет: наконец-то он стал настоящим ученым. Его рабочий стол расположен напротив окна, втором стол заполнен книгами, еще есть три стула, полки с двадцатью пробирками, микроскоп в левом углу рабочего стола, анатомическое блюдо справа, четыре карандаша и бумага для зарисовок посередине, а впереди целый ряд стеклянных сосудов и мисок с мелкими существами или частями более крупных в морской воде. Вокруг них инструменты, иглы, предметные стекла. На стол негде положить руку. Каждый день он сидел за ним с восьми до двенадцати и с часу до шести, занимаясь этой мясниковской наукой… руки вымазаны белой и красной кровью морских животных, перед глазами плавают cell detritus и не оставляют меня даже во сне. В моих мыслях только великие проблемы, связанные со словами «протоки», «семенники» и «яичники» — этими всемирно известными словами.

Он жил на улице, названной в честь итальянского святого, как и большинство остальных улиц города. Дух римского католицизма ощущался гораздо сильнее, чем в Вене. Он заметил мемориальную доску в соседнем городке, увековечившую память мэра шестнадцатого столетия, который «выгнал всех евреев и избавил город от грязи». Он заметил и женщин-южанок и один день находился под впечатлением от очарования этих стройных, высоких существ, которых потом описал Зильберштейну, их тонких лиц, темных бровей и маленьких пухлых верхних губ, делавших их «великолепными образчиками». Триест, как решил Фрейд, населен «итальянскими богинями». Но они вызывали в нем «чувство страха» и через день как будто исчезли. Теперь он замечал женщин с красивыми волосами, которые выпускали один локон над глазом — так причесывались «более сомнительные слои общества». Очевидно, богини оказались проститутками.